* * *
Боль все последние годы не оставляет его. Нестерпимая боль за родную страну, за Россию. И каждая беседа с ним, чему бы конкретно ни была посвящена, несет почти физически ощутимую остроту этого чувства: что же делают с Россией!
Вот я сказал, что громкие слова, по моему убеждению, всегда ему были органически противопоказаны. Но сегодня переживаемая им боль настолько велика и мучительна, что порой он чуть ли не кричит.
Да что там, недавно на одной из встреч, организованных Международным сообществом писательских союзов, обращаясь к собравшимся писателям и журналистам, он именно воскликнул в тоне, какого раньше, пожалуй, я не слыхал от него.
– Прошу вас, – воскликнул он, – спасайте нашу русскую духовность! Это самое уникальное и бесценное, что еще есть у нас, но уничтожается со страшной силой. Берегите, отстаивайте, спасайте духовность России!
До всех ли доходит это? Все ли хотя бы понимают, что значит уничтожение духовности в нашей стране, из-за чего он так глубоко страдает?
Я был даже рад, что после того своего выступления на встрече он должен был уйти. Ибо сразу же началось невообразимое. Странно было слушать некоего Евгения Львовича, заведующего отделом культуры "Вечерней Москвы", который очень игриво и долго доказывал необходимость в массовой газете регулярной тематической страницы под названием "Сексодром". С разъяснением, в частности, всех тонкостей "французской любви", то есть "орального секса"…
Несчастная наша духовность! Бедный Виктор Сергеевич Розов!
Он не бедный, конечно, и несчастным его не назовешь, если говорить о собственной богатейшей духовной наполненности русского писателя Розова.
Кого-то она раздражает. Кого-то просто бесит. Выводит из себя сам факт, что он, не переставая и не уставая, продолжает бороться за духовность родной русской культуры, которая ему бесконечно дорога. Вот и в Общественный редакционный совет "Правды" вошел не случайно – кстати, в труднейшее для нашей газеты время.
Ну а реакция на все это… Читаю как-то в заметке кинодраматурга, Аркадия Инина: "Русский нацист Виктор Розов". Походя эдак, мельком.
Надо же – это о нем: русский нацист!
Не выдержав, опять поделился обидой за него. А он, как не раз уже бывало, усмехается и машет рукой:
– Мало ли дураков!
И вспоминает, какое злое письмо (совершенно неожиданно!) пришло к нему в свое время после пьесы "В поисках радости". Почему, дескать, самую несимпатичную девочку назвал Фирой, то есть Эсфирью?
– Ни больше ни меньше – в антисемитизме обвинили! А у меня там, между прочим, две девочки, и трудно сказать, какая более симпатичная, а какая – менее. Обыкновенные девчонки-школьницы. Другую Верой зовут. И мальчик, главный герой пьесы, в минуту досады бросает им: "Все Фиры и Веры – дуры без меры!"
Не знаю, как было раньше, но в последние годы его совсем затаскали по разного рода общественным мероприятиям. Просят и требуют – выступать. Ждут и жаждут искреннего, умного его слова. И как бы плохо он ни чувствовал себя, старается не отказывать людям.
Надежда Варфоломеевна, жена, с которой три года назад он отпраздновал золотую свадьбу, иногда не выдерживает:
– Да что же это! Унялся бы! Ведь вчера снова с сердцем лежал…
А он не унимается, хотя, действительно, то с больным сердцем приходится лежать, то весьма серьезно дает о себе знать нога – тяжелая рана, полученная в Краснопресненской дивизии народного ополчения, куда летом 41-го он вступил добровольцем – защищать Москву.
Вот вам: мягкий, добрый, но всегда – Солдат. Смелый и мужественный. Готовый за Родину не на словах, а на деле отдать саму жизнь. Большинство товарищей его, с которыми ушел на фронт, там и остались. Он уцелел лишь чудом, больше года проскитавшись по госпиталям… На днях узнаю – попал в больницу. В кардиологическое отделение. Это за считаные дни до юбилея!
Приезжаю. Слава богу, кажется, отдышался малость.
– Виктор Сергеевич, вы же загнали себя! Ну разве так можно?
А он машет рукой и улыбается слегка лукавой, но детской какой-то улыбкой.
И я знаю: иначе жить все равно он не сможет.
Виктор Кожемяко
ИЗЛУЧАЮЩИЙ ДОБРОТУ
Наша газета неоднократно печатала беседы с замечательным писателем и настоящим патриотом России Виктором Розовым. Не раз и мне посчастливилось встречаться с ним, готовя материалы для "Правды".
Однако интервью, которое мы публикуем сегодня, не совсем обычное. Автор его – молодая итальянская журналистка Оливия Сканта. Начинала она работать в нашей стране для венецианского телевидения. Съемки, сделанные ею на демонстрации в Москве 1 мая 1993 года, помогли депутатам Верховного Совета России неопровержимо доказать, кто был виновником кровавой трагедии, разыгравшейся в тот день на Ленинском проспекте.
А затем Оливия встречалась со многими интересными и даже выдающимися людьми нашей Родины, писала о них – о Геннадии Зюганове, об Ольге Дмитриевне Ульяновой, о Михаиле Ножкине и т. д. Естественно, не могла не встретиться и с Виктором Розовым, которого в Италии особенно хорошо знают по фильму "Летят журавли".
Два обстоятельства делают это интервью несколько необычным – молодость журналистки и то, что пишет она больше для итальянских газет. В чем-то взгляд автора, характер ее вопросов могут показаться наивными, как и восприятие ответов. Но такая непосредственность по-своему интересна, почему мы и приняли предложение Оливии познакомить с этим разговором читателей "Правды". Привожу его здесь с небольшими сокращениями.
Виктор Кожемяко
На Крещение ходят в церковь, а я шла на "исповедь" к человеку, имя которого широко известно в мире. Ему в этом году исполняется 85 лет.
Стоя у двери его квартиры, я сильно волновалась, как перед экзаменом, и представляла себе, что сейчас откроется дверь, появится горничная, пригласит зайти и снять пальто, попросит подождать и, доложив обо мне, проводит к нему.
Дверь отворил мне сам великий русский советский драматург – Виктор Сергеевич Розов. Он доброжелательно улыбнулся и пригласил в свой кабинет, на стенах которого висели огромные театральные афиши с названиями его пьес.
Мои волнения и фантазии как рукой сняло. Я устроилась рядом с ним за его письменным столом, и мы разговорились.
– Виктор Сергеевич, мне помнится, что летом 1995 года мы вместе с вами участвовали в телевизионной передаче "Пресс-клуб", где подвыпивший Боровой с Марком Дейчем три часа злобно шавкали на спокойного, не поддающегося на провокации Геннадия Зюганова. Вы молча сидели и слушали, а когда в конце вас спросили ваше мнение о передаче, вы назвали ее "собачником". Помните?
– Конечно, помню. Потому что, действительно, собрались люди вроде образованные, и в силу своего образования должны бы считаться интеллигентными, а вместо этого лаяли, как собаки. Поэтому я так и сказал: "собачник".
– Вы всегда призываете людей к добру. И сам вы человек душевный и добрый, проживший наш двадцатый век почти от начала до конца. Какой период был, на ваш взгляд, самым добрым?
– Пожалуй, раньше доброты в нашей жизни было больше. Доброты, взаимопонимания, сердечности и совершенного бескорыстия было очень много. А сейчас взаимоотношения часто какие-то корыстные, люди становятся менее контактными, более разобщены, может быть, в силу того, что настала более жестокая жизнь, поиски заработка. Происходит отъединение людей друг от друга – это очень неприятно.
– Может быть, еще и злое телевидение играет какую-то роль в разобщении людей?
– Это очень сложный вопрос. Как говорится, "свинья везде грязь найдет". Кто не подвержен растленному влиянию телевизора, для того все его гадости – как об стенку горох. Если я когда-то читал страшные книжки про Шерлока Холмса, я же не стал после этого собакой Баскервилей! Говорят, что телевидение влияет на молодежь, но мне молодежь попадается хорошая, а о плохой молодежи я только в газетах читаю и смотрю по телевизору – это страшно!
– Ну а то, что сейчас много молодежи в политике, это хорошо?
– А почему же нет? Ведь те наши прежние вожди тоже начинали Октябрьскую революцию в молодом возрасте. Это не была, конечно, юная поросль. Это были люди зрелые, но достаточно молодые. (Ленину было 47 лет, а Сталину – 38. – О.С.).
– Вы помните то время, когда умер Ленин?
– Конечно. У нас в школе 21 января был вечер. Вдруг на сцену вышел директор и объявил, что вечер прерывается, произошли трагические события. Мы не могли понять, что произошло, потом по дороге домой я встретил своего дядю Шуру, и он сказал: "Ленин умер!". Хотя я был маленький, но хорошо запомнил, как все переживали эту потерю.
– Теперь говорят, что Ленин похоронен не по-христиански, и вынашивают мысль о перезахоронении его тела. Что вы об этом думаете?
С женой Надеждой Варфоломеевной. За плечами полвека супружеской жизни
– Ну, знаете, можно всякой ерунды наговорить сколько угодно, а факт есть факт, и изменять этот факт никакого резона нет. А если это чистая политика, то это глупо. Я плохо отношусь к идее перезахоронения тела Ленина.
– А когда Сталин умер, тоже все плакали?
– О да, еще как плакали! Помню, иду я мимо своего магазина, стоят продавщицы на ступенях, и слезы градом текут у них из глаз. Тогда многие переживали, а я – нет. Честно вам скажу, я не переживал.
– Почему? Вы страдали от репрессий?
– Сам я нет, но знаю по рассказам моих друзей. Из всей нашей породы только мой двоюродный брат Леня пострадал. Он написал на доске какую-то непристойную фразу, и его расстреляли.
– Но это, на ваш взгляд, целиком была вина самого Сталина или все-таки его окружения, создававшего такую атмосферу? Ведь прислуживал ему тогда его же разоблачитель Хрущев?
– Да, и время было такое, и прислужников было много. Да и сейчас, если Ельцин умрет, еще неизвестно, что будут говорить о нем его же соратники. Двуличность свойственна многим людям. При Брежневе было более-менее спокойное время, но застой в общественной мысли плохо сказывался…
– И перестройку вы поддержали?
– Увы, перестройка до сих пор продолжается и продолжается! Вот только неизвестно, когда начнется стройка.
– Ваше отношение к Александру Лукашенко?
– Хорошее. Я очень положительно отношусь к этому белорусскому президенту.
– Виктор Сергеевич, вы никогда не были членом КПСС. Почему же в последнее время больше сотрудничаете с коммунистами, чем с демократами?
– Потому что демократы наделали много плохого, привели нас к строительству капитализма, который мне совсем не нравится. Капитализм – это очень жестокая форма существования людей, поэтому я сейчас ближе к левым, хотя ультралевые взгляды не разделяю. Я сторонник социалистического пути развития нашей страны.
– А религия? Разве социализм и церковь могут существовать вместе?
– Я считаю, что могут. Пусть будет и церковь! У меня это не вызывает никакого раздражения, хотя и большого энтузиазма тоже, потому что я с Богом один на один. Ритуальность не в моем духе. Я, наверное, фаталист. Верю в судьбу. Я – человек судьбы…
К сожалению, пока человечество на Земле устроено очень дробно, недружно. Войны на Ближнем Востоке, на Кавказе…
– Получается, что Бог здесь не в помощь. Зато об этом пекутся "миротворцы" из НАТО, расширяясь до российских границ.
– Я плохо отношусь к НАТО и боюсь, чтобы они не навязали нам войну. А если начнется война, тут полетят пух и перья от всех. Американцы ведь – народ очень трусливый. Живут они все более-менее в достатке, им есть что терять. А нам, как говорится, терять нечего. Вот чего они и боятся. Может быть, этот страх их и держит. Единственно, что они могут, – так это спровоцировать, натравить на нас другие страны. Чьи-нибудь нервы не выдержат и лопнут. Существует опасность современного оружия, а через пять-десять лет будет еще более страшное оружие. Так что один неосторожный шаг – и может случиться непоправимая трагедия.
– Это угрожает не только России, но и всему человечеству на Земле. Кстати, Виктор Сергеевич, вы побывали во многих странах мира. Какая из стран дальнего зарубежья вам больше всего понравилась?
– Италия. Я несколько раз бывал там – и со спецгруппой в туристической поездке, и по приглашению сенатора Адамоли, который в то время был председателем общества "Италия – СССР". Будучи здесь, в Москве, он сгоряча пригласил нас троих к себе – Арбузова, Штейна и меня.
Это была замечательная поездка. Мы объездили всю Италию, от севера до юга, даже в Сицилии побывали. А в Венеции я вообще бывал несколько раз, читал лекции на встречах со зрителями. Побывал на острове Мурано, где находится знаменитая фабрика венецианского стекла, на могиле Данте в Равенне, возложил цветы. Эти необыкновенной красоты замки высоко в горах! В общем, посмотрел очень много, диву подивился и решил, что это страна, которую все человечество должно сохранять под стеклянным колпаком и платить дань за то, что такая красота существует на свете. Можно сказать, изо всех европейских стран я Италию люблю больше всего. Конечно, кроме России.
…Виктор Сергеевич взял на руки маленького зверька, прижал к груди и погладил.
– Моя радость теперь вот – Патрик, – сказал он и поцеловал в носик свою любимую морскую свинку.
Я уходила от великого драматурга с таким чувством, что не интервью у него взяла, а частицу чистой души. Как будто бы в храме доброты побывала.
Оливия Сканта
ВИКТОР РОЗОВ. ВСТУПАЯ В НОВОЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ
Замечательную книгу подготовили и издали ветераны журналистики России! Вышел в свет четвертый том документальной эпопеи "Живая память".
Три предыдущих тома, выпущенных к 50-летию Победы, получили заслуженную признательность читателей. Уникальные воспоминания, очерки, документы и другие материалы, запечатлевшие подвиг советского народа в годы Великой Отечественной войны, сделали это издание своеобразным и очень достойным памятником тем, кто защитил и отстоял Отчизну в годы самого сурового испытания.
И вот – продолжение рассказа об этих людях. Кончилась война. Фронтовики вернулись домой, чтобы восстановить разрушенное врагом и поднять родную страну к новым высотам.
Как это было? Как живут ветераны войны и труда сегодня? Какая боль – невыносимая душевная боль за преданную, разрушенную и поруганную Родину – не дает им покоя в нынешнее проклятое время?
Именно об этом – новая книга. Она обжигает неприкрашенной правдой жизни, волнует искренностью чувства и слова. Известные писатели и журналисты, наиболее честные общественные и политические деятели стали авторами ее.
Книгу открывает выступление Маршала Победы Георгия Жукова об историческом значении битвы за Москву, а завершается том своего рода эпилогом – словом прекрасного русского писателя-патриота Виктора Розова, которое "Правда" предложила тогда, в январе 1998 года, вниманию своих читателей. Поскольку та статья в немалой мере повторяла высказанное Виктором Сергеевичем в беседах со мной, я включаю в эту книгу лишь фрагмент из нее.
Виктор Кожемяко
Да, мы стоим практически на пороге нового, третьего тысячелетия. Не сразу воспринимаешь это умом. Но вот через недолгое время закончится – подумать только! – бурный двадцатый век, и все – второе тысячелетие канет в вечность!
Людям моего поколения выпало это тысячелетие завершать, причем быть не только очевидцами, сторонними зрителями, а, можно сказать, главными действующими лицами происходивших на последнем его этапе событий. И потому нам есть что вспомнить, о чем подумать, какими мыслями поделиться, сколь бы ни были они горьки.
Я не захватил лишь самого начала века – родился в 1913 году и видел за долгую жизнь, можно сказать, все. Много было в истории XX столетия разных страниц: и ужасных, и прекрасных. К концу тридцатых годов жизнь у нас вроде стала окончательно налаживаться, как-то посветлело, но, к сожалению, ненадолго: началась финская война. А вслед за нею почти без передышки – Великая Отечественная, которая длилась четыре года… Вот я сказал: "Длилась четыре года" – и тут же подумал: какие странные, ни о чем не говорящие слова! Ведь кажется, что эта война заняла целое отдельное столетие, так она была велика, так всенародна, так захватила всех поголовно – наверное, ни одного человека не было, которого бы она не коснулась – Великая Отечественная война. Роль ее во всемирной истории – я имею в виду прежде всего значение нашей победы – неизмерима и не сравнима ни с чем.
Невольно приходит мысль, которая кому-то поначалу может показаться кощунственной, дикой: хорошо еще, что фашистские полчища напали на нас тогда, в сорок первом, а не теперь. Представьте себе, что это случилось бы сейчас, – да они бы, фашисты, каждую республику по отдельности перещелкали, как орехи. Тогда мы были едины – великая единая страна. В этом была наша главная сила. И как раз именно этой силы Гитлер и не учел. Потому и просчитался.
Уже до Волги немцы дошли – вон как далеко – и о победе своей над нами вовсю трубили, да мы-то по-другому распорядились. Выдохся Гитлер, и все его железные, машинизированные полчища покатились обратно. Потому что весь наш народ встал на защиту своей Родины, все до единого – не только военные, но и самые что ни на есть мирные люди.
Мне иногда задают вопрос: что я, человек сугубо штатский, артист, чувствовал, надев в 41-м году военную форму, встав в боевой строй? И я отвечаю: прежде всего – необыкновенный душевный подъем. Наверное, от сознания, какое великое и благородное дело меня позвало… Мое личное ощущение тех дней и месяцев – вообще удивительно славное, хоть и было невероятно тяжело. Но у нас было единство, были взаимовыручка, дружба. По-другому мы и не жили, и не представляли себе, что можно жить по-другому. Как-то в самом главном все жили одними мыслями и стремлениями. И никакой ни подлости, ни коварства, ничего похожего, чтобы кто-то нос задрал или что-нибудь в этом духе…