На просеке, рассекавшей лес надвое, творилось нечто невообразимое. Подразделение врага (человек сто пятьдесят на шестидесяти санях) пыталось прорваться через лес на подмогу своему гарнизону, осажденному партизанами в одном из сел. Встреченные огнем партизанской заставы, гитлеровцы остановились, начали развертываться. Рвались мины и гранаты. Бились, путая постромки, раненые кони…
Когда Артозеев и Кудинов прибежали к месту боя, гитлеровцы уже успели прийти в себя и сообразить, что против них действует крохотная группа в полтора десятка человек. Может быть, им было известно, что главные партизанские силы дерутся в селе и что подкрепление подойдет не скоро.
Хорошо еще, что глубокий снег мешал гитлеровцам маневрировать, иначе горстке партизан пришлось бы совсем туго. Но и так силы были слишком неравны. Уже по меньшей мере десять тяжелых и легких пулеметов врага протянули шнуры трассирующих пуль к партизанским позициям. В бой вступили и вражеские минометы. А у партизан боеприпасы были на исходе.
Держаться, ждать подкрепления становилось невозможным. Вот в этот‑то критический момент из‑под ветвей густой ели, росшей на самом краю просеки, раздалась короткая очередь Жориного "дегтяря", но ее оказалось достаточно, что бы тяжелый гитлеровский "станкач", особенно досаждавший партизанам, тут же замолк. Еще одна очередь - и прислуга еще одного пулемета уткнулась в глубокий снег.
Гитлеровцев охватила паника. Их пулеметчики, спасаясь от губительных очередей, которые разили без промаха, пятились и начали менять позиции. Вражеские солдаты не выдерживали, вскакивали, пытались бежать, но тут же падали, пятная кровью искрящийся снег.
Под прикрытием Жориного огня партизаны начали отходить к лагерю. А Жора, закопавшись по самую шею в снег, чтобы не был приметен его черный меховой бушлат, бил и бил по врагу из своего "дегтяря".
Но вот у Жоры осталось мало патронов. Снег вокруг ели, под которой он лежал, почернел от разрывов и от хвои и веток, сбитых пулями и осколками. Весь свой огонь гитлеровцы сосредоточили на отважном пулеметчике, который сидел у них, как кость поперек горла.
Надо было менять позицию…
- Давай, Ваня, жми за новыми дисками! - скомандовал Жора Кудинову. - Давай, говорю! Приказываю тебе! Ну!.. Я прикрою!
Нехотя Кудинов повиновался.
Жора остался один. Он то и дело менял позицию. Скинув меховую куртку и даже сапоги, чтобы легче было бегать, он мчался с одного места на другое, бил по врагу то справа, то слева, не подпуская к себе на расстояние, с которого можно было бы метнуть гранату…
Прошел добрый час, прежде чем на выручку Артозееву подоспела партизанская рота. Вместе с ней шел Кудинов, держа в обеих руках коробки с пулеметными дисками…
Со стороны просеки все еще доносилась стрельба. Жора держался!
Увидев свежие партизанские силы, враг начал поспешно отходить. Партизаны без боя овладели просекой.
- Жору ищите! - крикнуло сразу несколько голосов. - Жора, ты живой?..
Артозеев лежал ничком около перебитой осколком березки. В руке он сжимал гранату. Рядом стоял "дегтярь". А вокруг в разных позах валялись трупы убитых вражеских солдат…
- Жора погиб! - закричал Кудинов, бросаясь к товарищу.
Но тут Жора встал, спокойно вынул запал из гранаты и, похлопав Кудинова по плечу, проговорил:
- Это кто тебе сказал, что я погиб? Рано меня хоронить задумал! Бороду вот слегка припалило - это верно… А ну пошли трофеи подбирать!..
Трофеев было много. Семь легких и два тяжелых станковых пулемета да еще сорок девять саней с боеприпасами и амуницией притащили партизаны с "фашистского проспекта "!
И вот теперь Жора Артозеев, герой "фашистского проспекта", знаменитый разведчик, которого немцы называли "бородатым чертом", а партизаны ласково- "бородой", теперь Жора в нашем подрывном взводе!..
В феврале сорок третьего года подпольный Черниговский обком партии и командование нашего партизанского соединения во главе с А. Ф. Федоровым приняли решение разгромить крупный немецкий гарнизон в городе и на железнодорожной станции Корюковка и заодно освободить городскую тюрьму, в которой ждали расстрела триста местных жителей, заподозренных гитлеровцами в связях с партизанами. В операции принимала участие группа подрывников под командованием Жоры Артозеева. Был в этой группе и я.
Глухой ночью мы подошли к станции и расположились в мелком саженом соснячке, сквозь который ясно проглядывались движущиеся и неподвижные, яркие и тусклые станционные огоньки и темные контуры строений. Слева от нас чернел глубокий ров. Жора запретил разговаривать, курить и даже громко дышать. Враг был рядом. Со станции доносились железный лязг буферов, покрикивание маневрового паровоза, неясные голоса.
Пока мы ждали, Коля Денисов заминировал железную дорогу недалеко от входного семафора.
Я и Гриша Мыльников приготовили толовые шашки с короткими зажигательными трубками: по Жориной идее, взрывы этих шашек должны были изображать огонь артиллерии…
Начало светать. Во рву, который темнел неподалеку, замаячили какие‑то странные предметы. Что‑то было натыкано вкривь и вкось в лед, покрывавший дно. Мы присмотрелись. И волосы зашевелились у нас под шапками. Там, на дне рва, вмерзли в лед трупы людей: мы были как раз у того места, на котором фашисты расстреливали мирных жителей. Убитых, видно, наспех забросали снегом, снег растаял, и они лежали теперь, как в стеклянном саркофаге… В неясных Ледовых отблесках наступающего рассвета можно было разглядеть детскую растопыренную ручонку, вставшее колом женское платье и еще чьи‑то руки и ноги…
- Смотри!.. Запоминай!.. Помни, как пойдем на станцию!.. - сдавленно прошептал мне в ухо Жора, лежавший рядом. Лицо Жоры изменилось, ноздри вздрагивали, глаза еще глубже запали под лохматые брови. Борода стояла торчком…
Но и без Жориных слов злоба перехватывала дыхание. На этот раз, наверное, из нас никто не ощущал тревоги, обычной перед каждым опасным делом. Сжав зубы, мы ждали условного сигнала к наступлению…
Наконец где‑то далеко справа утренний воздух одна за другой прочертили три зеленые ракеты. Сигнал! Тишину прорезали пулеметные очереди. Кашлянули сухим кашлем минометы.
Жора поднялся во весь рост и, держа автомат (в нашем взводе он все‑таки сменил пулемет на автомат) за шейку приклада, побежал к станции. Один за другим ударили взрывы толовых шашек - наша "артподготовка".
- Вперед! - кричал Жора. - Бей, хлопцы! Рви!
Несколько пулеметных очередей и разрозненных винтовочных выстрелов ударило нам навстречу. Жора метнул гранату. Мы открыли огонь из автоматов.
Видно, немцы были захвачены врасплох. Они не ждали нападения с этой стороны. Не оказывая сопротивления, они побежали. Мы видели, как их фигуры с криками метались среди станционных строений, бежали через пути, спотыкались, падали, пытались отползти подальше и, вздрогнув, замирали прошитые нашими очередями.
На путях стоял состав. На его платформах - новенькие тяжелые грузовики - "бюссинги".
- Уничтожить грузовики! - скомандовал мне и Мыльникову Жора. - Давай, хлопцы! Больше шуму!..
Мы с Гришей подняли капоты машин, положили на каждый из моторов по две толовых четырехсотграммовки и, соединив их детонирующим шнуром, взорвали. Моторы вырвало с места и выбросило на пути. Машины, баки которых были полны горючим, загорелись.
Впрочем, пламя, охватившее машины, было лишь одним из многих пожаров на станции. Полыхали склады леса, приготовленного немцами к отправке в Германию, нефтебаки, цистерны с бензином, цейхгаузы. Раздавались взрывы в аппаратном зале, в котором орудовал сам Жора… Его бородатое лицо мелькало то тут, то там, и всюду, где он появлялся, гремели новые взрывы и вспыхивали новые пожары.
Наконец, когда на станции не осталось ни единой не взорванной стрелки и крестовины, когда все кругом было охвачено огнем, Жора собрал нашу группу, готовясь вести ее к центру города, где все еще не затихал бой.
В этот момент сквозь гром стрельбы и треск пожара донесся гудок и частое дыхание паровоза.
Жора поднял руку.
- Стоп! Никак фрицы в гости пожаловали! А ну, Коля, посмотрим, сработает твоя мина?
Шум поезда становился все явственней. Вот уже над лесом, прилегающим к станции, появился белый султан дыма. На всякий случай Жора приказал нам залечь…
Показался паровоз. В просветах меж деревьями мелькнули красные боковины вагонов.
И тут же под бегунками паровоза сверкнуло пламя. Паровоз подскочил и нехотя сполз под откос. Со страшным треском и грохотом полетели вниз с насыпи вагоны.
- Вы ждите! - крикнул нам Жора. - В случае чего - прикроете! Я сейчас!..
И, размахивая автоматом, он побежал к поезду.
Оставшиеся в живых немцы из поездной бригады пробовали сопротивляться, но Жора меткими автоматными очередями принудил их замолчать. Сложнее было с машинистом и его помощниками. Они засели в чудом уцелевшей паровозной будке и оттуда, как из танковой башни, вели по Жоре огонь из винтовки и пистолета. Пробитый во многих местах и измятый при падении котел паровоза исходил паром. Под его прикрытием, как за дымовой завесой, Жора добрался до будки, сунул ствол автомата в окно и дал длинную очередь. Потом влез в будку сам. Мы подбежали к паровозу. Но там все уже было кончено. В окне, окруженная клубами пара, появилась Жорина борода, а затем из него вылез и сам Жора. Он держал в ошпаренных руках трофеи - винтовку и пистолет…
Мы возвращались в лагерь, когда солнце уже перевалило через зенит и клонилось к западу.
На санях нашего обоза грудой лежали многочисленные трофеи. Ехали изможденные, но радостные узники, освобожденные из тюрьмы. Угрюмой кучей шагали пленные…
Где‑то позади гремела стрельба - к гитлеровскому гарнизону в Корюковке подошло запоздалое подкрепление. Над лесом рыскали "рамы" - двухфюзеляжные немецкие самолеты–разведчики.
Но все это нас ничуть не беспокоило. Мы возвращались в лагерь, удачно выполнив задание, возвращались с победой! И радость заполняла нас до самых краев… Жора, ехавший на последних санях, раздувая бороду, пел и глушил могучим своим басом рев самолетных моторов… И мы подтягивали ему.
Бой в Корюковке 27 февраля 1943 года был последней операцией, в которой мне довелось участвовать вместе с Жорой Артозеевым. Вскоре наше соединение разделилось на две части. Одна из них под командованием Алексея Федоровича Федорова двинулась на запад, к Ковельскому железнодорожному узлу. Другая часть под командованием Николая Никитича Попудренко осталась на Черниговщине. У Попудренко остался и Жора Артозеев.
Спустя некоторое время он еще раз побывал в Корюкозке - на сей раз уже командиром крупного партизанского отряда - и еще раз основательно потрепал гитлеровцев и в городе и на станции.
А 28 сентября 1943 года Жора Артозеев, теперь уже командир партизанской бригады, в которую входило восемь отрядов, разгромил в местечке Тупичев крупную немецкую колонну. Трофеи - четыре орудия, два танка, минометы, винтовки и автоматы, да еще важные штабные документы, захваченные в этом бою, были переданы частям Красной Армии, которые как раз в это время подошли к Тупичеву.
Вместе с частями нашей армии партизанская бригада Артозеева продолжала победный путь на запад…
Таков наш Жора - лесное партизанское чудо. Таков Герой Советского Союза Георгий Сергеевич Артозеев.
Сергей Плачинда
О ЧЕМ ШУМЯТ ТОПОЛЯ…
Тихий, зеленый, поросший спорышем переулок украинского степного города. Здесь живет Григорий Васильевич Балицкий. На углу, в тени акаций, кирпичный дом, забор, садик. Красиво сформированные кроны груш и яблонь свидетельствуют, что хозяин дома любит и умеет сажать и растить деревья. Еще он увлекается цветами и пчелами. В глубине садика белеют два или три улья. Возле летней кухни - целая столярная мастерская. И над всем этим шумят высокие пирамидальные тополя…
Иногда хозяин не приходит вечером с работы - это значит, что он укатил на обкомовской "Волге" в колхозы… И, случается, из степной глубинки "Волга" привозит его не домой, а в областную больницу. Сказываются долгие годы партизанских боев и походов. В такие ночные часы, когда болезни и раны особенно напоминают о себе, на помощь приходят воспоминания молодости. О честной, славной, боевой молодости.
* * *
- Гриша, а какую же ты себе легенду выдумал?
- Народным учителем решил сделаться.
- Постой, постой, Грицько! Легенда‑то хороша, но какой же из тебя к черту интеллигент в этаком наряде? Да тобой детей можно пугать…
И командир Черниговского областного партизанского отряда Николай Никитич Попудренко весело рассмеялся.
Григорий Балицкий осмотрел себя и смутился. Но не потому, что на нем была незавидная одежонка - потерявшая цвет измятая гимнастерка, вытертое хлопчатобумажное галифе, старенькая кепка и потрескавшиеся, разбитые, грязные сапоги. Нет, экипировка вполне подходящая для партизанской жизни. Покраснел Гриша оттого, что, придумывая себе легенду, не обратил никакого внимания на свой вид.
"Вот так диверсант! Вот так разведчик! Да первый же попавшийся немец никаким легендам не поверит!.."
- Ничего, не горюй, - подбодрил Попудренко. - А ну пошли ко мне…
В штабной землянке Попудренко вытащил из‑под нар чемодан, раскрыл его и, не задумываясь, вынул оттуда новенький коверкотовый костюм, такие же новенькие хромовые сапожки и вышитую украинскую рубаху.
- Надевай!
- Да вы что, Николай Никитич? - растерялся Григорий.
- Бери, бери. На что оно мне… Переодевайся, быстро. Вот так. Погоди… Да у тебя, брат, и белье военное, со штампом. Бери мое! На важное задание идешь!..
Да, задание было действительно ответственное. Утром того же дня - 3 октября 1941 года - состоялось заседание Черниговского подпольного обкома партии. Партизанская война разгоралась. Нужно было связываться с отрядами, действовавшими в районах области, с подпольщиками в городах и местечках, координировать их действия, давать задания…
Как будто и просто… А на деле? На деле - опаснейшая работа. Уже не одна группа и не один связной сложили головы, выполняя такое задание. Незадолго перед Балицким ушли на связь в Чернигов партизаны Залесский, Тупица, Муха, Товчко. Ушли и не вернулись. Навсегда исчезли за тяжелыми дверями гестапо…
А теперь пришла очередь Григория Балицкого - бывшего помощника секретаря обкома. Ему поручили связаться с отрядами Менского и Сосницкого районов. Проводить Балицкого к землянке штаба собрался весь отряд. Попудренко дал последние указания, добрые советы.
Провожает Гришу и Маруся Товстенко - партизанская медсестра. Их любовь началась мирной теплой весной. А когда грянула война и враг приблизился к Чернигову, оба они, не задумываясь, пошли в отряд… И вот - первое расставание. Сколько их еще будет - прощальных поцелуев, тревожных взглядов, ожиданий…
Идет Сосницкими лесами Григорий день, второй, третий… Еще непривычно ходить в одиночку густым, суровым, темным лесом. Зашуршат листья под ногами, вскрикнет напуганная птица, треснет ветка - и уже настораживается, приостанавливается. Идет Гриша по компасу, ждет, что вот–вот окликнут: "Стой, кто идет?". Но за пять суток ничего особенного не произошло… Зато и Сосницкого отряда не было. Только следы врагов: следы автомобильных шин на лесных дорогах, окурки немецких сигарет, ограбленные фашистами партизанские базы. Где отряд? Как враг узнал об этих складах продовольствия и оружия? Кто‑то предал? Или не выдержал пыток? Как узнать?.. У кого спросить?..
На пятый день Григорий пошел в город Мену на связь с подпольной партийной группой.
Перед городом между двумя грушами закопал листок с решением, обкома, свое удостоверение, компас, листовки.
В Мену вошел Григорий со стороны села Макошино. Темнело. Только теперь, когда потянуло дымком, теплом жилья, почувствовал Грицько, как ему хочется спать, согреться, услышать человеческий голос…
У крайней хаты Гриша постучал в калитку. Вышла пожилая женщина. Он вежливо поклонился.
- Добрый вечер. Нельзя ли у вас переночевать?
- Заходи, сынок! Будь ласков!..
Приветливо улыбаясь, женщина ввела его в светлицу, протянула чистый рушник.
- Мойся, сынку, а я тебе зараз вечерять соберу.
Она не спрашивала, кто он, откуда, куда идет… Поставила на стол миску с ароматным борщом, нарезала хлеба… Григорий ел, а женщина, подперев щеку рукой, рассказывала, что ее единственный сын в Красной Армии, на фронте бьется, что муж в армию не попал, а вот пришли фашисты, схватили его, увезли на работу в Германию. И нет теперь от него ни слуху ни духу.
Женщина рассказывала, и слезы катились по ее щекам.
Когда гость поел, Анна Ильинична Сущенко - так звали хозяйку - постелила кровать, а сама полезла на печь. Но Григорию не спалось. Поворочавшись с боку на бок, он встал и в темноте заходил по комнате.
- Что тебе, сынку? - спросила хозяйка.
- Хочу кое‑что записать… Можно засветить каганец?
- Зажги… Спички на припечке. Только сначала окна занавесь.
"Я знаю на память, слово в слово, решение подпольного обкома, - размышлял Балицкий. Нужно зашифровать его, чтобы ничего не забыть, чтоб все в точности донести до подпольщиков… Во что бы то ни стало нужно пробраться в Сосницкие леса, передать им решение…"
Балицкий начал записывать решение обкома в блокнот. Конечно, шифровать, чтоб никто не понял, о чем идет речь. В постановлении говорилось о подготовке партизан к зиме, о том, что нужно копать землянки, организовывать продовольственные и военные базы в лесах. А Гриша писал в блокноте так: "Готовить школьные помещения к зиме, подумать о школьных буфетах". В решении говорилось об уничтожении врага, а Гриша заменил эти слова невинной фразой: "Плохих, непослушных учеников строго наказывать, выгонять из школы…"
Закончив свои "педагогические" заметки, Григорий крепко уснул. Утром быстро умылся, оделся, поблагодарил за ночлег и пошел на явочную квартиру на Комсомольской улице.
- Анна Ильинична, - спросил он с порога, - а где тут у вас Комсомольская улица…
- Не знаю… А по–старому как?
- По–старому? И я не знаю… Вот голова! - ругнул себя Григорий. - Не знаю старого названия. А еще подпольщик!..
Первым, кого встретил Григорий в городе, был какой‑то дед, до самых глаз заросший бородой.
- Дедушка, вы не знаете, где Комсомольская улица? - спросил Балицкий.
Дед проницательно оглядел незнакомца с ног до головы и ласково сказал:
- Почему же нет. Обязательно знаю… Давай проведу!
"Ну и везет мне на людей", - подумал Григорий, шагая следом за провожатым.
Вместе они вышли на широкую улицу. Невдалеке большой дом с вывеской: "Комендатура".
"Неудачно выбрал путь старик, - с досадой подумал Гриша. - Ну да ничего, пронесет"…
Поравнялись с часовым. И тут дед (как потом выяснилось, его фамилия была Глухенький) внезапно остановился, кивнул головой на Балицкого.
- А ну‑ка возьми этого… Шляется тут, Комсомольскую спрашивает… Болыиевицкие названия почитает…
"Бежать? - пронеслось в голове Балицкого. - Поздно… Ну, Грицько, держись!.."
- Ты что же это, батя? - прикидываясь удивленным, сказал Григорий. - За что?
- Иди, иди, - огладил бороду старик и прищурил глаз. - Зараз там разберутся. Пришла наконец наша власть!..
Подталкивая в спину стволом автомата, часовой повел Балицкого к коменданту.