Приехали в Астрахань. Госпиталь размещался в бывшем рыбацком техникуме, стоявшем прямо у Астраханского Кремля. Привезли туда, хирург вышел, посмотрел, сказал, что надо ампутировать. Я отказался, и ординарец рубит:
- Я командира не отдам, чтобы ампутировали! Ему надо ногу спасти. Если его в первый день спасли, не дали в госпиталь отправлять, то сейчас здесь я командую!
Хирург пожал плечами. Фамилия его была Каплан, родом он был из Таганрога, работал с хирургом по фамилии Богораз. Еще перед войной Богораз попал под трамвай, отрезало ему ногу. Богораз сам себе делал операцию, а Каплан ему ассистировал. Он говорит:
- Василий Николаевич, поскольку Богораз сейчас в Москве, я буду делать вам операцию с дочерью. И будет Щетинина Анна Ивановна, начальник хирургического отделения, а госпитальный хирург не будет присутствовать. Дочь будет со мной оперировать, а Щетинина будет ассистировать.
Они мне делали около пяти часов операцию, причем операцию делали ночью, а не днем. На рассвете, когда я очнулся - знаете, у хлороформа запах такой, голова шумит, - он мне говорит:
- Теперь все в порядке, теперь дело за медсестрами и врачами госпиталя.
И я там пролежал до 16 или 17 мая 1944 года, когда упросил уже меня выписать.
- А так еще надо было лечиться?
- Да, еще лежать - раны открыты, свищи. Врач говорит:
- Куда ты спешишь?
- Доктор, война на исходе. Чего же я буду лежать?
- Да тебя на фронт не пошлют. Мы тебя комиссуем сейчас, вторую группу дадим. Я тебе как хирург говорю. Мы тебе справку дадим, что ты находился в госпитале с такого-то по такое-то. А инвалидность нигде не показывай - если где покажешь, то тебя в Москве комиссуют, и все.
- Есть, я запомню.
Я в Ростов прибыл, меня там хорошо приняли в отделе кадров, и у заместителя командующего по инженерным войскам я сказал, что хочу снова на фронт. Но он послал через Москву, поскольку старший командный состав туда направлялся из Северо-Кавказского военного округа. И я поехал в Москву. Приехал в Москву, что-то очень поздно приехал. Жена с работы пришла часов так в 11 вечера. Я подхожу к квартире, и она тоже подходит:
- Вася, ты вернулся?
- Вернулся!
- Ну, хорошо.
Наутро я пошел к командующему инженерными войсками. Он со мной поговорил:
- Ну что, Рябчуков, на фронт тебя посылать? Ты уже столько прошел - и польскую, и финскую кампании, и Бессарабию с Буковиной. А что, если мы тебя направим в авиацию?
- Это уже ваша задача, куда направлять. Я - солдат, я подчиняюсь.
В результате попал я в НИИ ВВС, служил начальником оперативного отделения штаба НИИ ВВС, закончил после войны Военно-Воздушную академию, служил до увольнения в запас в авиации.
- Расскажите об учебе в Киевском училище.
- Возглавлял училище комбриг Егоров - однофамилец репрессированного маршала. Старый офицер, эрудированный, знал хорошо английский, немецкий, французский языки; приезжали разные делегации, он с ними общался без переводчика. Когда мы прибыли в училище, я был старший, представился. Он сказал, что нас 10 человек разместят в отдельной комнате. Я отказался - другие курсанты посмотрят, скажут: что за привилегии? Москвичи приехали - им отдельную комнату, отдельная официантка. Мы хотели быть на общих правах - что Иванову, Петрову, - то и нам.
Он с комиссаром училища посоветовался, решил, что желание курсантов надо выполнить. Это было общевойсковое училище, выпускали командиров стрелковых взводов. Кто на "отлично" экзамены сдавал, тех выпускали командирами рот.
- Какие занятия вам запомнились?
- Первое - что в основе основ лежал "Краткий курс истории ВКП(б)". Этот основной политический курс мы должны были знать, поскольку эпоха была такая, вы сами понимаете. Проходили историю России, историю Украины - это считалось спецпредметами. И боевая подготовка - больше упор делался на нее. Были ночные занятия, совершали марши по 50, 25, 10 километров, а 5 километров даже и маршем не считалось. Бегали много, ребята были молодые, здоровые. Так что нагрузка была очень большая. Украинский язык преподавали. Я когда в горном училище учился, там его тоже требовали, но все же это по-граждански, а тут по всем правилам.
И второе - немецкий язык, поскольку я его в школе изучал и в училище. Когда в плен немцев брали, я с ними разговаривал. Может, я его не совсем правильно понимал, может, он какие вопросы не понимал, но, во всяком случае, первый допрос я проводил, когда их захватывали.
- Материальную часть какую изучали?
- Вы же знаете, что у нас до войны основой основ была винтовка 1891 года, "трехлинейка", и появились самозарядные винтовки перед финской войной 1939 года. Но винтовка, СВТ называлась, она несовершенная была. Во-первых, морозы были 50–55 градусов - хочешь выстрелить, а затвор еле ползет. Мы и веретенное масло пробовали, и как только ни ухищрялись…
Появились первые автоматы - на взвод давали один или два пистолета-пулемета Дегтярева. Дегтярева использовали и ручной пулемет. Это прекрасный пулемет, хотя и станковый пулемет у нас был прекрасный. Но ручной пулемет с воздушным охлаждением, в станковом пулемете вода закипела, все, стрелять больше нельзя. А из этого строчи сколько угодно, без остановки.
Но основой, повторюсь, была винтовка. Она нас выручала в первые дни Отечественной войны - штык и приклад. Немцы не принимали, они боялись нашей штыковой атаки. А ведь мы по 5–7, а то и по 10 раз в сутки отбивали атаки, были такие моменты. Яростные атаки - немец с автоматом, а мы штыком и прикладом их лупили.
У меня был пулеметчик Нетринос, он у трех пулеметов приклады расколотил за время войны. За ствол брал и немцев бил.
- Артиллерии и танков не было в училище?
- Учебных было два танка, учебные 76-мм орудия и "сорокапятки". Мы почему их должны были изучать? Вот ситуация создалась - артиллеристов разбили, а командир стрелкового взвода не знает артиллерии. Он обязан знать, поэтому мы эти орудия изучали. Дальнобойную артиллерию мы не изучали, а эти два орудия изучали. Мы могли стрелять из них и данные для стрельбы подготовить. Миномет был в основном ротный, 50-мм, а 82-мм миномет был в специальном пулеметном батальоне. Где создавался трудный момент - командир дивизии этот отдельный батальон перебрасывал на нужный участок.
- Во время войны с Польшей боев вообще не было или все-таки были?
- Были. Когда немцы подошли к Ровно, - а я уже из Олыки вернулся, - с ними мы там столкнулись. И когда бой завязали, вскоре и с нашей стороны парламентер с белым флажком пошел, и с их стороны парламентер. Он спрашивает, кто мы такие. Мы отвечаем - русские, не видно, что ли? Он в погонах, а мы с петлицами. Немцы извинились перед нами, и мы перед ними извинились. Часа 2–2,5 шел крепкий бой, и у нас, и у них были раненые и убитые.
А с поляками? Как только немцы по ним ударили, они разбежались - поснимали свои шинели, погоны и разошлись по домам. Немцы не взяли в плен практически ни одного поляка.
- Как встречали Красную Армию в Западной Украине?
- Западная Украина - это преимущественно наши украинцы и белорусы; они сколько находились под игом польским, столько и мечтали быть с Россией вместе. Поэтому, когда мы пришли туда, они нас забросали цветами, они нас обнимали. Уж если есть у него яблоко в кармане, он красноармейцу то яблоко подарит. То есть добродушно принимали, говорили: "Мы здесь не жили, а вымирали". Поляки к ним относились плохо… Очень хорошо встречали, не помню ни одного случая враждебных действий.
Когда закончилась война, я приехал в Западную Украину в санаторий, вот там нас бандеровцы донимали. Даже на санаторий нападали, это 46–47-е годы.
- Расскажите, как вы стали командиром саперного взвода?
- Это дело случая. Я был командиром разведки. Поскольку в разведку со мной ходила и полковая разведка, я их учил всем способам. В инженерных войсках разведка была относительно так, в основном дивизионная разведка была. И я обучал саперов. И как-то случайно командир саперного взвода тоже в разведке был, рассказывает, что говорил со своим командиром полка подполковником Рукосуевым. Тот спрашивал сапера, отпустит ли командир дивизии Рябчукова к нему в полк. Командир дивизии был не против, и меня откомандировали в полк, полковым инженером, поскольку я инженерное дело знал прекрасно, нас в училище хорошо учили. Мы не только противопехотные мины знали, но и противотанковые. И я влился, как в свою семью. Это было перед финской войной.
- Расскажите о составе, вооружении, оснащении вашего взвода на финской войне.
- Финская война была особая. Говорят, что Маннергейм не приглашал туда иностранные войска, но на самом деле там были и немцы, и французы, американцы с англичанами. Они были засекречены, но наша разведка их расшифровала. Но это другой вопрос. Маннергейм считал, что без помощи иностранных войск, их помощи техникой и людьми Красную Армию не сдержать, и так и получилось. Он был грамотный генерал, дело знал неплохо.
Финская оборона была основана на дотах, ведущих кинжальный огонь, кроме того, атакующие финнов войска могли обстреливать фланкирующим огнем минимум два соседних дота одновременно. И сам взвод или рота, которые в них сидели - а там были и ротные капониры, - могли 30 суток ничего не получать из частей. Продукты, боеприпасы есть, нары есть, они жили там. Электричество, вода подведены - это был рубеж высокого класса обороны.
Мы пришли слабо подготовленными к тяжелой войне. Польша была для нас слабым опытом, Румыния - слабым, здесь же финны были подготовлены очень мощно. А мы на вооружении имели винтовку 1891 года и карабин СВТ. Из саперного имущества были саперные лопаты большая и малая. Глубина снега в Финляндии доходила до двух метров, и нам, саперам, приходилось вместо землянок делать убежища из снега, чтобы не ковырять промерзшую землю. Ломики, конечно, тоже были.
Мины у нас были только противопехотные, а противотанковые и фугасы мы сами делали. Фугасы делали так. На волокуши клали тол, допустим, сразу 50 килограммов, и мины, и подвозили к доту. Перекрытие дота делали финны в таком порядке: дерево, бетон, стальной лист, опять бетон - и так до 12 слоев. И вот представляете, если мы одной миной без усиления толом рванем - только поцарапаем. А когда волокушу подводили под амбразуру, подрывали ее - конечно, разворачивали стенку. Они не думали, что мы это будем делать.
- Это вручную или на лошади подвозили?
- Какая лошадь? Снег очень глубокий был. Справа от волокуши четыре человека, слева четыре человека, и потянули.
- А кто прикрывал от финнов?
- Взвод прикрытия из саперов, в разное время по-разному, 25–30 человек. Не стрелковый взвод, у них свои задачи. Танки нас прикрывали, но из-за глубокого снега они как артиллерия стреляли издалека. Они вместе с артиллерией 45-мм, 76-мм, и даже тяжелой артиллерией прикрывали. Основную роль в наступлении и взятии дотов играли пехота и саперы.
- Как делали инженерную разведку этих дотов перед наступлением?
- Полковая инженерная разведка из 6–8 человек с командиром взвода и дивизионная разведрота с командиром взвода или роты. Они тоже проводили разведку. Мы отдельно ходили, они отдельно. У нас были рации 6ПК, у командира роты и командира взвода. И полковой сапер тоже рацию имел. Голосом далеко команды подавать, не слышно. Проводную связь тянуть - снег глубокий, и финны обстреливают, да и катушки тяжело таскать.
- Как ваша группа разведки была организована? Группа прикрытия?
- Не нужна была группа прикрытия, потому что когда группа ползет по снегу, вас финн не видит, может, только шапка чуть торчит. Задача разведки была обнаружить эти доты, передать их местоположение командиру полка или батальона. Те на карту наносят, и потом уже действуют именно в этом направлении, доты были не только в глубоком снегу, но плюс к этому были укрыты маскировочными сетями. Они настолько камуфлированы под цвет местности, что не видно, где дот находится. Идешь между ними, а они уже тебя увидали и перекрестным огнем обстреливают, о котором я уже говорил. Когда стали опытнее, то и потерь практически не было. В моем взводе мало было потерь.
- Вам встречались доты системы Ле Бурже? Дот с амбразурами, бьющими сбоку-сзади и с глухой стеной в сторону противника?
- Может, отдельные и были, но на нашем направлении не было.
- Кроме подрыва дотов, что еще из финской войны запомнилось?
- Финские снайперы работали прекрасно. Но свои командирские знаки различия мы не снимали, потому что уже были полушубки, маскхалаты. Боец в валенках, шапке-ушанке, и командир, и генерал так же одеты. Я сам видел, как они работают. Финн сидит на сосне, а я под этой сосной лежу. Но он не знал, что я командир, а не красноармеец. Конечно, ему интереснее командира взвода, роты, батальона, полка вывести из строя, оставить без управления.
- Как с ними боролись?
- Как боролись? Приходилось так делать. Если сосна 20 сантиметров в диаметре, толовая шашка должна быть 400 граммов - чирик, сосна полетела, и "кукушка" тоже.
- Разве он подпустит, чтобы шашку подложили? Заметит, подстрелит?
- У нас каждый боец имел не только противогаз, но и толовую шашку, бикфордов шнур, детонатор. Финн сидит, не видит, что я внизу делаю. Я пристраиваю шашку, отполз на три метра - меня уже не достанешь в глубоком снегу. Подрыв - и сосна эта полетела, и "кукушка" погибла. В плен их не брали, бесполезно. Финн - это особый боец был, особая нация. Если немцы в плен сдавались, то финн дрался до последнего. Уже когда мы разгромили линию Маннергейма, они выскакивали, бежали, отстреливались, но не сдавались.
Очень мало пленных мы взяли. Нас командир дивизии информировал: все пленные в один голос говорили, что получили приказ в плен не сдаваться. Такая была пропаганда: если я, финн, попаду в плен, то семью всю завтра расстреляют. Немцы это у финнов именно переняли - если немецкому командованию стало известно, что немец попал в плен, семья тоже уничтожалась.
У нас до войны в Красном Луче был инженер-немец, потому что шахтное оборудование нам Германия поставляла. И в 1933 году, когда Адольф Гитлер пришел к власти, он меморандум направил Советскому Союзу: всех немцев, которые работают у нас, в 24 часа выслать. Его вызвали в исполком в Красном Луче: вот, поступила такая команда - всех немцев из Донбасса отправить. Он не знает, как ему быть, у него жена русская. Он женился, пока работал на шахте - Василенко была бухгалтером в шахтном комитете, - уже двоих детей имел. Как быть? Ему сказали - увози. Он напоминает, что коммунист, состоит на партучете. Ему посоветовали спрятать партбилет так, чтобы ни один сыщик не нашел.
Он уезжает, и, когда мы в 1942 году в районе станицы Распопинской переправились через Дон, остановили немцев, взяли одного в плен. В эсэсовской форме, обросший такой. Я его спрашиваю: как фамилия? Он отвечает - Ганс Корат. Дальше спрашиваю, работал ли он в Советском Союзе на шахте? Подтверждает и спрашивает меня, кто я такой. Я назвался, и он меня узнал по Красному Лучу.
Я командиру батальона Воропаеву предложил доложить комдиву, что знакомый немец попался. Комдив Белов приказал отправить к нему, мы выполнили. Уже после освобождения Сталинграда связь с ним была потеряна, а так полгода он в дивизии переводчиком и агитатором был. Русский и немецкий языки знал: "Ахтунг, ахтунг", - и немцы слушают. Вот такие события, как говорится, нарочно не придумаешь.
- Какие мины у вас были на финской войне?
- Противотанковые Т-4, ТМ-35 и противопехотные ПМД-6.
- Они не устарели к Отечественной войне?
- Практически нет. Потом появились другие противотанковые мины, но в большинстве как были в деревянном корпусе, нажимного действия, так и остались. Не натяжного.
Мы сами делали мины натяжного действия, ставили их на тропах, где немцы в разведку ходили. Они обещали Рябчукова повесить за Дон. Наверное, от двух наших саперов, попавших в плен, узнали мою фамилию. Потом немцы бросали листовки - командира саперного батальона Рябчукова повесим! Командир дивизии меня спрашивает: "Откуда они узнали фамилию твою?"
- В воспоминаниях немецких ветеранов той войны отмечается, что они добывали данные, подключаясь к нашим телефонным линиям.
- Да, и это было. В основном, начиная от командира взвода, у них рации были. А у нас проводная связь была - две катушки на плечи, и потащил.
- Насколько хорошо было организовано снабжение продуктами?
- У меня был свой скот, своя рыба - я своих солдат кормил до отвала, даже полкам давал. Тол бросил в воду на Дону, на Волге - рыбы уйма. Что еще? Водки было очень много. Пошли в бой 500 человек, а вернулись человек 300. На 200 человек по 200 граммов гвардейских, вы представляете? К командиру дивизии как-то большая комиссия приезжала, он меня предупредил, я все сделал. Я ему две канистры по 20 литров с помощником по технической части отправил, рыбы хорошей - сомов, окуней, сазанов, судаков - наловил. Приехала комиссия, ну чем он их там угостит из своего пайка с комиссаром? Самим им с гулькин нос доставалось. Комиссия работала, он их рыбой завалил, кормил по-царски.
- Получается, что собственное хозяйство держать - это была необходимость на войне?
- Конечно! Снабжение снабжением, но ведь оно бывало с большими перерывами. А когда у меня были свои овечки в тылу, километров за 10–15, коровки, десяток своих лошадей, двое дрожек, седла. Когда надо на дрожках - мы на дрожках. Когда надо по оврагам проскочить - мы с комиссаром садимся верхом, и с нами ординарец. Ординарец коней забирает, уводит, потом приезжает за нами.
Как хозяйство это появилось? При эвакуации гнали скот, потом бросали. А я дал команду человек 5–6 набрать, пусть собирают коней, коров, овечек. Мой комиссар, потом заместитель по политической части, относился превосходно к этому. Потом уже, когда на Дону бои были, командир дивизии позвонил, хочет меня повидать.
- Сейчас буду.
- Ты на мотоцикле?
- Нет, на мотоцикле я не могу проскочить, я на лошадях. Алеша, поедем! - С замом по политчасти поехали. Командир дивизии походил-походил, прекрасный человек был.
- Слушай, Василий Николаевич. До меня дошли слухи, что ты лошадей и коров завел.
- Это на службу, на боевые действия влияет?
- Нет.
- Так в чем дело? Вам надо молока? Пожалуйста, скажите, и вам буду присылать.
- Конечно, не возражаю.
Мяса надо ведь в полки? Ну, сколько там? По 2–3 овечки в день, ладно, пускай одну телку. У меня там 50–60 коров было, 150 овец было. Два человека за ними всеми ходят. А что? В степи за 8 километров они ходят, там их никто не трогает. Немцы скот не трогали, им это до лампочки было. Как только я убыл по ранению, все! У них ни коров, ни овец, ни мяса, ни дополнительного пайка. Надо иметь не задницу, а голову!