В умывальнях раковины сорвались с креплений, а в гальюнах несколько унитазов ездило во все стороны по мокрому полу. Вода заливалась сквозь палубные вентиляционные отверстия, с которых буря содрала крышки. В кладовых мешки с мукой превратились в мешки с цементом, бобы рассыпались по всему полу, вода залила все каюты и все проходы.
После ужина, сопряженного с риском и потребовавшего акробатической ловкости, когда за столами практически не осталось места для людей, так как все было затянуто сеткой, удерживающей посуду, лейтенант Брейтхаупт пошел к себе в каюту, чтобы вздремнуть перед тем, как наступит его очередь идти на полувахту. Он-то считал, что уложил свои вещи самым аккуратным образом, но вид у каюты был как после большого погрома. Сначала он всячески старался разложить все по местам, но как только ему удавалось схватить одну вещь, другая за его спиной уже убегала от него. Тщетно гоняясь за своим добром, он вдобавок насажал себе синяков и в конце концов на все махнул рукой.
Может быть, подумал лейтенант, эту кутерьму легче переносить в лежачем положении? Но на опыте он вскоре убедился, что спать в такой обстановке совершенно невозможно. Его то переворачивало вверх тормашками, так что кровь приливала к мозгу, то бросало вниз, и он оказывался практически стоящим на ногах. И лишь поручни не давали ему упасть с койки, когда корабль бросало в обратную сторону. В довершение всех этих неудобств оглушительно бухали машины, преодолевая сильное волнение.
Каюта Брейтхаупта напоминала заколдованную комнату. Казалось, что одежда, развешанная на радиаторе для просушки, живет собственной жизнью. Когда корабль заваливался на бок в одну сторону, она выпрямлялась, как флаги на ветру, а когда его кидало в другую сторону, одежда ударялась о переборку. А какой стоял шум! Уши закладывало от непрестанного грохота и рокота, стука и треска, лязга и дребезжания, щелканья и хруста, громыхания и звяканья, баханья и хлопанья, гула и рева, а вода шипела и свистела, булькала и журчала, плескала и хлюпала. Казалось, надежды нет. Брейтхаупт бросил попытки уснуть и встал с койки.
По крайней мере в этом хаосе воды, ветра и брызг с низко нависающими тучами, до которых можно достать рукой, свирепыми шквалами с градом и снегом едва ли стоило опасаться появления вражеского судна. Если Датский пролив и патрулировали британские корабли, то в такую погоду они, конечно, постарались бы укрыться где-нибудь или повернули носом по ветру и меньше всего стали бы думать о встрече с немецким карманным линкором. А что касается воздушной разведки, то о ней не могло быть и речи; ни британские ВВС, ни люфтваффе не поднялись бы в воздух в такое ненастье - а если бы и поднялись, то ничего бы не разглядели. Поэтому капитан обошелся минимальным количеством людей на дежурстве. Остальные могли отдохнуть или поспать, если сумеют. 4, 5 или 6 ноября отдыхать будет некогда.
Только те, в чьем ведении находилось управление кораблем, оставались на вахте, и разбушевавшаяся стихия ни на минуту не давала им расслабиться. Сам капитан привык к бурям во время долгой службы на эсминцах, но однажды и он не удержался на ногах, когда тяжелый вал обрушился на корабль и сильно накренил его. Капитана бросило в угол мостика, вдогонку за ним полетел рулевой, тоже не устоявший на ногах, а молодой матрос, сумев не потерять головы, рванулся вперед и взял управление на себя, пока рулевой не дополз до своего места у кнопочного рулевого аппарата.
Из-за того, что вокруг падало все и вся, в лазарете у матроса со сломанными бедрами начала прибывать компания из раненых. Несколько человек из аварийной бригады, пытавшихся задраить вентиляционное отверстие на носу, с такой силой швырнуло вниз, что им тоже потребовалась врачебная помощь. Даже закаленный в штормах капитан сломал руку, а первого помощника чуть не смыло за борт. В последний момент его оттащили матросы.
Действительно можно было подумать, что, как заметил командир подводной лодки Шондер, люди делятся на три группы: живых, мертвых и моряков.
В полночь в наилучшем расположении духа на мостик явился метеоролог Дефант.
- Ну что, господа, - бодрым тоном осведомился он, - вы мной довольны?
- Хорошенького помаленьку, - проворчал штурман фрегаттен-капитан Хюбнер. - По-моему, вы перестарались.
Сквозь завывание ветра Дефанту послышалось в его словах скрытое уныние.
- Что случилось? - спросил он.
- Мы потеряли пару добрых моряков, в том числе боцмана Хеллгерта, - сообщили ему. - Их смыло волной.
До самого рассвета буря усиливалась, и, посоветовавшись с офицерами на мостике, вахтенный рулевой записал в судовом журнале, что сила ветра составляла 11–12 баллов. Огромные волны все так же глухо ударялись о корабль, и в воздухе постоянно стоял монотонный гул. Но даже самая долгая ночь когда-нибудь кончается, и мало-помалу начало светлеть, но только очень медленно и как бы неохотно. Тьма неторопливо уступала место холодному, серому рассвету, и буря начала стихать. Теперь ветер дул прямо в корму, и корабль шел устойчивее. В его недрах дела постепенно налаживались. Матросы, вернувшись с ночной вахты, энергично принялись за дело, не дожидаясь распоряжений, и, хотя устали до полусмерти, навели порядок в кают-компаниях. Вода схлынула, освободив каюты и коридоры.
С раннего утра работа закипела в полную силу. Погода улучшалась, барометр снова начал подниматься. Шторм еще не отбушевал, но уже потерял ярость урагана, и сила ветра лишь в редких шквалах достигала 10 баллов. Волнение чуть-чуть улеглось, расстояние между гребнями волн составляло несколько сотен метров, и в пене виднелись прожилки, делая ее похожей на мрамор. Тяжелые валы больше не обрушивались на корабль, и вздымающиеся волны накатывались так равномерно, что их приближение можно было рассчитать, однако передвигаться по палубе пока еще было опасно, так как весь корабль покрывала блестящая корка льда.
Но капитан должен был знать, как сильно шторм повредил корабль, и потому отважные моряки, обвязавшись вокруг пояса веревками, уже карабкались по палубам, выясняя последствия бури. Повсюду они находили хаос и разрушение. Сильно пострадали два катера. Один, висевший на вогнутых шлюпбалках по правому борту, был полностью разбит. Катер, изготовленный из прочных деревянных досок, рассчитанных на то, чтобы выдерживать большую нагрузку, так сильно бился о корабль, что теперь годился разве что на дрова. Катер по левому борту тоже получил сильные повреждения, но его еще можно было починить, и корабельный плотник, вероятно, справился бы с этой задачей.
На мостике возобновилось обычное дежурство. Штурман следил за красной линией на шкале эхолота и сравнивал величины, которые показывал тот, с глубиной гренландских вод, означенных на его картах. А в полдень для всех был готов горячий обед.
Видимость по-прежнему не превышала 270 метров, глазами "Шееру" служил радар, который неустанно обшаривал горизонт во всех направлениях. Через несколько часов после того, как корабль прошел самую узкую часть пролива, примерно в 5500–6500 метрах по левому борту был обнаружен объект, несомненно корабль, и капитан отдал приказ взять на несколько градусов западнее, чтобы увеличить расстояние между "Шеером" и незнакомцем. Это случилось в три часа пополудни. По всей вероятности, это был вспомогательный британский крейсер, патрулировавший пролив, но в условиях плохой видимости едва ли он мог что-нибудь предпринять. Поскольку, как было известно, в те годы радиолокационные аппараты не состояли на вооружении у противника, на "Шеере" могли не опасаться, что их обнаружат.
По мере приближения вечера погода продолжала улучшаться, и на следующее утро полярный ураган сменился порывистым ветром со шквалами до 6–7 баллов. Стало теплее, так как "Шеер" оставил позади ледяные горы Исландии.
"Шееру" удалось пройти через Датский пролив. Внезапный прорыв, столь важный для тех целей, которые перед ним стояли, увенчался успехом. Буря, к счастью для "Шеера", продолжалась достаточно долго, чтобы дать ему проскользнуть мимо вражеских глаз незамеченным. В тех местах, куда он проник, он уже мог не опасаться британских патрулей и тем более воздушной разведки. Лишь позже, после вступления в войну США, когда в Атлантике полным ходом шли военные действия с участием подводных лодок, противник включил так называемую "черную яму" на североатлантических морских путях в перечень районов, где регулярно велась воздушная разведка.
Воскресенье, 3 ноября. В полдень "Шеер" находился где-то около 50° северной широты, затем капитан снова взял курс на север. Теперь корабль широкими взмахами прорезал воды Атлантики, словно ища иголку в стоге сена. Еще все заметили, что Кранке часто совещается с капитаном Будде, начальником службы "В", или, иными словами, службы радиоперехвата, отслеживавшей вражескую активность на радиоволнах. При этом также присутствовали Паль, эксперт-дешифровщик, и лейтенант Войчеховски-Эмден, начальник связи. Войчеховски был сыном капитана рейдера "Эмден", прославившегося во время Первой мировой войны, и в знак его заслуг ему разрешили прибавить к своей фамилии название корабля.
Служба радиоперехвата в Германии давно уже выяснила примерное время отхода так называемых конвоев НХ, то есть конвоев, которые собирались в Галифаксе и затем отправлялись на Британские острова, обеспечивая постоянные поставки товаров и продовольствия. Но попытки разузнать, каким курсом они следуют, терпели неудачу, к тому же установленный курс наверняка менялся через нерегулярные промежутки времени. Было известно лишь то, что противолодочные патрули встречаются где-то после 20° западной долготы. Под какой защитой шли конвои, пересекая Атлантику, выяснить не удалось. Согласно имевшейся информации, собранной службой радиоперехвата, через тот район, где собирался действовать "Шеер", направлялись два конвоя - НХ-83 и НХ-84. Более подробных сведений не было. Очевидно, британцы получили распоряжение соблюдать строжайшее радиомолчание. Однако зона, где "Шеер" вел поиски, находилась между 52° и 54° северной широты и между 32° и 35° западной долготы, и Кранке был уверен, что обязательно встретится с тем или другим конвоем.
Усердие службы радиоперехвата не прошло незамеченным для команды, к тому же капитан приказал впередсмотрящим проявлять особую бдительность. Очевидно, что-то назревало. Кранке благополучно провел корабль через Датский пролив наперекор ревущему урагану, и теперь экипаж был уверен в нем больше чем когда-либо. Сначала матросы и унтер-офицеры считали, что все обойдется; потом надеялись, что все обойдется; а теперь точно знали, что все обойдется. Это мнение разделяли все матросы и офицеры корабля, которые теперь могли обратить внимание на другие проблемы.
Например, на проблему бороды. Отращивать или не отращивать? После длительных и серьезных дискуссий, а также нескольких неуверенных попыток бородачи в конце концов настояли на своем, и на матросских подбородках показалась редкая щетина, словно первая травка после теплого весеннего дождика. На самом деле такие попытки делались еще в самом начале похода, как только "Шеер" вышел в море, но только самые бывалые моряки отваживались появиться на построении или перед первым помощником с небритыми щеками. Прочим же из-за нерешительности, а может, и благоразумия, понадобилось пережить опасный арктический шторм, чтобы дойти до мысли отрастить бороду. Свою роль, конечно, сыграла и надежда сэкономить деньги на бритвенных лезвиях (пфенниг марку бережет) и время на бритье. Последнее соображение оказалось иллюзией.
Вначале первый помощник (который сам брился по утрам и вечерам и любил видеть перед собой гладкие подбородки) противился этой моде, но ухмылка на лице капитана, появлявшаяся, когда матросы раз за разом пытались поколебать непреклонность первого помощника, помогла его переубедить. По всей видимости, их противостояние казалось капитану забавным.
- Ладно, - наконец сказал первый помощник. - Пускай отращивают бороду. Но запомните мои слова: если я застану кого-нибудь, когда он будет продавать свою бритву… - И страшная угроза осталась невысказанной.
Как только сдался первый помощник, остальные офицеры тоже стали один за другим спускать флаги. Командир артиллерийской части капитан Шуманн, которого подчиненные за глаза любовно звали Мунки, тоже капитулировал.
- Ладно, отращивайте, если вам неймется, - проворчал он, - но если чья-нибудь борода попадет в затвор, я вам покажу.
- Они не успеют отрасти, к тому времени мы уже будем дома, - сказал один из офицеров, когда об этом заговорили на мостике, и все вопросительно уставились на капитана.
- Меня на такую удочку не поймаешь, - снисходительно улыбнулся он, - по правде сказать, господа, я знаю не намного больше вас. Однако думаю - я высказываю только свое мнение, - что, когда мы вернемся в порт, этими бородами можно будет подметать палубу.
На том разговор и кончился. Один из боцманов, известный склонностью к меланхолии, очевидно, разделял мнение капитана, ибо как-то раз торжественно обратился к своим друзьям:
- Запомните меня таким, пока я совсем не зарос.
Когда капитану рассказали об этом, он засмеялся и выразил сожаление, что подобные забавные сцены корабельной жизни уходят в небытие. "Шееру" явно не хватает собственной газеты.
- Мы знаем, господа, как остры на язык матросы. А если они узнают, что офицеры тоже люди, это будет лучше для всех.
Так родилась "Говорильня". Практические вопросы публикации находились в ведении главного казначея Мюннингхофа, а Йохен Бреннеке получил предложение занять кресло главного редактора. Первое же редакционное обсуждение было прервано сигналом тревоги, и, позабыв о "Говорильне", матросы и офицеры бросились по местам.
Захлопали двери, по трапам загремели тяжелые башмаки, матросы побежали по лестницам и послышались гневные окрики: "Держись правее, черт тебя подери!" Наверху отрывисто звучали приказы, и через несколько минут на мостик доложили, что личный состав корабля занял места по боевому расписанию.
Впередсмотрящий заметил в отдалении верхушки двух мачт, и сам капитан взобрался на пункт наблюдения, чтобы лично взглянуть в бинокль. За ним проворно поднялся офицер по административным вопросам, в чьи обязанности входило записывать все решения и приказы капитана, которые затем официально заносились в судовой журнал корабля.
Сначала ослепительная радуга мешала разглядеть что-либо, кроме моря и облаков, но через пару минут мачты снова появились на горизонте. Корабль, которому они принадлежали, очевидно, направлялся на запад. Кранке молчал, только кивал, показывая, что слушает рапорт впередсмотрящего. Казалось, капитан без особого интереса смотрит куда-то в пустоту. На самом же деле он пытался решить довольно сложную проблему. "Шеер" уже успел подойти к незнакомцу достаточно близко, чтобы распознать в нем вражеский танкер. Корабль представлял известную ценность, однако, учитывая его западный курс, он, безусловно, шел порожняком. Наконец Кранке повернулся к штурману.
- Взять прежний курс, - приказал он.
Вахтенные офицеры и все собравшиеся на мостике изумленно уставились на капитана, когда тот спустился с фор-марса и его приказ стал известен. Разве они служат не на рейдере? Так почему же капитан решил дать вражескому судну уйти? Да к тому же не какому-то там корыту, а танкеру!
Никто не произнес ни слова, но Кранке прекрасно понял, какие вопросы вертятся в голове его офицеров.
- Я знаю, о чем вы думаете, господа, - спокойно сказал он. - Но одна ласточка весны не делает. Наша задача - найти конвой. Если мы атакуем танкер, то позже можем оказаться в опасном положении. - Потом он повернулся к первому помощнику: - Кстати, Грубер, объясните это команде по громкой связи.
Так первая тревога на "Шеере" оказалась ложной, во всяком случае, боя не было. "Шеер" охотился на рыбку покрупнее, как опытный рыбак, отпуская на волю пойманную мелочь.
Глава 3
ОДИНОКИЙ КОРАБЛЬ - ЛОВУШКА?
В понедельник погода продолжала улучшаться. Можно было даже посидеть на солнышке, и те, кому велели оставить свои боевые места и находиться на палубе наготове, расселись по укромным уголкам, прячась от ветра, читая и подремывая.
В тот день впередсмотрящий заметил еще один корабль, идущий западным курсом, и капитан опять никак не вмешался и дал ему уйти. Но несмотря на бедную событиями жизнь на борту, в воздухе носилось ощущение некоего ожидания. Каждый чувствовал, что нечто должно произойти, и очень скоро, может быть, в ближайшие часы. Вдобавок упорно ходили слухи, которые никак не опровергал первый помощник, что на следующий день, во вторник 5 ноября, "Шеер" встретится с конвоем. Эти слухи имели серьезные основания: исходя из всех имеющихся сведений, а также по всем расчетам выходило, что британский конвой НХ-84 во вторник окажется в непосредственной близости от "Шеера".
Метеоролог получил приказ явиться на мостик.
- Откройте нам профессиональную тайну, Дефант, что для нас приготовила "небесная канцелярия"? - добродушно спросил Кранке.
- Завтра ветер станет слабее, капитан. Спокойное море и чистый видимый горизонт, но в дальнейшем вероятно падение давления и шторм, хотя не раньше послезавтрашнего дня.
Тот вечер запомнился надолго. Заходящее солнце набросило на океан сверкающую вуаль будто из шелка, вышитого голубым и красным. Кое-где виднелись золотые и фиолетовые нити. Но когда солнце наконец опустилось за горизонт, освещение стало холодным и жестким и поверхность океана постепенно поблекла. В сумерках "Шеер" погрузился в тишину и покой, только непрестанно стучали машины, но в умах и сердцах членов экипажа не было покоя, ибо психологически они уже приготовились к действию, движению, риску и опасности.
Забрезжил рассвет вторника 5 ноября. Предсказания метеоролога относительно погоды полностью оправдались. Лейтенант Пич, старший пилот, получил приказ явиться на мостик. Раньше, до того как стать летчиком, он был морским офицером и впоследствии вернулся к своей первой любви, к морю, где и окончил свои дни 24 августа 1944 года в Арктике, будучи командиром подводной лодки "U-344".
- Ну, Пич, - встретил его капитан. - Как вам сегодняшняя погода? Годится, чтобы рискнуть спуститься на воду?
- Если вы прикажете сделать для меня "утиный пруд", то по мне годится, господин капитан.
"Утиным прудом" назывался участок спокойной воды, искусственно создаваемый кораблем, когда он круто поворачивал к ветру, резко переложив руль на борт.
- Что за вопрос, дружище! Будет вам "утиный пруд". Я надеюсь, вы нам принесете какие-нибудь известия о конвое.
- Если и не принесу, то не потому, что плохо старался, господин капитан.
- Хорошо. Тогда выполняйте.
- Слушаюсь, господин капитан. - И Пич радостно поспешил прочь.