* * *
Крученых Маяковский считал поэтом - для поэтов. Помню, как он патетически обращался к окружающим:
Молитесь! Молитесь!
Папа римский умер,
прицепив на пуп
нумер.
Заклинанием звучали строчки из "Весны с угощением":
Для правоверных немцев
всегда есть -
дер гибен гагай.
Эйн, цвей, дрей.
"Эйн, цвей, дрей" вместо крученыховского "Клепс шмак".
Этим заклинанием он пользовался главным образом против его автора.
Часто трагически, и не в шутку, а всерьез, он читал Чурилина:
Помыли Кикапу в последний раз.
Побрили Кикапу в последний раз.("Конец Кикапу")
И. Г. Эренбург вспоминает, что Маяковский, когда ему бывало не по себе, угрюмо повторял четверостишие Вийона:
Я - Франсуа, чему не рад,
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Маяковский любил играть и жонглировать словами, он подбрасывал их, и буквы и слоги возвращались к нему в самых разнообразных сочетаниях:
Зигзаги
Загзиги.
Кипарисы
рикаписы
сикарипы
писарики
Лозунги
Лозгуны
- без конца…
Родительный и винительный падежи он, когда бывал в хорошем настроении, часто образовывал так: кошков, собаков, деньгов, глупостев. Непрерывная игра словами шла за картами:
В ожиданье выигрыша
приходите вы и Гриша.Оборвали стриту зад,
стал из стрита три туза.Козыри пики - Пизыри коки.
Туз пик - Пиз тук.
Он много рифмовал по поводу и без конца.
О пивной, в которой надумали расписать стены фресками:
Сижу под фрескою
и пиво трескаю.
О предполагаемой шубе:
Я настаиваю,
чтобы горностаевую.
И просто так:
Ложе прокрустово -
лежу и похрустываю.Обутые в гетры,
ходят резон д'етры.Молоко лакал босой,
обожравшись колбасой.Где живет Нита Жо?
Нита ниже этажом.
Строго вопрошал и сам себе испуганно отвечал:
Кто ходит в лесу рогат? -
Суррогат.
Горький вспоминал, что, когда они познакомились, Маяковский без конца повторял:
Попу попала пуля в пузо.
У Эренбурга в его "Книге для взрослых" есть краткие, но очень точные, выразительные воспоминания о Маяковском. В них он рассказывает, что в свою последнюю поездку в Париж Маяковский "сидел мрачный в маленьком баре и пил виски "Уайт хорс"". Он повторял:
Хорошая лошадь Уайт хорс,
Белая грива, белый хвост.
Когда-то мы придумали игру. Все играющие назывались Фистами. Водопьяный переулок, в котором мы тогда жили, переименовали в Фистовский и стали сочинять фистовский язык. Эта игра увлекала Маяковского несколько дней. Он как одержимый выискивал слова, начинающиеся с буквы Ф или с имеющейся в них буквой Ф, и придавал им новый смысл. Они означали не то, что значили до сих пор.
Вот примеры, записанные тогда же:
Фис-гармония - собрание Фистов.
Соф-около - попутчик.
Ф-или-н - сомнительный Фист.
Ф-рак - отступник.
Фи-миам - ерунда.
Фис-пташка - ласкательное.
Га-физ - гадкая физиономия.
Ф-рукт - руководитель Фистов.
Ан-фиски - антифисты.
Тиф - тип.
Фис-тон - правила фистовского тона.
Со-фисты - соревнующиеся.
До-фин - кандидат.
Физика - учение Фистов.
Ф-ура-ж - выражение одобрения.
Фишки - деньги.
Фихте - всякий фистовский философ.
Маяковский не только читал чужие стихи - он переделывал, нарочно перевирал их. Он непрерывно орудовал стихами - именно чужими, не своими. Себя он почти никогда не цитировал. Свои стихи он бормотал и читал отрывками, когда сочинял их; или же торжественно декламировал только что написанные.
Когда бы мы ни раскладывали пасьянс, он патетически произносил:
Этот смуглый пасиянец.
Золотой загар плеча.
Вертинского он пел так:
Еловый негр вам подает манто.
Куда ушел ваш кисайчонок Ли?("Лиловый негр!")
Строку Пушкина:
Незримый хранитель могу чемодан
("Песнь о вещем Олеге")
(вместо - "могущему дан"), А. К. Толстого:
Шибанов молчал из пронзенной ноги.
("Василий Шибанов")
Пастернака:
И пахнет сырой грезедой резедонт…
("Сестра моя жизнь…")
(вместо - "резедой горизонт").
Кирсанова встречал словами:
Поцелуй бойца
Семена
в моложавый хвост
(вместо - "моложавый ус" в поэме "Моя именинная").
Если он слышал или появлялись в печати какие-нибудь хорошие новые стихи, он немедленно запоминал их, читал сто раз всем, радовался, хвалил, приводил этого поэта домой, заставлял его читать, требовал, чтобы мы слушали.
Так было с "Мотэле" Уткина. Маяковский услышал его впервые на вечере во ВХУТЕМАСе. Пришел домой возбужденный и не успокоился до тех пор, пока и мы его не узнали.
Так было с "Гренадой" Светлова, с ранними стихами Сельвинского, со стихами Маршака для детей.
Светловскую "Гренаду" он читал дома и на улице, пел, козырял ею на выступлениях, хвастал больше, чем если бы сам написал ее! Очень нравилась ему "Пирушка" Светлова. Из стихотворения "В разведке" он особенно часто читал строчки:
…И спросил он:
"А по-русски
Как Меркурия зовут?"
Он сурово ждал ответа.
И ушла за облака
Иностранная планета,
Испугавшись мужика.
Он любил стихи Незнамова, просил его: "Почитайте, Петенька, "Хорошо на улице!"" - и ласково встречал Петра Васильевича его строчками:
без пяти минут метис,
скажите пожалуйста!..("Малиновый товарищ")
Часто читали вслух "Именинную" Кирсанова. За утренний завтрак Маяковский садился, напевая:
и яичницы ромашка на сковороде.
В хорошем настроении он бодро пел кирсановское:
Фридрих Великий,
подводная лодка,
пуля дум-дум,
цеппелин…
Унтер-ден-Линден,
пружинной походкой
полк
оставляет
Берлин.("Германия")
Очень нравились ему строки поэта-комсомольца Бориса Веревкина:
И граждане и гражданки,
в том не видя воровства,
превращают елки в палки
в честь Христова рождества.
Он декламировал их на своих выступлениях и дома, для собственного удовольствия.
Одно время часто читал Сельвинского "Мотька-Малхамовес", "Цыганский вальс на гитаре", "Цыганские вариации".
Из стихотворения "Вор":
А у меня, понимаешь ты, шанец жить…
и
Нну-ну, умирать, так будем умирать -
В компании-таки да веселее.
Из "Улялаевщины" пел, как песню, акцентируя точно по Сельвинскому:
Ехали казаки, ды ехали казаки.
Ды ехали казааки, чубы па губам.
Ехали казаки ды на башке папахи,
Ды на башке папахи через Дон на Кубань.
Часто цитировал строчки Вольпина:
Поэтому, как говорил Жан-Жак Руссель,
Заворачивай истории карусель.
Не Руссель, товарищ, а Руссо.
В таком случае не карусель, а колесо.("Королева ошиблась")
У Маяковского записана парафраза стихов Уткина, очевидно, подошедших ему под настроение:
Кружит, вьется ветер старый.
Он влюблен, готов.
Он играет на гитаре
Телеграфных проводов.
Как-то, кажется в 1926 году, Маяковский пришел домой и сказал, что на завтра позвал Маршака обедать. Черт знает что делают с ним эти старые девы! Человек в ужасном состоянии!
Учительницы изводили тогда Маршака тем, что он "недостаточно педагогичен". Гостей Маяковский приглашал:
Приходи к нам, тетя лошадь,
Нашу детку покачать.
Если собеседник мямлил:
Раскрывает рыбка рот,
А не слышно, что поет.("Сказка о глупом мышонке")
Очень нравилось ему:
По проволоке дама
Идет, как телеграмма.("Цирк")
Провожая девушку домой, он говорил стихами Веры Инбер:
И девочку Дороти,
Лучшую в городе,
Он провожает домой.("О мальчике с веснушками")
Про ребенка, которого давно не видел:
Все растет на свете -
Выросли и дети.
Когда у кого-нибудь болела нога:
Ноги - это гадость,
Если много ног.("Сороконожки")
Про собаку:
Уши висели, как замшевые,
И каждое весило фунт.("Сеттер Джек")
За вином:
Протяните губы те
(Вот вино Абрау).
Что ж вы не пригубите,
"Meine liebe Frau?"("Европейский конфликт")
Перед воскресеньем:
Значит, завтра будет праздница?
Праздник, детка, говорят.
Все равно, какая разница,
Лишь бы дали шоколад.("Моя девочка")
В Берлине в ресторане он заказывал обед официанту: "Geben Sie ein Mittagessen mir und meinem Genius!'" "Гениус" произносил с украинским акцентом: Henius.
Маяковский огорчался, что не может прочесть Гейне в оригинале. Часто просил меня переводить его подстрочно. Как нравилось ему стихотворение "Allnächtlich im Traume sehe ich dich!".
Есенина Маяковский читал редко. Помню только:
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?("Сорокоуст")
Н. Ф. Рябова вспоминает, что в Киеве в начале 1926 года, когда он писал стихотворение "Сергею Есенину", Маяковский без конца твердил, шагая по комнате:
Предначертанное расставанье
Обещает встречу впереди.
Она сказала ему:
- Владимир Владимирович, не "предначертанное", а "предназначенное".
Маяковский ответил:
- Если бы Есенин доработал стихотворение, было бы "предначертанное".
При жизни Есенина Маяковский полемизировал с ним, но они знали друг другу цену. Не высказывали же свое хорошее отношение - из принципиальных соображений.
Есенин переносил свое признание на меня и при встречах называл меня "Беатрисочкой", тем самым приравнивая Маяковского к Данте. Мандельштама Маяковский читал всегда напыщенно:
Над желтизноуй правийтельственных зданий…
("Петербургские строфы")
и
Катоуликом умреуте вы…
("Аббат")
Нравилось ему, как почти все рифмованное о животных:
Сегодня дурной день,
Кузнечиков хор сплит
(вместо - "спит"),
Гумилева помню только:
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
и
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев.
С розоватых брабантских манжет.("Капитаны")
Чтобы сбить с этих строк романтическую красивость:
С розоватых брабантских манзет.
Поэтами моего поколения, до символистов, были Фет, Тютчев. Я никогда не слышала, чтобы их читал Маяковский. В дневнике Б. М. Эйхенбаума записано 20 августа 1918 года: "Маяковский ругал Тютчева, нашел только два-три недурных стихотворения: "Громокипящий кубок с неба" и "На ланиты огневые" ("Весенняя гроза" и, очевидно, "Восток белел. Ладья катилась…")".
Белого, Бальмонта, Брюсова Маяковский редко читал вслух. Когда мы познакомились, они уже отошли от него в прошлое.
Неотчетливо помню празднование пятидесятилетнего юбилея Брюсова в Большом театре в 1923 году. Помню, что сидела с Маяковским в ложе.
Был, наверно, и президиум, и все такое, но помнится Брюсов один на огромной сцене. Нет с ним никого из старых соратников - ни Бальмонта, ни Белого, ни Блока, никого. Кто умер, а кто уехал из советской России.
В тогдашнем отчете об этом вечере А. В. Февральского сказано, что вступительную речь произнес Луначарский и прочел несколько стихотворений юбиляра. Пришли приветствовать от ВЦИКа, Академии наук, Наркомпроса, театров. Были сыграны сцены из пьес в переводах Брюсова, исполнены романсы на его слова, и еще, и еще… Маяковский вдруг наклонился ко мне и торопливым шепотом сказал: "Пойдем к Брюсову, ему сейчас очень плохо". Помнится, будто идти было далеко, чуть ли не вокруг всего театра. Мы нашли Брюсова, он стоял один, и Владимир Владимирович так ласково сказал ему: "Поздравляю с юбилеем, Валерий Яковлевич!" Брюсов ответил: "Спасибо, но не желаю вам такого юбилея". Казалось, внешне все шло как надо. Но Маяковский безошибочно почувствовал состояние Брюсова.
У многих поэтов Маяковский находил хорошие строки. Он восторженно бросался на каждого, в ком ему удавалось заметить искру таланта или доброй воли. Он устраивал по редакциям их стихи, втолковывал, что надо писать тщательно, добросовестно, на нужные темы. Помогал деньгами.
Трудно сказать, какой прозой увлекался Маяковский. Он любил Достоевского. Часами мог слушать Чехова, Гоголя. Одной из самых близких ему книг была "Что делать?" Чернышевского. Он постоянно возвращался к ней. Жизнь, описанная в ней, перекликалась с нашей. Маяковский как бы советовался с Чернышевским о своих личных делах, находил в нем поддержку. "Что делать?" была последняя книга, которую он читал перед смертью.
Фото А. Родченко. 1928–1929
Дела семейные и литературные
Насколько помню, из-за того, что у Владимира Владимировича была комната и в Лубянском проезде, его стали выселять из коммунальной квартиры на Водопьяном переулке, где у нас было две комнаты. Он судился, но отстоять комнату ему не удалось, пришлось нам переехать в Сокольники, где мы с ним жили до 1926 года, когда получил квартиру в Гендриковом переулке.
В Сокольниках у нас было три комнаты. Одна - большая, в ней стоял молчаливый рояль и бильярд, на котором много играли.
Когда переезжали в Гендриков, Владимир Владимирович подарил этот бильярд своему знакомому, харьковчанину Фуреру, для харьковского рабочего клуба.
В Сокольниках умерла наша собака Скотик, скочтерьер. Я привезла его из Англии в Берлин, где в это время был Маяковский, и из Берлина мы вместе везли его в Москву. Из Сокольников Владимир Владимирович уезжал в Америку. Мы собирались поехать вместе, но я только что встала после перитонита и даже не могла проводить его на вокзал.
Мы никогда не снимали подаренные друг другу еще в петербургские времена вместо обручальных кольца-печатки. На моем Володя дал выгравировать буквы Л. Ю. Б. Если читать их по кругу, получалось бесконечно - люблю-люблюлюблюлюблюлюблю… внутри кольца написано "Володя". Для Володиного я заказала латинские буквы 
, а внутри написала "Лиля".
Когда советские люди перестали носить золотые украшения, Маяковскому стали присылать во время выступлений записки: "Тов. Маяковский! Кольцо вам не к лицу". Он отвечал, что потому и носит его не в ноздре, а на пальце, но записки учащались, и чтоб не расставаться с кольцом, пришлось надеть его на связку с ключами.
