Шеф сыскной полиции Санкт Петербурга И.Д.Путилин. В 2 х тт. [Т. 1] - Константин Путилин 32 стр.

- А вот этого, господин, не сумею вам ска­зать. Я от служащих других это слышал. Рассказывали они, будто этот человек прежде кем-то служил при станции, а потом его уволили. Уди­вительное дело! И откуда только люди столько денег берут, что по трактирам, да по девицам гуляют? Тут вот работаешь, а только-только семью про­кормишь...

Разговор прекратился. Этот счастливый случай укрепил Назарова в еще большей уверенности, что розыски, предпринятые для поимки преступника, на­правлены по верному пути. Он сгорал от нетерпения скорее прибыть на станцию Окуловка и начать облаву на хищного двуногого зверя. Жар ищейки-охотника проснулся в нем и овладел им с победной силой. Назарову казалось, что поезд тянется особенно медленно. Вот наконец, слава Богу, выкрик кондуктора:

- Станция Окуловка, поезд стоит три минуты!

Был восьмой час вечера. Темная январская ночь, казалось, трещала ледяными иглами лютого мороза. Темный фон ночи несмело прорезывал свет станционных фонарей. Желтовато-красное пламя керосиновых ламп вы­хватывало из тьмы близнаходящиеся предметы.

На станции сразу все оживилось: пробегали, отдавая приказания, служащие станции, появился станционный телеграфист, забегали багажные кондуктора, раздался стук молоточка о колеса вагонов.

Назаров стоял на платформе станции и нетерпеливо ожидал отбытия поезда. Вот раздалась трель оберкондукторского свистка, глухо в морозном воздухе прохрипел паровозный гудок, и поезд, громко дыша, медленно стал уходить.

Назаров поспешно подошел к начальнику станции:

- Вы начальник станции?

- К вашим услугам.

- Прошу вас в вашу комнату. Я агент сыскной полиции. Необходимо сейчас же переговорить по крайне важному делу.

Придя в кабинет начальника станции, Назаров рассказал ему, в чем дело, и попросил помочь ему в розысках.

- Все, что могу... располагайте мной, - проговорил взволнованный начальник станции.

- Видите ли, господин Бринкер, в этом деле необхо­димо соблюдать величайшую осторожность. Надо, чтобы Михайлов....

- Их двое: один - Иван Михайлов, бывший стрелочник, ныне уволенный, а второй - брат его, Федор, служащий в трактире.

- Прекрасно. Надо, чтобы они не узнали о готовящейся на них облаве. Поэтому я выработал такой план: прежде всего я, конечно, обращусь к содействию полицейской власти, приглашу ее для помощи. Затем вот что: не можете ли вы указать мне из числа ваших служащих какого-нибудь честного, осторожного, осмотрительного, словом, верного и надежного человека, ко­торый знал бы и в лицо, и местожительство Михайлова?

- Могу вам порекомендовать Лукинского, - ответил Бринкер. - Он старший стрелочник Окуловки, за его добросовестность я ручаюсь.

- Прекрасно. В таком случае будьте любезны послать за ним, а я немедленно распоряжусь о вызове станового пристава. Вы позволите мне послать за ним вашего жандарма?

- О, пожалуйста...

Назаров черканул несколько слов на карточке приставу, приглашая его сейчас же явиться с чинами полиции, и через минуту жандарм полетел к нему.

Между тем на станцию явился Лукинский, так хорошо аттестованный начальником станции.

- Ты знаешь, любезный, Михайловых, и осо­бенно Ивана Михайлова? - спросил Назаров, вни­мательно вглядываясь в малосимпатичную наруж­ность старшего стрелочника.

- Как не знать, ваше благородие... Он ведь служил у нас... Пустой человек, а только, ваше благородие, явился он три дня тому назад из Пи­тера и больно много денег с собой привез. Золотые монеты у него объявились и вещи разные. Фу-ты, ба­тюшки, денег-то сколько! Как приехал и давай ку­тить с братом своим, Федором. Дым коромыслом.

- Где же кутили они?

- А в трактире Сметаниной.

- Скажи, Лукинский, как ты думаешь, где они теперь должны быть? - спросил Назаров.

- Да где же им быть, кроме трактира?.. Наверное, там.

Назаров еще раз тихо обратился к начальнику станции с вопросом, можно ли довериться Лукинскому.

- Говорю вам, господин агент, - ответил Бринкер, - я за него ручаюсь.

- Ну, Лукинский, так ты вот что сделай: от­правляйся сейчас же и разыщи, где находятся Ми­хайловы. Если их нет в трактире, то ищи в другом месте. Но помни: ни единым словом не про­говорись им о том, что их ищут! Слышишь?

- Слышу, ваше благородие, будьте спокойны... Сам понимаю.

- И как только ты их найдешь, сейчас же беги сюда! Не мешкай, время дорого. Ну, ступай.

Прошло около получаса, в течение которого Назаров с нетерпением поджидал прибытия местной полицейской власти.

И вдруг произошло то, чего Назаров и, думается, сам начальник станции ожидали менее всего. Произошло нечто водевильное, которое было бы смешно, если бы не было столь грустно... и нежелательно.

Лукинский возвратился на вокзал еле держась на ногах, до такой степени он был пьян. Он шатался из стороны в сторону, язык его совсем заплетался!

- Однако хорошо вы знаете тех людей, которых рекомендуете и за которых вполне ручаетесь! - с негодованием обратился Назаров к сконфуженному и перепуганному начальнику станции. - Знаете ли вы, что благодаря этому весь успех поимки предполагаемых убийц может свестись к нулю?

- Простите, - бормотал Бринкер, - я его никогда не видел пьяным. Экий мерзавец!

- Ты что же это, любезный, нализался раньше вре­мени? А? Обрадовался чему? - напустился на него На­заров. - Ну, говори: отыскал Михайловых?

- О… от... отыскал, - еле пробормотал "пример­ный" старший стрелочник.

- Где же они?

- В трактире.

- В каком?

- В трактире... говорю вам, в трактире...

Как раз в это время прибыл и пристав 3-го стана Крестецкого уезда, коллежский секретарь Краснов всего с одним десятским.

- Неужели у вас нет еще полицейских служи­телей? - обратился Назаров к приставу. - Помилуйте, что мы будем делать с одним десятским? При­дется, быть может, устраивать засаду, а то и силой забирать этих молодцов... Где же другие? Где урядник?

- А черт их знает, где их нелегкая носит! - буркнул пристав.

Взять жандарма со станции было нельзя, так как сейчас должен был прибыть поезд.

- Нечего делать... времени терять нельзя, тем более что этот Лукинский мне очень подозрителен. Кто его знает: очень просто, что предупредил Михайловых. В путь, господа! - воскликнул Назаров.

Шествие, состоящее из пристава, начальника станции, Лукинского, десятского и Назарова тронулось с вокзала. Когда эта процессия вышла с вокзала, она очути­лась в полнейшей тьме. Не было ни луны, ни звезд, ни... фонарей.

Богом спасаемая Окуловка совсем потонула в мо­розной тьме.

- Далеко до трактира Сметаниной? - спросил На­заров.

- Нет, близко... - ответил пристав.

После бесконечных переходов то вправо, то влево Назаров увидел деревянное здание, довольно ярко освещенное. Это и был трактир Сметаниной.

- Вот что, господа, вы останьтесь здесь, у дверей, так как ваше появление может спугнуть Михайловых, а я войду в трактир один, с этим пьяным дураком. Как только я свистну - спешите ко мне.

И сказав это, Назаров, пропуская вперед себя Лукинского, смело вошел в гостеприимное заведение Окуловской купчихи. Обычная обстановка захолустных трактиров. Столы, покрытые красными скатертями, колченогие стулья, буфет-выручка, клубы дыма от махорки и дрянного табаку, нестройный гам от многих голосов и от­вратительный, удушливый воздух, пропитанный винным и пивным перегаром.

- Где же Михайловы? Которые? Указывай! - прошептал Назаров, сжимая руку старшего стрелочника.

Лукинский выдернул руку и пьяным голосом, заикаясь, дерзко проговорил:

- А я почем знаю... Никаких Михайловых тут нет... Ничего не знаю.

- А... вот что! - воскликнул нерастерявшийся Назаров.

И, выхватив свисток, он протяжно свистнул. Почти немедленно в трактир вошли пристав, десятский и начальник станции.

- Немедленно, господин пристав, распорядитесь о том, чтобы все выходы из этого трактира были оцеплены. Этот пьяный негодяй, Лукинский, играет странную роль. Он не желает указать Михайловых.

К счастью, трактир имел только один выход, тот, которым вошли Назаров и его спутники. Около него встал пристав и десятский. В трактире мгновенно наступила мертвая тишина. Посетители, бражничавшие за чаем и водкой, как бы окаменели от неожиданности, страха, испуга.

- Кто из вас Михайловы, Иван и Федор? - резко спросил Назаров.

Молчание. Было слышно, как шипела керосиновая лампа.

- Десятский, буфетчик! Называйте этих лиц. Вы знаете их? Есть среди них Михайловы? - продолжал Назаров.

- Никак нет.

"Я такой-то", "А я такой-то" - послышалось со всех сторон.

- Вам Михайловых? - спросил перетрусивший буфетчик. - Их теперь, действительно, нет, а только они были.

- Когда?

- Да, почитай, минут с двадцать, как ушли. Пили они тут, а потом вдруг явился Лу­кинский, вот этот... что с вами. Подошел он к ним, что-то сказал им, они вскочили, давай его наскоро потчевать... Он стакана три водки выпил. Как только он ушел, бросились из трактира и Михайловы, - повествовал буфетчик.

- Это точно... правильно... так оно и было... - загалдели трактирные посетители.

Было очевидно, что "примерный" Лукинский предупредил негодяев и те обратились в бегство. Назаров зло взглянул на начальника станции.

- Удружили! - бросил он ему.

Бринкер только виновато хлопал глазами.

- Потрудитесь следовать за мной! - сказал Наза­ров своим спутникам, и они все вышли из трактира. - Однако, порядки у вас! - продолжал Наза­ров. - У начальника станции-пьяницы - стрелочники, у господина пристава - никого из чинов полиции, за исключением десятского! Вот тут и производи поимку преступников. Где же его искать? Какие у вас еще тут есть заведения подобного сорта? Где ближайшее?

- Постоялый двор в доме Суворовой, - сказал десятский.

- Скорее, скорее туда! - торопил Назаров.

Подходя к постоялому двору, Назаров увидел быстро выскочившего из ворот молодого человека.

- Кто это?

- Это машинист, Павел, я знаю его.

Однако позже агент узнал, что встреченный у Глебовой (содержательницы двора) человек был вовсе не машинист, а Федор Михайлов.

Желая устранить возможность побега Михайловых из дома Суворова, если бы они оставались еще там, Назаров обратился к приставу:

- Будьте так любезны окружить этот дом по­нятыми.

- Я не могу этого сделать скоро, - ответил пристав.

- Как не можете? - вскипел бедный агент. - Что же мне, из-за ваших порядков упускать из рук преступников, дать им возможность скрыться?

- Но где же я возьму сейчас понятых? - оправдывался пристав.

Назаров понял, что ему придется рассчитывать исключительно на собственные сообразительность иэнергию. По счастью, рядом с постоялым двором Наза­ров увидел дом, ярко освещенный, в окнах которого он разглядел фигуру жандарма. Оказывается, тут шла свадьба, на которой пировал жандарм. Назаров немедленно его вызвал и попросил его оказать содействие.

Оставив у каждого выхода из дома Суворовой по чело­веку, Назаров стал стучаться в двери постоялого двора. В эту минуту жандарм Маслюк, стоявший около двора дома, услышал какой-то шелест, как бы шум шагов человека.

- Ваше благородие, - подбежал к Назарову жандарм, - точно, человек во дворе прячется.

Когда двери постоялого двора были открыты, Назаров, а за ним вся свита поспешно бросились во двор. Во дворе стояли доморощенные экипажи, телеги, сани и виднелась большая груда сложенных дров. Назаров сразу подошел к дровам и начал внимательно вглядываться. Вдруг он испустил радостный крик:

- Ага! Наконец-то попался...

За грудой дров лежал притаившийся человек.

- Ну, вставай, братец, теперь уже все равно ни­куда глубже не спрячешься.

- Берите его, господа! Арестуйте!

В то время пока полиция извлекала из дров Ивана Михайлова, Назаров бросился на чердак дома, где и нашел другого разыскиваемого - Федора Михайлова.

Они оба назвались своими именами.

Назарову сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем брат его, Федор. Прежде, чем приступить к их обыску, Назаров обратился к Ивану Михайлову:

- Ну ка, любезный, покажи свои руки.

Тот протянул. Они были все изрезаны. Последнее сомнение исчезло. Убийца иеромонаха Иллариона был пойман. Начался обыск.

В кармане пальто Ивана Михайлова было найдено: желтый бумажник, в котором оказалось кредитными бумажками 97 рублей, открытые золотые часы с золо­той цепью, складной медный образок и другие глухие зо­лотые часы с цепью, а также носовой платок. В кар­мане брюк - две пары перчаток: лайковые и замшевые.

У Федора Михайлова было обнаружено: кошелек с окровавленными трехрублевками, 13 золотых монет, из которых 4 русских, а 9-20 франковых, серебро и другие монеты.

На нижнем белье Ивана Михайлова были заметны кровяные пятна.

Составили протокол, вещи, опечатанные печатью пристава, были вручены Назарову, а преступников, впредь до особого распоряжения, подвергли аресту при становом квартале.

Назаров немедленно дал мне телеграмму о поимке преступников. Я сообщил об этом обер-полицмейстеру. По его распоряжению Михайловых от Окуловки до Петербурга сопровождали три жандарма и, кроме того, от станции Вишера - три полицейских надзирателя.

- Молодец, Назаров! - похвалил я энергичного агента, выслушав его доклад. - Ну, давайте мне сюда Михайловых.

Через несколько минут они оба стояли в моем кабинете.

- Вы убили иеромонаха Иллариона? - спросил я.

- Не мы, ваше превосходительство, а я один... - ответил Иван Михайлов.

- Ну, рассказывай, как было дело.

Исповедь его, в первой своей части, была такова: ему 18 лет, вероисповедания православного. В на­стоящее время нигде не служит, дней за двадцать до совершения убийства уволен от должности стрелочника при станции Окуловка. До поступления на же­лезную дорогу был прислужником в Александро-Невской лавре, исполняя обязанность коридорного слуги. Прибыл в Петербург из Окуловки утром 8 января. По приезде пошел в трактир близ лавры, пил чай, потом пошел на фабрику Берта, но не дошел, а остановился ночевать у неизвестных ему чухон. Утром следующего дня был в трактире, пил водку, оттуда пошел на Николаевский вокзал, потом в лавру, где и провел целый день и ночевал с дозволения знакомых ему сторожей.

- В восьмом часу вечера, десятого января, - продолжал убийца, - пришел я опять в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.

- С целью убить и ограбить его? - спросил я.

- Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца Иллариона, потому ведь, я служил ему. Дверь кельи на ключ заперта не была. Отворил я дверь, вошел в прихожую и громко сказал: "Боже наш, помилуй нас!"

"Аминь!" - послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату; из другой комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке сахар; самовар уже стоял в первой комнате за перегородкой на столе. На нем я заметил какую-то посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа: один - для колки сахара, короткий и толстый, другой - для резания хлеба. По­дойдя под благословение и получив его, мы стали разговаривать. Иеромонах Илларион стал спрашивать меня, что теперь делаю, где служу. Я все ему рассказал, поведав, что приехал в Петербург приискивать себе место на железной дороге.

"Дело, дело, чадо, работать надо... в лености жизнь не угодна Богу, - заговорил отец Илларион. - А теперь давай чайком побалуемся". Он подошел к окну и стал колоть сахар.

В эту самую минуту, будучи уже в хмельном состоянии, меня охватила мысль убитьиеромонаха, кото­рого знал за лицо состоятельное. Я схватил его за подрясник у горла, а он ударил меня наотмашь. Я сильно пошатнулся, он схватил меня в охапку, а я успел схватить перочинный нож и раза два ударил им иеромонаха. В ожесточенной борьбе отец Илларион схва­тил меня за волосы, кусал мои руки, отчего я кричал, наконец, мы оба попеременно, падая и вставая, по­пали в другую комнату. У отца Иллариона в руках был нож, который я силился отнять, а он - удержать, вследствие чего нож согнулся. После того, улучив минуту, я схватил его за горло и большим его ножом сильно ткнул его в горло. Он захрипел и скоро испустил дух. Убедившись, что он кон­чился, я пошел в спальню искать деньги. Сломав верхний ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в старый конверт, и пятипроцентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика я взял золотые монеты, золотые часы с цепью. Из вещей иеромонаха надел на себя пальто, которое ныне у брата, брюки и перчатки. Свое же пальто, брюки и ситце­вую рубашку я сжег в печи, которая топилась в кельи отца Иллариона. В девятом часу вечера вышел я из кельи, перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из ворот, отправился на станцию Николаевской дороги и поездом в одиннадцать часов вечера уехал в Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого брату. Когда он нашел в нем золото и другие вещи и спросил меня, откуда я взял столько добра, я ему сказал: не твое дело. А вскоре меня и забрали. Убийство совершил один, сообщников никаких не имел.

Преданный окружному суду, Иван Михайлов был приговорен к 12 годам каторжных работ.

УБИЙСТВО ГОТЛИБА ФОХТА

15 января около трех часов утра в сыскную полицию поступило сообщение о том, что в доме № 2 барона Фридерикса, по Орловскому переулку, по 9 лестнице, в меблированных комнатах - квартире № 33, содержимой новгородской мещанкой Еленой Григорьевой, найден мертвым в своей комнате жилец, отстав­ной коллежский секретарь Готлиб Иоганович Фохт.

По получении этого известия я немедленно откомандировал туда чиновника, агента нашей полиции. Туда же приехали судебный следователь, товарищ прокурора, полицейский врач и иные лица судебно-полицейского ведомства.

Глазам прибывших представилась такая картина: небольшая комната, обстановка серенькая, грязная, типичная для меблированных комнат среднего сорта. Продавленный диван, перед ним - ломберный стол, в углу - этажерка и старый колченогий комод... Душный, спертый воздух, пропитанный пылью, папиросным дымом, винным перегаром. На подоконнике, на столе, на комоде - везде в хаотическом беспорядке лежали разные вещи вместе с остатками закуски и бутылками из-под вина, пива. Справа от входа, у стены, стояла узкая железная кро­вать. Кровать была застлана, но не смята. Было оче­видно, что на ней в эту ночь не спали. Мертвый Готлиб Фохт лежал на полу у кровати, на спине, но левая нога его покоилась на кровати.

Одет он был в чистое нижнее белье, тоже не смятое.

Разумеется, прежде всего все внимание властей было направлено на труп Фохта. Полицейский врач Рожде­ственской части приступил к наружному осмотру покойного.