"На следующий день, вечером, я, по обыкновению, поехала к императрице провести вечер с ней в интимном кружке. Когда императрица вошла, ее лицо выражало сильное неудовольствие. Подходя к ней, я спросила ее, как она себя чувствует.
- Очень хорошо, - ответила она, - но что я вам сделала, что вы распространяете произведения, опасные для меня и моей власти?
- Я, Ваше величество? Нет, вы не можете этого думать.
- Знаете ли, - возразила императрица, - что это произведение будет сожжено палачом.
Я ясно прочла на ее лице, что эта последняя фраза была ей внушена кем-то и что эта идея была чужда ее уму и сердцу.
- Мне это безразлично, Ваше величество, так как мне не придется краснеть по этому случаю. Но, ради бога, прежде чем совершить поступок, столь мало гармонирующий со всем тем, что вы делаете и говорите, прочтите пьесу и вы увидите, что ее развязка удовлетворит вас и всех приверженцев монархического образа правления; но главным образом примите во внимание, Ваше величество, что, хотя я и защищаю это произведение, я не являюсь ни его автором, ни лицом, заинтересованным в его распространении.
Я сказала эти последние слова достаточно выразительно, чтобы этот разговор окончился; императрица села играть; я сделала то же самое".
Несмотря на смелость Дашковой, приговор трагедии был вынесен. "Оную книгу, яко наполненную дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражениями, а потому в обществе Российской империи нетерпимую, сжечь". В декабре 1793 года экземпляры отдельного издания "Вадима Новгородского" были сожжены на площади близ Александро-Невской лавры в Петербурге. Следующее издание этого произведения состоялось лишь в 1871 году. Однако трагедия Княжнина разошлась в списках и стала знакома читающей публике. Образ Вадима Новгородского вошел в русскую литературу уже в начале XIX века.
С верноподданнических позиций в последний год XVIII века историю Вадима и Рюрика изложил в своей эпической поэме "Царь, или Спасенный Новгород" (1800) известный поэт Михаил Матвееевич Херасков (1733–1807). В этом произведении, правда, Вадим именуется Ратмиром, но предстает как порочный и злой юноша-мятежник, от которого отступается народ. Имя Ратмир, по всей видимости, восходит к "Житию Александра Невского", в котором среди героев Невской битвы упоминается княжеский слуга Ратмир, храбро сражавшийся и павший на поле брани. Впоследствии это имя использовал А. С. Пушкин для одного из персонажей "Руслана и Людмилы" - некий восточный колорит этого имени позволил Пушкину сделать своего Ратмира "хазарским ханом". Кстати, совпадение имен героя Невской битвы Ратмира и предка Пушкиных Ратши позволило Александру Сергеевичу утверждать, что "мой предок Рача мышцей бранной Святому Невскому служил", хотя на самом деле в Невской битве участвовал другой прародитель Пушкина - Гаврила Алексич, правнук Ратши. Но вернемся к Рюрику и Вадиму.
Популярности образа Вадима в литературе начала XIX века способствовали два аспекта. Во-первых, Вадим представал как одинокий романтический герой, который гибнет не в силах противостоять окружающему миру; во-вторых, играл роль революционный пафос истории Вадима, героя-бунтаря, борца против тирании за народную "вольность". Обе линии заметны в русской словесности 1810-1820-х годов.
Первым среди писателей "нового поколения" к образу Вадима обратился Василий Андреевич Жуковский (1783–1852). В 1803 году в журнале Н. М. Карамзина "Вестник Европы" было напечатано начало его повести "Вадим Новгородский", так и оставшейся незавершенной. В ней живописно изображена лачуга на скале у берега волнующегося Ладожского озера, в которой живет отверженный славянский вождь Гостомысл. Осенним вечером он играет на арфе и поет песнь. "Солнце среди разорванных туч катилось в шумящее озеро Ладоги. На древней вершине черного бора сиял последний луч его. Ветер выл; озеро вздымалось; мрачные облака летели; седые туманы дымились. На скате скалы, заросшей кустарником и глубоко вдавшейся в пространное озеро, стояла хижина; дым вылетал из трубы и разносился бурным ветром. На пороге уединенной хижины сидел старец. Потусклый взор его неподвижно устремился на волны; задумчиво склонял он голову, как лунь седую, на правую руку, опирающуюся на колено; в левой держал арфу; борода его и длинные волосы, всклокоченные ветром, развевались". На вечерней заре к Гостомыслу пришел уставший юноша-охотник, попросивший о ночлеге. Утром оказалось, что это Вадим, сын давнего соратника-Гостомысла - Радегаста (для его имени Жуковский использовал мифологию западных славян). Несколько лет назад Радегаст с сыном были вынуждены отправиться в изгнание, где Радегаст скончался. Судя по тексту повести, и Гостомысл, и Радегаст с Вадимом стали изгнанниками из-за варягов, захвативших славянские земли. К сожалению, дальнейший замысел повести Жуковского остался неизвестен.
Позднее "романтический" Вадим, лишенный, впрочем, каких бы то ни было бунтарских порывов, стал героем одной из баллад Жуковского. Как известно, эти баллады сыграли значительную роль в истории русской культуры. Сам жанр, возникший еще в эпоху Средневековья, приобрел чрезвычайную популярность у западноевропейских поэтов-романтиков, став своего рода "визитной карточкой" романтизма. Жуковский использовал целый ряд сюжетов из баллад зарубежных, прежде всего немецких, поэтов, но стремился порой придать этим произведениям русский колорит. Сочинил он и несколько оригинальных баллад, самой известной из которых стала "Светлана". Баллады Жуковского были своеобразным знаменем русских романтиков, борцов с архаическими литературными традициями, сторонников нового, "карамзинистского" направления в литературе, группировавшихся вокруг неформального кружка "Арзамас". Участники "Арзамаса" даже приняли для себя шуточные прозвища, взятые из баллад Жуковского. В 1810 году Василий Андреевич сочинил балладу "Громобой", сюжет которой восходит к прозаическому роману немецкого писателя Христиана Генриха Шписа (1755–1799), но творчески переработан Жуковским. Действие перенесено во времена Древней Руси, имя главного героя - Громобой - заимствовано из одноименного рассказа литератора Гавриила Петровича Каменева (1772–1803). Начинается баллада картиной думы главного героя, сидящего на берегу Днепра:
Над пенистым Днепром-рекой,
Над страшною стремниной,
В глухую полночь Громобой
Сидел один с кручиной;
Окрест него дремучий бор;
Утесы под ногами;
Туманен вид полей и гор;
Туманы над водами;
Подернут мглою свод небес;
В ущельях ветер свищет;
Ужасно шепчет темный лес,
И волк во мраке рыщет.
Нетрудно заметить, что такой зачин - одинокий герой на фоне бушующей стихии - повторяет начало повести Жуковского "Вадим Новгородский". Сюжет баллады повествует о грешнике, который продал свою душу дьяволу Асмодею, а в час расплаты отдал ему и души своих невинных двенадцати дочерей. Но искреннее раскаяние Громобоя, его горячие молитвы и благочестивая жизнь принесли надежду на искупление греха. По воле Творца дочери Громобоя должны спать непробудным сном до тех пор, пока не явится чистый душою юноша, движимый любовью к одной из них, и не снимет заклятие с сестер. Душа же почившего Громобоя будет томиться в отверженной могиле, ожидая искупления и пробуждения своих дочерей. Стены, поросшие лесом, закрывают обитель Громобоя от людей, и его владения превращаются в сказочное "спящее царство".
В 1814–1817 годах Жуковский продолжил эту историю новой балладой - "Вадим", которая вместе с "Громобоем" составила "старинную повесть" под названием "Двенадцать спящих дев". Для образа юного героя поэт и воспользовался романтическим именем Вадима. Этот Вадим, впрочем, не имеет ни малейшего отношения к "историческому" Вадиму Новгородскому - общее у них только имя и новгородское происхождение. Вадим - прекрасный юноша-новгородец, который, полюбив одну из дочерей Громобоя, увиденную им во сне, сумел избавить ее и всех ее сестер от векового заклятия. Мистическое, религиозно-романтическое содержание этой баллады не оставляло места для прежних, тираноборческих, свободолюбивых мотивов в образе главного героя. Вадим баллады Жуковского - кристально чистое создание русского романтизма. Это совершенно другой герой, и, соответственно, само имя Вадим "зазвучало" по-новому. Возможно, именно популярность баллады Жуковского, как и в случае с именами "Людмила" (впоследствии еще больше прославленным Пушкиным) и "Светлана", стала основой для дальнейшего вхождения имени "Вадим" в живую ткань русской культуры и способствовала его распространению в русском именослове.
Но революционное содержание истории Вадима не исчезло из русской литературы. Конечно, сам образ бунтаря-республиканца оказался созвучен идеям декабристов. Один из наиболее ярких деятелей декабристского движения, Кондратий Федорович Рылеев (1795–1826), в начале 1820-х годов создал поэтический цикл "Думы" на сюжеты из русского прошлого. К сочинению этого цикла Рылеева подтолкнули "Исторические песни" польского писателя Юлиана Урсына Немцевича (1758–1841), бывшего адъютанта Т. Костюшко, которые увидели свет в 1816 году. Среди "Дум" Рылеева есть и наброски неоконченной думы "Вадим", датированные примерно 1821–1823 годами. К сожалению, от замысла Рылеева сохранилось только несколько вариантов начала думы и небольшой фрагмент монолога героя.
Начинается дума тривиально. Герой в ночную грозу сидит на берегу бушующей реки и погружен в думы:
Над кипящею пучиною,
На утесе сев, Вадим
Вдаль безбрежную с кручиною
Смотрит нем и недвижим.
Гром гремит!
Змеей огнистою
Воздух молния сечет;
Волхов пеной серебристою
В берег хлещет и ревет.
Такое начало вообще характерно для "Дум" Рылеева. Точно так же сидит на "диком бреге Иртыша" "объятый думой" Ермак. Недаром Пушкин считал, что "Думы" Рылеева "составлены из общих мест". Прототип этого начала очевиден - это, конечно, "Громобой" Жуковского. Возможно, Рылеев сознательно скопировал этот зачин, чтобы затем дать совершенно иную трактовку образу Вадима.
"Пламенный" витязь, "хладный в грозных битвах за народ", с тяжелым сердцем думает о судьбе родины:
До какого нас бесславия
Довели вражды граждан -
Насылает Скандинавия
Властелинов для славян!
Но вскоре наступит пора борьбы:
Грозен князь самовластительный!
Но наступит мрак ночной,
И настанет час решительный,
Час для граждан роковой.
Под "грозным" самовластцем здесь подразумевается, конечно, Рюрик. Подобно наступлению будущей ночной грозы - рокового часа восстания для граждан Новгорода, на берег Волхова спускается ночь:
Вот уж небо в звезды рядится,
Как в серебряный венец,
И луна сквозь тучи крадется,
Будто в саване мертвец.
Саван мертвеца - предчувствие будущей судьбы героя. Сам Вадим грезит свободой:
Ах! если б возвратить я мог
Порабощенному народу
Блаженства общего залог,
Былую праотцев свободу.
Образ мятежного Вадима был близок и другому поэту-декабристу, Владимиру Федосеевичу Раевскому (1795–1872).
В стихотворении 1822 года "Певец в темнице" Раевский упоминает Вадима как одного из символов новгородской вольности, павшей под гнетом самовластия. Но рано или поздно порабощенный народ вновь восстанет "с ударом силы". Верность этим идеалам Раевский сохранил до конца. В 1848 году он назвал Вадимом своего младшего сына, родившегося, когда его отец находился в ссылке.
В те же годы, что и Рылеев, образ Вадима нашел отражение и в творчестве Пушкина. "Романтический" Вадим баллады Жуковского упомянут уже в четвертой песни "Руслана и Людмилы". Но в начале 1820-х годов Пушкин обращается к образу Вадима как символу вольности и борьбы с самовластием. В 1821–1822 годах поэт начал писать трагедию о Вадиме и заговоре новгородцев против Рюрика. Сохранились ее план и небольшой отрывок. По замыслу Пушкина, изгнанник Вадим встречается у могилы Гостомысла близ Новгорода с Рогдаем, своим соратником, который рассказывает Вадиму о настроениях горожан. Затем появляется дочь Гостомысла Рогнеда, возлюбленная Вадима, которая стала невестой новгородца Громвала, перешедшего на службу к Рюрику. Вадим призывает Рогнеду убить Громвала, как изменника, но Рогнеда любит своего жениха. В следующей сцене в княжеском дворце происходит разговор Рюрика с Громвалом. Рюрик, как князь, с презрением относится к народу. Громвал же защищает новгородцев. Затем следует сцена веча, на котором появляется Рюрик. Когда заговорщики уже готовы осуществить свой план, Рогнеда из любви к Громвалу выдает их замыслы. Происходят восстание и бой, в результате которого Вадим попадает в плен к Рюрику. В последней сцене в пушкинском плане трагедии Вадим, вероятно в заточении, встречается с Громвалом, который оказывается его другом детства. По всей видимости, трагедия должна была заканчиваться гибелью Вадима, но полностью замысел Пушкина для нас остался неизвестным.
В том же 1822 году Пушкин сочинил другое произведение на тему древнерусской истории - знаменитую "Песнь о Вещем Олеге". Но и "Вадим" не был им забыт. Поэт решил создать на этот сюжет поэму, но и ее не закончил. Была написана лишь первая из песней, опубликованная без указания в тексте и в заглавии, что ее герой - Вадим. В этой песне рассказывается, как в ночи к берегу причаливает челн, в котором плывут двое - старик-рыбак и юный славянин, вернувшийся с чужбины, где он покрыл себя бранной славой, в родные края, в Новгород - там остался его отчий дом и возлюбленная. Следующая песнь должна была повторять начало трагедии - разговор Вадима с Рогдаем у могилы Гостомысла. Далее Пушкин намеревался описать свадебный пир у Рюрика и неожиданное появление на нем Вадима. Но все эти планы не были осуществлены. Вадим так и остался для Пушкина лишь "наброском" в его творческой биографии.
Последним из поэтов-романтиков, кто обратился к образу мятежного Вадима, был М. Ю. Лермонтов. Его поэтическая повесть "Последний сын вольности", написанная в 1830–1831 годах, так и осталась при жизни автора в рукописи и впервые увидела свет только в 1910 году. Это произведение Лермонтов посвятил своему другу Николаю Семеновичу Шеншину (1813–1835) (к роду Шеншиных, как известно, принадлежал поэт А. А. Фет). Эпиграфом стали слова из поэмы Байрона "Гяур": "Когда такой герой родится снова?" Лермонтов рисует поэтическую картину осени на берегу Ильменя. Страна славян порабощена иноземцами:
Увы! пред властию чужой
Склонилась гордая страна,
И песня вольности святой
(Какая б ни была она)
Уже забвенью предана.
Свершилось! дерзостный варяг
Богов славянских победил;
Один неосторожный шаг
Свободный край поработил!
Но есть поныне горсть людей,
В дичи лесов, в дичи степей;
Они, увидев падший гром.
Не перестали помышлять
В изгнанье дальнем и глухом,
Как вольность пробудить опять.
Эти герои - удалившиеся в изгнание шесть славянских юношей, среди которых Вадим и один старик, которого зовут Ингелот. Это имя через "Историю" Карамзина восходит к договору Олега с греками, где среди русских послов назван некий Инегелд. Ингелот у Лермонтова - не славянин, но сочувствует своим молодым друзьям. Славянские воины собираются вокруг костра, и Ингелот поет песнь о былом. Он рассказывает, как перед смертью Гостомысл обратился к новгородцам с такими словами:
Ах, вы люди новгородские!
Между вас змея-раздор шипит.
Призовите князя вы чуждого,
Чтоб владел он краем родины!
Кривичи, славяне, весь и чудь отправили послов "за море синее" к князьям "варяжских стран" со словами: "Край наш славен - но порядка нет!"
Рурик, Трувор и Синав клялись
Не вести дружины за собой;
Но с зарей блеснуло множество
Острых копий, белых парусов
Сквозь синеющий туман морской!..
Обманулись вы, сыны славян!
Чей белеет стан под городом?
Завтра, завтра дерзостный варяг
Будет князем Новагорода,
Завтра будете рабами вы!..
Под покровом ночи 30 юношей пробрались в стан врагов и поразили множество спящих варягов. Но в неравной битве в живых осталось только шестеро славянских воинов, которые вынуждены скрываться в лесах. После песни Ингелота Вадим призывает своих товарищей не смиряться с властью Рурика. Семеро отважных уплывают в чужие края, Вадим оставляет в Новгороде любовь - "младую Леду". Имя Леда взято Лермонтовым по аналогии со славянской Ладой - вымышленной богини любви у славян. Зимой Рурик ходит войной на врагов. Весной в роще Лады молодые славяне собираются на свой языческий праздник, во время которого Рурик увидел Леду и "вырвал у нее любовь". Обесчещенная Леда уходит из дома. Между тем Вадим с Ингелотом, единственные оставшиеся в живых из изганников (остальные погибли, сражаясь на чужбине), возвращаются в родные края. На холме они видят труп Леды. Безутешный Вадим решает мстить. Он появляется на пиру перед Руриком.
Варяг! - сказал он, - выходи!
Свободное в моей груди
Трепещет сердце… испытай,
Сверши злодейство до конца;
Паденье одного бойца
Не может погубить мой край:
И так уж он у ног чужих,
Забыв победы дней былых!..
Новогородцы! обо мне
Не плачьте… я родной стране
И жизнь и счастие принес…
Не требует свобода слез!
В поединке Рурик побеждает Вадима. "Последний вольный славянин" гибнет. Ингелот хоронит Вадима на холме рядом с Ледой. Под могильными камнями "спит последним сном, / С своим мечом, с своим щитом, / Забыт славянскою страной, / Свободы витязь молодой". Поэма Лермонтова заканчивается цитатой из "Поэм Оссиана" - фальсификации шотландского писателя XVIII века Джеймса Макферсона, приписывавшего эти произведения легендарному кельтскому барду III века н. э.
"Поэмы Оссиана" пользовались огромной популярностью в Европе в конце XVIII - начале XIX века. Оказали они влияние и на Пушкина. Знаменитые слова из поэмы "Руслан и Людмила" - "Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…" - представляют собой вольный перевод строк Оссиана-Макферсона "А tale of the times of old!.. The deeds of days of other years!..". Эти же строки в английском оригинале Лермонтов поместил в заключение своей поэмы "Последний сын вольности".
Вадимом Лермонтов назвал главного героя и другого своего произведения - неоконченной повести, над которой он работал, по-видимому, в 1833–1834 годах. Здесь Вадим - безобразный внешне, нищий и отверженный наследник своего отца-помещика, которого в свое время разорил его богатый сосед. Сюжет этот частично напоминает сюжет повести Пушкина "Дубровский". Как отмечают литературоведы, оба произведения имели прототипом одну и ту же реальную историю. Вадим нанимается на службу к притеснителю своей семьи. Он охвачен жаждой мщения и становится одним из активных участников пугачевского бунта. Мотивы отверженного героя, мести и бунта роднят этого лермонтовского Вадима с его литературными предшественниками - само его имя становится знаком судьбы. К сожалению, повесть осталась незавершенной, и что ожидало Вадима в будущем - неясно, хотя можно думать, что и здесь конец предсказуем. Вадим должен погибнуть, даже если ему удастся осуществить свою месть.