Книга эта основана на личных впечатлениях и воспоминаниях автора, проведшего пять лет в американской тюрьме. Однако это не просто увлекательные мемуары внимательного очевидца, полные красочных деталей, но и свидетельство об опасном крене в сторону ограничения человеческой свободы, наметившегося в "самой свободной стране мира".
Содержание:
Дмитрий Старостин - АМЕРИКАНСКИЙ ГУЛАГ - Пять лет на звездно-полосатых нарах 1
ОТ АВТОРА 1
Глава 1 - ПРАВО ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ 1
Глава 2 - Всюду жизнь 12
Глава 3 - СТАТУЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ 23
Глава 4 - ЛЮДИ С ДРУГОГО БЕРЕГА 32
Глава 5 - НЕСЧАСТЬЕ ПО-СВОЕМУ 41
Эпилог 46
Примечания 46
Дмитрий Старостин
АМЕРИКАНСКИЙ ГУЛАГ
Пять лет на звездно-полосатых нарах
Моему отцу Виталию Григорьевичу Старостину, первому читателю этой книги, посвящается
ОТ АВТОРА
В 1991 году, когда мне было 18 лет, я переехал из Москвы в Нью-Йорк. За три с половиной года побывал официантом, продавцом, курьером, биржевым спекулянтом, студентом Колумбийского университета и еще много кем. В сентябре 1994 года меня арестовала нью-йоркская полиция за "покушение на убийство". Через двое суток я был освобожден под залог в десять тысяч долларов.
Российский паспорт судья не отобрал, и я хотел убежать из США. Отговорил меня адвокат. Он советовал идти на суд присяжных и доказывать, что я действовал в пределах необходимой самообороны. Американскую судебную систему я знал плохо и легко поверил аргументации защитника.
Суд состоялся пол года спустя. 31 марта 1995 года присяжные огласили вердикт. Виновным по основной статье обвинения, по которой мне грозил срок до 16 лет тюрьмы, меня действительно не признали. Но зато осудили по статье меньшего калибра: "нанесение тяжких телесных повреждений". Меня взяли под стражу в зале суда. Вечером я был в манхэттенской тюрьме "Томбс" ("Tombs"), ожидая, когда выдадут кружку и одеяло, и разглядывая в зарешеченное окно горящие огни ресторана, в котором несколькими часами ранее съел свой последний вольный обед.
Я получил срок в 6 лет и 8 месяцев. Отбывал его в двух городских изоляторах и четырех тюрьмах усиленного режима, подведомственных штату Нью-Йорк. Благодаря вмешательству российского консула я был освобожден досрочно и оказался в Москве в августе 2000 года.
Тут меня ожидало много сюрпризов. Большинство моих друзей и знакомых в Москве считали, что я либо пять лет горел в аду, либо пять лет отдыхал в санатории. И тем, и другим объяснить, что я испытал на самом деле, было чрезвычайно трудно.
Одни сформировали свое представление об американской тюрьме по фильмам типа "Побег из Шоушенка" и "Поезд-беглец". Страшные беспросветные джунгли, где осатаневшие от безысходности люди бьют, режут и насилуют друг друга. С теми, кто так жить не хочет, все это проделывают надзиратели.
На других повлияли в первую очередь публикации в либеральной прессе начала девяностых, где Запад в целом представлялся царством комфорта и гуманизма, и его тюрьмы в частности. Шутка об американских зеках, которые взбунтовались из-за черствых булочек на завтрак, именно тогда вошла в обиход. А еще бытовал такой анекдот: "Решили отправить партию американских заключенных в российскую тюрьму, а делегацию русских - в американскую. Через неделю и от тех, и от других поступили ходатайства: американцы просили, чтобы их расстреляли, а русские - чтобы их приговорили к пожизненному заключению".
На страницах этой книги я рассказываю и о подавлении забастовки заключенных тюремным спецназом, и об избиениях в карцере, и об убийствах, произошедших на моих глазах. Уверенности в том, что этот день не станет для тебя последним, в американской тюрьме ни у кого нет. Впрочем - а разве на воле может быть такая уверенность? Ощущения же, что ты живешь в банке с пауками или в клетке с голодными крысами, у меня в американской тюрьме не возникало. Человек, не осужденный по "гнилой" статье (а статьи эти во всех тюрьмах мира одинаковы - изнасилование и растление малолетних), человек, ведущий себя спокойно и даже вежливо, обычно принимается арестантским сообществом. В американской тюрьме нет "прописки", нет "опущенных" в нашем понимании. Риск быть убитым или искалеченным не так уж велик, если ты не доносишь, с другой стороны - не провоцируешь надзирателей, не берешь взаймы и не торгуешь наркотиками.
Означает ли это, что сторонники "санаторной" версии ближе к истине? Нет. Хотя бы потому, что такую трактовку американской тюремной системы постоянно опровергают сами ее создатели и кураторы. Предыдущий губернатор штата Нью-Йорк Марио Куомо, когда его спросили, почему он выступает против смертной казни, ответил: "Для убийцы это слишком мягкое наказание. Провести жизнь в наших тюрьмах - это гораздо хуже смертной казни". Допустим, Куомо, убежденный католик, в чем-то лукавил, чтобы угодить избирателям, озабоченным тем, как справедливее мучить преступника - сильно или долго. Так или иначе, губернатор явно не имел в виду, что осужденного будут приковывать к стене, морить голодом или заражать туберкулезом. "Наказание хуже смертной казни" - это сам факт непреложной пред-решенности твоей участи.
Старца Зосиму в книге "Братья Карамазовы" спросили, есть ли для грешников в аду материальный огонь. "Не исследую тайну сию и страшусь, - ответил старец, - но мыслю, что если б и был пламень материальный, то воистину обрадовались бы ему, ибо мечтаю так: в мучении материальном позабылась бы ими страшнейшая сего мука духовная".
В нью-йоркских тюрьмах большинство заключенных работает не более шести часов в день. Там раз в неделю меняют постельное белье. Там на обед иногда дают мороженое. Там я встретил пожилого поляка, непрерывно находившегося в заключении с 1965 года. Не совершая новых преступлений "на зоне". Следует напомнить, что пожизненное заключение в сегодняшней России предполагает выход на поселение - при условии хорошего поведения - через 25 лет. Пусть доживут до этого немногие. Но существование даже полупризрачной надежды может дать человеку силы и - что еще важнее - примирить его с людьми и Богом. В этой книге я пишу о своем сокамернике-негре, осужденном в восемнадцать и по прошествии двадцати пяти тюремных лет мечтающем о работе в "Макдональдсе", съемной комнате в Гарлеме и какой-нибудь спутнице жизни, пусть даже не первой свежести и красоты. Поскольку полностью уверенным в исправлении можно быть только в отношении мертвого, его отказались освободить.
И поляк, и негр были осуждены за убийство. Одно убийство. Первый - при ограблении, второй - при разборке между подростковыми бандами. По словам сотрудников российской спецзоны для пожизненно осужденных, на одного их заключенного в среднем приходится по восемь трупов. А в штате Калифорния на срок "от 25 лет до пожизненного" был осужден человек, укравший в магазине набор батареек для плейера. Ранее его дважды осуждали за мелкие кражи. Когда калифорнийского губернатора об этом спросили журналисты, он ответил: "Он получил 25 лет не за кражу батареек. Он получил 25 лет, так как продемонстрировал, что является закоренелым и неисправимым преступником. А таких мы изолируем от общества".
Многие наши соотечественники считают, что американцы правы. "Я считаю, что за убийство нужно сажать на пожизненный срок даже пятилетних. Они все равно никогда не исправятся", - сказала мне одна журналистка. Должен ее разочаровать - эти слова все равно звучат не по-американски. Большинству американских граждан вообще безразлично, исправится преступник или нет. Они мыслят в не ветхозаветных даже, а машинных категориях воздаяния: "Сделал - получи". В задачи этой книги не входит философский анализ этого мировосприятия и его проекции вовне, ныне поставившей человечество на грань мировой войны. Я всего лишь пытаюсь рассказать о человеческих душах перед лицом забвения.
Глава 1
ПРАВО ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ
"Тяжкие телесные повреждения"
В достопамятные времена перестройки в либеральной московской газете был опубликован очерк об американской правоохранительной системе:
"В США закон требует, чтобы перед началом допроса задержанному было сообщено: "У вас есть право хранить молчание. Любые показания, которые вы дадите, могут быть использованы против вас". Даже если этр и формальность - все равно прекрасно!" - восторженно резюмировал очеркист. Советские читатели, наслышанные уже к тому времени об Андрее Вышинском и его теории признания как царицы доказательств, не могли не согласиться с мнением автора.
Благодаря тому, что я узнал еще тогда о правах задержанного в США, мой собственный допрос в полицейском участке Нью-Йорка в 1994 году оказался очень недолгим.
Было три часа ночи. Я, тоскливо напевая "Гори, гори, моя звезда", расхаживал из угла в угол бокса, когда дежурный отворил дверь замысловатым ключом.
- Детективы хотят с тобой побеседовать, - сказал он, изучая мой измятый костюм с пятнами крови. - Придется надеть наручники.
Английский я понимал хорошо. Я протянул руки.
- Нет. За спину.
Я повернулся. На запястьях щелкнула сталь.
- Просьбы есть?
- Попить бы, - ответил я.
Полицейский ничего не ответил и лишь указал на дверь в коридор сыскного отделения. Я понял, что утолить жажду мне не удастся. Но в коридоре он остановился у питьевого фонтанчика и нажал кнопку.
- Давай, пей.
- Спасибо, - я наклонился над холодной струей и принялся с жадностью глотать воду.
Вдруг одна из дверей открылась, и в коридор вышла какая-то тетка в полицейской форме.
- Ты представляешь, - возмущенно обратилась она к дежурному, - этот господин только что в боксе песни распевал! Я подошла взглянуть, а ему наплевать - ходит и поет. Вот так. Приезжают из своей России, ничего не боятся, убивают здесь людей, а потом поют!
Я чуть не поперхнулся. Как это - убивают? Дежурный опять пристально взглянул на меня, вздохнул и отпустил кнопку.
- Вон в ту дверь.
В полицейских участках обычно горит яркий люминесцентный свет, но здесь была лишь тусклая настольная лампа. В полумраке сидели два сыщика в штатском: усатый и бритый.
- Снимите с него наручники.
Это был, очевидно, знак доверия. Один из сыщиков указал на стул, и я сел. Наступило неловкое молчание.
- Значит так, мистер Старостин, - начал усатый, - Вам предъявляется обвинение в умышленном убийстве.
Лицо его сделалось еще более серьезным и смачным.
- В убийстве? Как это странно, - вырвалось у меня.
Полицейские переглянулись.
- Мистер Старостин, - оживился усатый, - кстати, вы не возражаете, если я буду называть вас просто Дмитрий?
Я покачал головой.
- Не возражаю, так как вы значительно старше меня.
Сыщик почему-то осекся, но тут же обратил замешательство в свою пользу.
- Вы знаете, Дмитрий, мне нравится ваша вежливость. Думаю, что вы воспитывались в хорошей семье.
Я неопределенно кивнул.
- Это не так часто можно встретить в нашей работе, - продолжил усатый, поглядывая на своего напарника - У меня это вызывает уважение.
Сейчас, решил я, было бы самое время предложить мне по-мужски.
Предложение поговорить "по-мужски" напомнило историю моего приятеля, которого звали Саня.
Оказавшись в Америке, Саня расстался с женой - точнее, она его бросила. Ни увещеваниями, ни мольбами Сане не удалось ее вернуть. Он страшно переживал. Жена переехала из Бруклина в Бронкс, но Сане удалось разузнать ее новый адрес. В первый раз, когда он пришел туда, на него посмотрели в глазок, но дверь не открыли. Вместо этого из-за двери донесся скрипучий мужской голос, который по-русски предупредил Саню, что здесь не Россия, и пригрозил заявить на него в полицию. Второй раз Саня основательно напился, приехал в Бронкс с пятилитровой банкой бензина, облил дверь, бросил спичку и ушел. Происходило все это средь бела дня. Саня особенно и не пытался прятаться: даже простоял еще пару минут на улице, глупо ухмыляясь. Тем не менее никто из жильцов его не заметил. Жена, конечно, сказала полиции, что "больше было некому", и вечером в Бруклин приехали два пожарных инспектора (в Америке они имеют и полицейские полномочия). Саня работал в супермаркете в вечернюю смену, и его пригласили в казенную машину для разговора.
Инспектора были людьми неглупыми и быстро разобрались, что имеют дело с человеком неопытным и несчастным. Они усадили Саню на заднее сиденье, участливо поинтересовались работой и зарплатой, давая понять, что обращаются с ним не как с преступником. После этого один из инспекторов рассказал Сане о "небольшом пожарчике" в Бронксе. Тактика была избрана иная, чем со мной: не шокировать, а наоборот, успокоить. Саня удивлялся и качал головой, но не очень старательно. Инспектор решил, что нужный момент настал, и сказал тихо и доверительно:
- Послушай, парень, давай сейчас забудем про расследование. Я хочу с тобой поговорить как мужчина с мужчиной. Ну скажи мне начистоту: ведь это ты сделал?
Саня секунду помедлил и, размягченный сочувствием, ответил:
- Хорошо, инспектор. Поскольку разговор откровенный - скажу все как есть. Да, это действительно сделал я.
Утром следующего дня Саня уже получал одеяло и подушку в бруклинской тюрьме предварительного заключения. Впрочем, пожарные инспектора пощадили его чувства. Вместо того чтобы надеть на него наручники сразу же после слова "я", они потратили еще четыре минуты своего рабочего времени и тактично подождали, пока Саня не излил им душу на скверном английском языке.
Воспоминание об этой истории настроило меня на нужную волну, и я прервал затянувшееся молчание:
- Господа, в отношении того, о чем вы меня спрашиваете, я имею сообщить следующее. Я подтверждаю, - тут сыщики напряглись, - что минувшим вечером нечто действительно произошло в баре под названием "KGB". Об остальном я сообщу в присутствии своего адвоката.
Сыщики сразу сделались постными и официальными. Надо полагать, что после упоминания об адвокате они уже не имели права продолжать допрос.
Дежурный снова надел на меня наручники и отвел обратно в бокс. Чаю мне так и не предложили.
Два часа спустя, когда я сидел на лавке в углу, угрюмо дожидаясь рассвета, к прутьям решетки приникла крутая полицейская физиономия, которая прищурилась и произнесла:
- Ты, парень, плохо работаешь. Он остался жив.
- Правда? Веселые дела, - ответил я, стараясь казаться безучастным.
"Ну, слава Богу", - мелькнуло в сознании, прежде чем я погрузился в тяжелое забытье на несколько минут.
Впоследствии я изложил историю моего допроса другу-соотечественнику по имени Антон. Он слушал внимательно, иногда кивал, одобряя, очевидно, мое поведение.
Дослушав до конца, Антон затянулся сигаретой и сказал:
- Не знаю, конечно, как по их законам, а по нашим понятиям ты пару проколов дал. Не надо было никак выражать свою реакцию, вообще никак. Все эти "как это странно", "шутить изволите", все эти "ух", все эти "бля"… Надо сидеть и смотреть в одну точку, а если не можешь сдержаться, скажи: "Оставьте в покое невинного человека". Потом, это твое "нечто действительно произошло" - тут уж ты явно лоханулся.
- То есть как? А что же я, по-твоему, должен был сказать?
- А ничего. Молчать, в натуре.
- Так ведь нет смысла отрицать, что я там был. Они же не дураки. Две машины за мной прислали, сфотографировали, протокол составили.
- Протокол? Послушай вот, что со мной было. Приехали мы разрывать одного чувака, еще по арбатским делам. Мы войти не успели - жена его уже звонит по "02". Выполнили работу, спускаемся на лифте - в подъезд бегут мусора. В отделении следак говорит: "Подпиши вот эту бумагу - постараюсь устроить товарищеский суд". Как это тебе нравится? У меня статья "разбой", а он обещает, что меня в ЖЭКе будут судить. Я ему: "Гражданин следователь, я не понимаю, о чем вы говорите. Никогда я по этому адресу не был и никого там не грабил. Я вообще грабежом не занимаюсь". У следака челюсть отвисла. Кричит: "Да ты что? Тебя же целая бригада брала! И тебя, и твоих дружков!" Я отвечаю, опять же спокойно: "Не знаю, о каких дружках идет речь. Я гулял по улице, вдруг подъехал газик, меня схватили и привезли сюда. Вы меня с кем-то перепутали". Следак аж побледнел. "А, ты так, значит? Уведите его!" Я-то понимаю: ему надо в прокуратуру звонить, а там у него первым делом спросят: "Что он подписал?" Прокурору ведь надо, чтобы все шло гладко, - чистосердечное признание. А признание не всякий получить сумеет.
- А как же свидетели? - спросил я Антона.
- Свидетели… Да пусть меня хоть десять человек опознает. Это ведь как можно повернуть? Конечно, мол, видели бандюка в черной куртке и с цепочкой на шее. Вы меня привели, показали - ясное дело, куртка похожа, цепочка похожа, - они говорят: "Да, тот самый". Преступника не нашли - невинного подставили.
- Ну, а как быть, если против тебя прямые улики? Отпечатки пальцев, допустим. Это же неоспоримо.
- Неоспоримого, чтоб ты знал, ничего нет. Пальцы - тут отмазаться сложнее, это правда. Но и здесь есть методы. Например, следак тебе говорит: "Волына в лаборатории. Там подтвердили, что пальцы твои". А ты на это отвечаешь: "А волына - это что, пистолет? Так вы же сами на первом допросе мне этот пистолет на стол бросили, еще кричали: "Твой? Признавайся, твой?" А я пистолет от себя отодвинул: "Нет, не мой, уберите!" Вот когда отодвинул, конечно, оставил отпечатки.
- Да неужели все это работает? - поразился я.
- Если твое дело серьезное, сверху идет, - нет. Тут нужен известный адвокат и большие бабки. А в обычных случаях прокурору проблемы не нужны. Не подписал - значит дела нет. Сразу, конечно, дело не закроет. Будет несколько тяжелых дней.
- А это что такое?