* * *
Автор "Человека-амфибии" Александр Романович Беляев занимался поначалу юриспруденцией и к 1914 году имел хорошую клиентуру, ездил за границу.
Из воспоминаний об отце дочери писателя Светланы Александровны:
"Однажды его пригласили защитником по делу об убийстве. Процесс был почти копией знаменитого "дела Бейлиса": еврея обвиняли в ритуальном убийстве русского ребёнка с целью приготовления мацы на его крови. Отец решил построить защиту на цитировании текстов из Торы и Талмуда, по которым суд должен был понять, что никаких подобных указаний там просто нет. Для этого он нашёл человека, знающего древнееврейский язык. Потрудиться пришлось немало, они вместе сделали дословный перевод нужных отрывков, которые зачитывались на заседании суда. Доказательства были столь убедительны, что обвиняемого оправдали и освободили в зале суда. Процесс наделал много шума, в газетах писали статьи о блестящей защите, а на улице с отцом постоянно раскланивались. Ему прочили блестящее юридическое будущее, но он всё больше увлекался литературной деятельностью, и в результате занятие это стало его единственным средством к существованию".
Да, в 1914-м он всё бросил и посвятил свою жизнь писательству.
И "Человек-амфибия", и другой его роман "Остров погибших кораблей" написаны в двадцатых годах.
Но, когда ему было 36 лет, он слёг: болезнь позвоночника. Шесть лет был прикован к постели, три из них пролежал в гипсе.
Но выбрался. И вернулся к жизни. Он вылечился в Ялте, куда они с матерью переехали в надежде найти специалистов-врачей. Сначала Беляев работает воспитателем в детском доме. Потом его устраивают в уголовный розыск. Однако жизнь в Ялте была очень тяжёлой и Беляев переезжает в Москву.
Он пишет и печатает немало повестей и романов. В том числе и принёсший ему славу роман "Голова профессора Доуэля". Причём не всё он печатает под своим именем, но и под псевдонимами А. Ром и Арбел.
В 1928 году он приезжает в Ленинград, где пишет романы "Голова профессора Доуэля", "Властелин мира", "Человек, потерявший лицо". "Подводные земледельцы", "Чудесное око", рассказы из серии "Изобретения профессора Вагнера". Но обострение болезни заставляет его уехать в Киев.
1930-й оказался особенно тяжёлым для Александра Романовича. От менингита умерла его шестилетняя дочь. Рахитом заболела вторая. Обострилась и собственная болезнь: спондилит.
Он возвращается в Ленинград. Незадолго до войны перенёс операцию, поэтому отказался эвакуироваться. Город Пушкин, где жил Беляев с семьёй был захвачен немцами. Там он, как пишут свидетели, замёрз от голода. Умер 6 января 1942 года (родился 16 марта 1884-го).
Жену и дочь немцы угнали в Германию. После окончания войны они, как бывшие узницы фашистов, оказались в ссылке в Западной Сибири, где провели 11 лет.
7 ЯНВАРЯ
Николай Михайлович Языков был из тех друзей Пушкина, что посетил его в ссылке в Михайловском. Пушкин писал ему:
Издревле сладостный союз
Поэтов меж собой связует…
Родня друг другу по судьбе,
Они родня по вдохновенью,
Клянусь Овидиевой тенью,
Языков, близок я тебе!
Пушкин любил Языкова, и тот платил ему тем же. Гоголь радовался, глядя на их дружбу. Сам Гоголь тоже ценил Языкова, восхищался его стихами. Любил их цитировать.
Тем более что с начала тридцатых годов Языков стал проникаться религиозными настроениями, что Гоголю было дорого. Прежде близкий к вольнолюбивым кругам, Языков сближается со славянофилами.
Пушкин, слава Богу, не застал уже Языкова, сочинившего "К ненашим" и "К Чаадаеву" (1844), – стихи, облаивающие Запад и западную демократическую модель государства.
Умер Языков 7 января 1847 года (родился 16 марта 1803-го).
Оставил немало хороших стихов. Вот – из лучших:
Когда, гремя и пламенея,
Пророк на небо улетал -
Огонь могучий проникал
Живую душу Елисея:
Святыми чувствами полна,
Мужала, крепла, возвышалась,
И вдохновеньем озарялась,
И Бога слышала она!
Так гений радостно трепещет,
Свое величье познаёт,
Когда пред ним гремит и блещет
Иного гения полёт;
Его воскреснувшая сила
Мгновенно зреет для чудес…
И миру новые светила -
Дела избранника небес!
8 ЯНВАРЯ
Вот прекрасный поэт Владимир Николаевич Корнилов, мой друг, увы, уже больше десяти лет ушедший от нас: умер 8 января 2002 года.
С ним у меня связано воспоминание о нештатной работе в 1965 году в "Семье и школе", где мы с ответственным секретарём журнала Петром Ильичём Гелазонией, пробивали мало проходимые по тем временам литературные произведения. В этом нас поддерживал член редколлегии Владимир Михайлович Померанцев.
Поначалу нам это удавалось. Настолько, что мы впали в эйфорию.
Эйфория наша длилась, однако, очень недолго. Причём споткнулись мы, а потом упали совершенно неожиданно: никак не ожидали, что гром грянет с почти безоблачного неба.
Мы напечатали подборку стихов Владимира Корнилова, среди которых мне особенно нравились стихи об Ахматовой. Они сейчас очень известные: "Ваши строки невесёлые, / Как российская тщета, / Но отчаянно высокие, / Как молитва и мечта, / Отмывали душу дочиста, / Уводя от суеты, / Благородством одиночества / И величием беды", ну и так далее: их легко найти в корниловских книжках.
Но то стихотворение, которое нам вышло боком, Корнилов (родился 29 июня 1928 года) потом никогда не перепечатывал. Даже когда рухнула советская власть, и его восстановили в союзе писателей, и он получил возможность доносить до нового читателя все свои прежние вещи. Мне он объяснил, что не печатает "Пса", потому что Лара (его жена и взыскательный читатель), не очень любит, когда он в стихах погружается в быт. Я очень ценю Ларин вкус, но здесь позволю себе с ней не согласиться. По-моему, стихотворение, которое привожу по памяти, замечательное:
Пёс был шелудив и глуп,
Тощ и плюгав.
Пил из водосточных труб,
Жрал – из канав.
Непонятливый, никак
Взять не мог в толк,
Что хоть сто таких собак
Мог кормить полк.
А в полку у нас врачом
Дама была.
Мы пред ней стояли в чём
Мать родила,
Еле вытерпев позор,
Лезли в бельё.
Ну так вот. Из-за неё
Вспыхнул сыр-бор.
Увидала как-то раз
Лекарша пса
И пошла и завелась
На полчаса:
– Что за пёс? откуда пёс?
Что вам здесь – цирк?
Не хватало, чтоб занёс
Всяких бацилл!
А дежурным по полку
Был капитан.
Топал с шашкой на боку,
Плац подметал.
Заспешил на дамский клич,
Как джентльмен,
И осклабился, как хлыщ:
– Это в момент!
Пёс в щенячьей простоте
Не понимал.
А начальник пистолет
Приподымал.
По науке совмещал
С мушкой прицел.
Пёс лежал и не мешал,
Скучно глядел.
…Тонны в полторы удар
Вбил, вдавил в пыль.
Снайпер подмигнул: как дал?
Как, мол, убил?…
Но врачиха сникла вдруг:
Что ж тут смотреть…
Всё-таки не по нутру
Женщине – смерть.
…Вот и всё. Сошла, журча,
Дюжина лет.
Думаю, того хлыща
В армии нет.
Думаю, теперь урод
Малость поблёк:
Возглавляет гардероб
Или ларёк.
Женщины и не глядят
На дурака,
А жена – он был женат -
Ставит рога.
Думаю, забыл всю спесь,
Жалок стал, льстив,
Думаю, что так и есть:
Мир справедлив!
Казалось бы, что здесь можно оспорить? К чему прицепиться? Позиция поэта кристально чиста. Его приговор бездушному негодяю понятен и естественен. Вот стихи, которые добавят человеческим душам гуманности, и потому они особенно уместны на страницах журнала, который называется "Семья и школа"!
Оказалось, что именно на его страницах они особенно неуместны. Потому что существует такое святое для каждого советского человека понятие, как "военно-патриотическое воспитание". Об этом нам напомнила "Красная звезда", напечатавшая обширную злобную реплику некого майора. Где в советской армии, возмущался майор, автор нашёл такого капитана? Что это как не попытка подорвать доверие читателей к овеянному славою советскому офицерству? По какому праву автор и, очевидно, разделяющая его мнение редакция… Впрочем, запал майора, которого сейчас тоже пересказываю по памяти, стандартен и шаблонен: так писали, когда жаждали крови, когда были убеждены, что кровь обязательно прольётся!
И не ошиблись. "Красная звезда" была органом всемогущего ведомства – политуправления армии. Её критика ничего другого, кроме оргвыводов не требовала. И спешно созванное совместное заседание коллегии Министерства просвещения и президиума Академии педагогических наук их немедленно сделало. Орлов получил выговор, Померанцева из редколлегии вывели (или добились, чтобы он сам из неё вышел, – не помню). Искали, конечно, стрелочника. Но я в штате не работал. И было понятно, что в обозримом будущем меня туда и не возьмут.
* * *
В книге Николая Михрохина "Русская партия" (2003) фамилия Смелякова мелькает среди тех, кого поддерживала "группа Павлова", первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Она, как рассказывает Митрохин, стремилась " поощрять писателей из "прорусской" фракции Союза писателей – М. Шолохова, М. Алексеева, Л. Леонова, Л. Соболева, Я. Смелякова, В. Фирсова и других ". Или в связи с тем мы находим в этой книге фамилию Смелякова, что возглавляемое активистом "группы Павлова" Ю. Мелентьевым издательство "Молодая гвардия" " завязало и укрепило связи с рядом влиятельнейших писателей, поддерживавших идеи русского национализма, – М. Шолоховым, Л. Леоновым, Я. Смеляковым, В. Солоухиным ". Была в "русской партии" и "группа Шелепина". Она всех этих писателей тоже поддерживала.
В странной, конечно, компании оказывается Ярослав Васильевич Смеляков (родился 8 января 1913 года). В компании друзей?
Однажды он подошёл ко мне в ЦДЛ и стал распекать меня за небольшую статейку о его стихотворении "Мальчики, пришедшие в апреле", напечатанную в московском ежегоднике "День поэзии". " Ты приписываешь мне свои мысли, – сказал он. – Ни о чём подобном, что ты написал, я и не думал ". " Бывает, – ответил я. – Ещё Белинский заметил, что если б сказали Лермонтову, о чём он написал, он мог бы удивиться и даже этому не поверить ". " Ну, ты не Белинский, – сказал Смеляков. – Мне твои "левые" мысли не нужны ". " Почему "левые"? " – удивился я. " А ты что, считаешь себя "правым"? " – " Ну, какой же я "правый"! " " Вот-вот , – подхватил Смеляков. – Чего вы, "левые", лезете ко мне? Читал, небось, книжку, которая недавно обо мне вышла? Тоже одного "левого"! – И, распаляясь: – Да оставьте вы меня в покое! Пишите о других! ".
"Левые" и "правые" в то время обозначали абсолютно противоположное теперешнему явление. "Правыми" назывались литераторы, поддерживающие коммунистический режим и, коль скоро я пишу сейчас об этом, его националистические идеи.
А книга, о которой говорил Смеляков, принадлежала Станиславу Рассадину. Я пересказал ему однажды тот, забытый было за давностью лет разговор. В ответ он сослался на Александра Межирова, который будто бы видел, как Смеляков полистал книгу Рассадина, бросил её на стол и заплакал: "Он ненавидит моё поколение!"
– Правда, Саша мог и приврать! – сказал Стасик.
Да уж за Межировым ходила эта слава – неистощимого фантазёра!
Стасик задумался и сказал:
– Слушай, а ведь твой рассказ многое в Смелякове объясняет. Ты читал книгу Данина "Бремя суда" ?
И Рассадин показал мне то место в книге Даниила Данина, где он вспоминает о своей рецензии на "Кремлёвские ели" – первую книгу Смелякова, выпущенную им после очередной отсидки. Шёл 1949 год. Рецензию обмыли. Смеляков ей очень радовался. Но через некоторое время выступил Фадеев, назвал её "эстетским захваливанием". И редакции, приветившие было Смелякова, перестали его печатать. Разъярённый Смеляков обрушился на Данина: "Зачем ты написал эту статью?" "Ты с ума сошёл?" – спросил тот. "Я-то не сошёл, но вот ты о моей судьбе подумал? Теперь меня снова не будут печатать. Мне надо было жить в незаметности, а что делать после твоей сволочной статьи?"
Страх дважды отсидевшего до этого в лагере Смелякова был очень понятен. И кто знает, не сыграла ли свою роль "сволочная статья" Данина в том, что Смеляков снова был посажен? Наверняка этого утверждать, конечно, нельзя, как нельзя согласиться с испугавшимся Смеляковым в том, что его спасением было жить в незаметности. В преддверии нового Большого Террора, который готовил Сталин после войны для своих подданных, было приказано вновь арестовывать уже отсидевших. Так что долго жить в незаметности у Смелякова, скорее всего, не получилось бы!
Но какое это имеет отношение к тому, что он оказался в той компании, которую привечала антисемитская комсомольская, а потом и партийная аппаратная группа? Самое прямое. Наученный жизнью, он и не собирался опровергать её мнения о собственной причастности к этой компании. Его одаривали: дали государственную и комсомольскую премии. Он стал литературным метром, занял фадеевскую дачу в Переделкине, сидел в президиумах всевозможных пленумов, съездов и совещаний.
И только иные его стихи, которые он писал, показывали, что компания, к которой его пристегнули, состояла не из друзей его, а из нужных ему людей. Но в стихи надо было углубляться, надо было их разбирать, извлекать из них мысли, отличные от мировоззрения всей компании. Потому и злился он на "левых", что те замечали, предавали гласности то, что он старался упрятать, сохранить в незаметности!
Тем более что ему в этом помогала цензура. Не пропускала его лучшие стихи. Вот это, например, – "Голубой Дунай", названное так в честь переделкинской забегаловки на станции, – напечатано уже значительно после его смерти, случившейся 27 ноября 1972 года:
После бани в день субботний,
отдавая честь вину,
я хожу всего охотней
в забегаловку одну.
Там, степенно выпивая,
Я стою наверняка.
В голубом дыму "Дуная"
всё колеблется слегка.
Появляются подружки
в окружении ребят.
Всё стучат сильнее кружки,
колокольчики звенят,
словно в небо позывные,
с каждой стопкой всё слышней,
колокольчики России
из степей и от саней.
Ни промашки, ни поблажки,
чтобы не было беды,
над столом тоскует Машка
из рабочей слободы.
Пусть милиция узнает,
ей давно узнать пора:
Машка сызнова гуляет
чуть не с самого утра.
Не бедна и не богата -
четвертинка в самый раз -
заработала лопатой
у писателя сейчас.
Завтра утречком стирает
для соседки бельецо
и с похмелья напевает,
что потеряно кольцо.
И того не знает, дура,
полоскаючи бельё,
что в России диктатура
не чужая, а её!
* * *
В своё время князя Петра Владимировича Долгорукова (родился 8 января 1817 года) подозревали в том, что он изготовил знаменитый диплом рогоносца, направленный Пушкину и в конечном счёте послуживший причиной гибели поэта.
Несколько раз проводили графологические экспертизы. В 1927 году некий судебный эксперт, Алексей Андреевич Сальков, нашёл, что авторство Долгорукова несомненно.
Однако у дипломата Г.В. Чичерина экспертиза вызвала сомнение. Вместе с П.В. Щёголевым он не согласился с Сальковым. Повторную экспертизу провёл в 1966 году эксперт В.В. Томилин. Тот уверенно отвёл авторство Долгорукова, но высказал предположение, что диплом писал И.С. Гагарин, который одно время сожительствовал с Долгоруковым.
Надо сказать, что и Гагарин, и Долгоруков стали эмигрантами. Поэтому кое-каким советским кругам очень хотелось, чтобы пасквилянт, ненавидящий Пушкина, был бы найден в кругу эмиграции.
Но из этого ничего не вышло. Экспертиза, организованная историком-археографом Г. Хаитом и проводившаяся сотрудниками Всесоюзного НИИ Судебных экспертиз, нашла, что диплом написан не Дологоруковым и не Гагариным, а "третьим лицом".
Что же до Долгорукова, то не так давно – в 80-х годах прошлого века в экземпляре "Воспоминаний" Ф. Булгарина, принадлежащего Долгорукову, обнаружили примечания, сделанные рукою князя. В них Долгоруков опровергает Булгарина, стремящегося после смерти Пушкина, "уколоть его побольнее. Так сказать, в памяти потомства".
В 1840 году под псевдонимом "граф Альмагро" Долгоруков издал в Париже на французском языке "Заметку о главных фамилиях России", где раскрыл немало исторических фактов, порочащих русское самодержавие и аристократию.
Вольнодумство Долгорукова раздражило Николая. Князь был вызван из-за границы и сослан в Вятку в 1843 году, но через год освобождён с запрещением проживать в столицах.
В 1854 году Долгоруков завершил ревизию и пополнение ранее опубликованного родословного сборника и приступил к публикации "Российской родословной книги" – наиболее полного в XIX веке изложения генеалогии русского дворянства. Вышло 4 тома, после чего Долгоруков уехал в эмиграцию и публикация "родословной книги" прекратилась.
За границей Долгоруков издал книгу "Правда о России", содержащую резкую критику правительства. В ответ он был лишён гражданства, княжеского титула, состояния. И вот тут-то волшебным образом и появилось обвинение Долгорукова в том, что он написал пасквильный диплом Пушкина.
В 1867 году он напечатал на французском языке свои "Записки", которые были переведены и напечатаны на родине только через 140 лет.
Свой богатый архив Долгоруков завещал другу Герцена, польскому эмигранту С. Тхоржецкому. Тот, не имея средств для публикации, продал архив в 1869 году при условии обязательного их обнародования подполковнику Постникову, который, как выяснилось, был агентом Третьего отделения. Рукописи Долгорукова были привезены в Россию и поступили в архив Зимнего дворца, где их в советское время обнаружил Н.Я. Эйдельман.
Умер князь Пётр Долгоруков 18 августа 1868 года.