Когда в марте бригада прибыла из Сибири в район г. Волхова, мы с комиссаром бригады Б. М. Луполовером явились к H. A. Гагену с докладом. Он нас подробно расспросил о боеспособности бригады. Несколько раз он сам бывал в частях на занятиях и учениях, чтобы лично убедиться в правильности информации. Проверки проходили без существенных замечаний.
Ко мне вначале, как мне казалось, он относился с изрядной долей неприязни и недоверия. Я объяснял это тем, что Гагена беспокоил вопрос, справлюсь ли я с бригадой, не имея еще опыта участия в боевых действиях в этой войне. Когда соединения корпуса совершали марш к линии фронта по бездорожью и глубокому снегу, генерал Гаген, контролируя каждую ночь передвижение частей корпуса, несколько раз обрушивался на меня, недовольный тем, что части бригады растягивались на марше. В целях маскировки от разведки противника с воздуха соединения корпуса двигались только в ночное время и до наступления рассвета должны были успеть выйти в район дневного привала в густой лес. Бригада с трудом, но все-таки успевала сосредоточиться в указанном нам районе. Опасаясь, что части бригады не успеют затемно выйти в назначенный район дневного привала, генерал Гаген, подогреваемый офицером Генерального штаба полковником Васильевым, человеком по натуре склочным, нервничал и все чаще допускал окрики и оскорбления в мой адрес. За 20-летнюю службу в армии я не имел ни одного замечания и к такому обращению не привык. Да и сам Гаген по натуре не был грубым человеком. Как-то раз на КП комкора я докладывал командиру корпуса о состоянии бригады и выходе в назначенный мне район дневки. При этом присутствовал полковник Васильев, который всюду, как тень, сопровождал генерала Гагена. По какой-то пустяковой причине Гаген обрушился на меня с грубой бранью, не сдерживаясь в выражениях. На этот раз я не выдержал и резко ответил, что старший начальник имеет право наказывать и отдавать подчиненных под суд за провинность, но права оскорблять человека никому не дано, тем более когда для этого нет причин. Меня поддержал комиссар бригады Б. Луполовер.
После этого случая мы ни разу не слышали от Гагена не только грубости, но даже повышенного тона. По всей вероятности, генерал понял, что перед ним офицеры, умеющие за себя постоять.
Когда надо было докладывать о выполнении боевой задачи или о сложившейся обстановке в ходе боя, я чаще всего вызывал к телефону начальника штаба корпуса полковника Кудрявцева, всегда спокойного и тактичного, и докладывал ему. Генерал Гаген во время боевых действий несколько раз бывал в бригаде, хотя добираться до нас по болотам и под огнем противника было непросто. Мне импонировала его смелость, требовательность к себе и подчиненным и чувство огромной ответственности за порученное дело.
Помню, когда части бригады вырвались вперед других частей корпуса и, форсировав реку Тигоду на участке Липовик - Дубовик, разгромили батальон противника и перехватили единственную дорогу противника на этом участке, я доложил об этом полковнику Кудрявцеву. Через несколько минут меня вызвал к телефону Гаген и, выслушав мой доклад, спросил, почему я сразу не доложил лично ему.
- Поймите, - сказал Гаген, - мне мало только знать, что делается в полосе наступления бригады, я еще хочу слышать ваш голос.
Это было сказано с большой теплотой. Командир корпуса поблагодарил нас за службу и приказал объявить от его имени благодарность всему личному составу бригады. Он несколько раз упомянул майора Назарова, который первым с батальоном форсировал реку Тигоду.
После этого от прежней натянутости не осталось и следа. В дальнейшем наши отношения строились только на большом взаимном уважении и доверии. После моего ранения, находясь в медсанроте бригады, я получил письмо от генерала Гагена. Привожу здесь его полностью:
"Дорогой Борис Александрович!
В Вашем хозяйстве все в порядке. Назаров (командир батальона, вернувшийся после ранения в бригаду и форсировавший с батальоном реку Тигоду) на месте. В районе КП тихо, меры все приняты, закрепляются. Побили фрицев здорово, они не ожидали. В непосредственной близости от КП около 60 убитых, 3 пленных. Взято 7 раций, 6 пулеметов, 1 миномет, винтовок несколько десятков. Подбито два танка, один сгорел. Сбор оружия продолжается. По документам, действовала диверсионная банда: 1, 2, 3 роты 162 ПП, 6 и 5 роты 45 ПП, 4 рота 185 ПП и 9 артбатарея 21 АП.
Еще раз желаю здоровья и скорейшего излечения. Если что надо, без стеснения сообщите мне, я буду рад Вам помочь. Жму Вашу руку. Привет с лучшими пожеланиями Давыдову и Воронину (это командир танкбата и его начштаба, которые были ранены одновременно со мной). Уважающий Вас Гаген Н.".
В конце письма была приписка комиссара корпуса полковника А. Лопатенко:
"Добрый день, товарищ Владимиров!
Искренне сожалею о том, что Вы получили ранение. От всего сердца желаю Вам скорейшего выздоровления и возвращения к нам. Будем Вас ждать так же, как и товарищей Давыдова и Воронина, скорее в строй. Не стесняйтесь, напишите, чем Вам нужно помочь. Помощь окажем. Ваша бригада дерется геройски. А. Лопатенко".
На следующий день после того, как я получил это письмо, в медсанбат верхом, весь в грязи, приехал проведать меня сам Гаген. Он привез мне в подарок две бутылки трофейного французского коньяка. Я был удивлен и тронут вниманием ко мне в такое трудное, горячее время.
Бывая у нас в бригаде, генерал Гаген любил рассказывать о своем прошлом, о службе в царской армии, и его всегда с интересом слушали. В империалистическую войну H. A. Гаген в звании офицера воевал на русско-германском фронте, где был отравлен удушливыми газами. Последствия этого чувствовались и теперь: он часто тяжело и с надрывом кашлял. Пройдя всю Гражданскую войну, мирную учебу, Николай Александрович с первых дней Великой Отечественной войны принял участие в боях, командуя стрелковой дивизией, которая за успехи в боевых действиях была переименована в "гвардейскую". Затем он был назначен командиром 4-го гвардейского корпуса, в состав которого вошла бывшая его 3-я гвардейская стрелковая дивизия.
Многие из личного состава бригады были представлены к наградам за проявленное мастерство и героизм во время Любанской операции. Наградные листы по командной инстанции были направлены в штаб Волховского фронта (теперь мы входили в состав этого фронта) и вскоре возвращены оттуда с резолюцией командующего: "Армия успеха не имела, в награде отказать". Хотя в бригаде никто не думал о наградах и не ждал их, такое огульное отношение ко всем без исключения бойцам и командирам было в корне неверным. Армия действительно не выполнила полностью поставленную перед ней задачу, но многие командиры и солдаты дрались, не щадя своей жизни, и погибали геройски. Их, хотя бы посмертно, нужно было отметить наградами.
В июле и августе в бригаду прибыло пополнение и недостающее оружие. Наряду с оборонительными и дорожными работами на нашем участке усиленно велась боевая подготовка с командным составом и подразделениями.
В целях проверки хода оборонительных работ и организации учебы бригаду посещал командующий 54-й армией генерал A. B. Сухомлин, которого отличали редкостная выдержка и самообладание. Будучи, по сути, образованным, интеллигентным человеком, он никогда не позволял себе грубость в обращении с подчиненными любого ранга даже в тяжелейшие дни войны, когда нервы у всех были напряжены до предела. Меня восхищала эта черта характера командующего, и хотелось знать, каким образом он этого достиг: либо природой был наделен этим прекрасным качеством, либо еще в молодости прошел хорошую школу. Трудности жизни, казалось, никак не отражались на нем: всегда аккуратный, подтянутый, стройный - прекрасный пример для подражания.
Но были, увы, и другие командиры, которые под воздействием фронтовой обстановки быстро теряли то, что приобреталось долгими годами мирных довоенных лет. Очень заразительна была нецензурная брань. Ругались везде и всегда, а чаще всего просто так, для "украшения речи". Но от генерала Сухомлина никто и никогда не слышал ничего подобного. На совещаниях начальствующего состава он требовал, возмущался, просил выкинуть из своих лексиконов матерщину. Все с ним соглашались, но за дверью землянки все возвращалось на круги своя.
Синявинские бои
Лето 1942 года - зима и весна 1943 года
Во второй половине августа в воздухе запахло грозой. По отдельным моментам можно было судить, что где-то на нашем Волховском фронте идет подготовка к новым сражениям. Первой ласточкой был приказ штаба 4-го гвардейского стрелкового корпуса об отправке в распоряжение начарткорпуса артдивизиона бригады в район пункта Сирокасска. 24 августа бригада срочно начала получать недостающее оружие: около 1000 автоматов, более полусотни противотанковых ружей (ПТР), около 40 единиц 82-мм и 120-мм минометов и более десятка станковых пулеметов. Едва успели мы очистить поступившее к нам оружие от заводской смазки, как сразу же получили задачу: "Бригаде сосредоточиться в тыловой район 8-й армии - Красный Октябрь, Овдакало, Подрыло".
258-я бригада выступила с наступлением темноты и в 5 часов утра 29 августа уже была в указанном районе.
История Синявинской операции такова: Верховное Главнокомандование предложило войскам Волховского и Ленинградского фронтов провести наступательную операцию с целью снятия блокады Ленинграда. Местом проведения этой операции был избран Шлиссельбургско-Синявинский выступ. Войска двух фронтов разделяли здесь всего лишь 12–15 км пространства, занятых противником. Центром вражеской обороны являлись Синявинские высоты.
27 августа 1942 года 8-я армия Волховского фронта, прорвав оборону противника, нанесла удар в направлении этих высот и подошла к населенному пункту Синявино. Здесь наступление армии застопорилось. Причина заключалась в том, что штаб и командование 8-й армии (командарм - генерал Ф. Н. Стариков) спланировали лишь артподготовку атаки, в то время как артобеспечение боя в глубине обороны противника спланировано не было совершенно.
В результате такой, я бы сказал, непредусмотрительности и неграмотности наша атакующая пехота несла очень большие потери и быстро утрачивала боеспособность. Было решено ввести в сражение второй эшелон армии (4-й гвардейский стрелковый корпус под командованием генерала H. A. Гагена) только тогда, когда наступление войск 8-й армии было остановлено, а не в ходе сражения. Эта вторая непростительная ошибка с несвоевременным вводом в сражение 2-го эшелона армии, предназначенного для развития успеха 1-го эшелона после прорыва обороны противника, отрицательно сказалась на всей операции.
На пятые сутки после начала наступления первого эшелона командир корпуса поставил нам, командирам соединений, боевые задачи. Наша 140-я отдельная стрелковая бригада по задаче командира корпуса должна была наступать во 2-м эшелоне корпуса. Получив задачу, бригада выступила для занятия исходного положения. На марше на части бригады налетели 11 пикирующих самолетов противника. В результате налета мы потеряли до 20 человек и столько же лошадей. Сравнительно небольшие потери объяснялись тем, что с целью маскировки от авиации противника части бригады двигались рассредоточенно, по нескольким маршрутам. Нам удалось ружьями (ПТР) и станковыми пулеметами сбить один самолет.
На следующий день наши части подошли к реке Черной и здесь получили боевой приказ: наступать на левом фланге корпуса в направлении отм. 38.3.
Берега реки Черной очень заболочены. Сплошная трясина буквально засасывала человека с головой. Наконец, ночью, с огромными трудностями, мы преодолели болото, а с утра попали под бомбежку, которая длилась с небольшими перерывами весь день, с рассвета до сумерек. На этот раз от ударов авиации потери в частях были значительными.
С утра 2 сентября мы продолжали продвигаться, тесня пехоту противника, и достигли проселочной дороги совхоза Торфяник-Келково. Немецкие самолеты не давали ни минуты покоя и бомбили нас все светлое время суток.
На следующий день я ввел в бой второй эшелон бригады - 3-й отдельный стрелковый батальон - для более решительного нажима на противника. Вражеские самолеты продолжали непрерывно бомбить и обстреливать наши части. Вскоре, видимо, подошли свежие силы противника, и огонь его артиллерии, особенно минометов, значительно усилился. С Синявинских высот прекрасно наблюдались наши боевые порядки, и противник имел возможность вести прицельный артиллерийско-минометный огонь, который выводил из строя бойцов и сковывал наши действия. Невозможно было не только продвигаться, но и головы поднять. Над нами с ревом носились осколки снарядов и бомб. Кругом стоял кромешный ад.
Кровопролитные бои в Любанской операции теперь казались не столь тяжелыми: тогда у нас был численный перевес и мы диктовали противнику свою волю. Теперь же он превосходил нас по численности в живой силе и артиллерии, а его авиация полностью господствовала в воздухе. Наша артиллерия, как корпусная, так и армейская, почему-то молчала. Частей корпуса не было ни справа, ни слева бригады. Где они дрались, нельзя было понять. Время от времени в воздухе появлялись наши самолеты, но тут же истребители "мессершмитты" завязывали воздушный бой, который часто заканчивался не в нашу пользу.
С большими трудностями, под грохот разрывов, удалось наконец связаться по рации с командиром корпуса генералом H. A. Гагеном. Нам нужно было ориентироваться в обстановке в полосе корпуса, требовалось знать, где дерутся соединения корпуса, что делает артиллерия корпуса и армии и почему она не ведет огонь на подавление минометов и артиллерии противника, каким образом можно связаться с нашей артиллерией, чтобы поставить ей задачу на уничтожение хотя бы вражеской пехоты.
Из разговора с командиром корпуса я узнал, что и на соседних участках фронта противник активизируется и обстановка осложняется. Из-за грохота боя и разрывов авиабомб и снарядов я больше ничего толком не мог разобрать. По отрывочным ответам генерала Гагена мне стало ясно, что и ему нелегко и что надо решать вопросы боя самостоятельно, надеясь только на свои силы. Это единственное, что я понял из нашего разговора с командиром корпуса. Ничего утешительного и никакой нужной информации я не получил.
К 4 сентября, несмотря на ожесточенное сопротивление противника, части бригады немного продвинулись вперед. Высланные на фланги разведчики возвратились, не встретив никого из частей корпуса. По задаче, поставленной нам, мы должны были продвигаться к Неве для соединения с частями Ленинградского фронта.
Наше положение было исключительно тяжелым. Имея приказ наступать, о переходе к обороне на достигнутом рубеже нельзя было и думать. Гитлеровцы кружили вокруг нас, как волки, вводя в бой новые, свежие силы.
Мы не знали, в каком положении находятся войска Ленинградского фронта. Нам нужно было выполнять полученную задачу - наступать, несмотря на яростное сопротивление противника. Наши батальоны геройски дрались, но с каждым шагом таяли, как весенний снег. Особенно досаждала нам авиация противника, которая с ревом сирен пикировала, бомбила и обстреливала из крупнокалиберных пулеметов. Стараясь остановить нас во что бы то ни стало, самолеты постоянно кружили над нами. Зенитных средств у нас не было, мы были беспомощны перед ними.
По одному из достигнутых нами рубежей противник дал сильный заградительный огонь и вынудил части бригады залечь. Вскоре с фронта и на флангах наших батальонов показалась густая масса пехоты. Немцы начали атаковать. В результате длительного неравного боя с превосходящими в несколько раз силами противника наши поредевшие батальоны были окружены. Около суток продолжался бой. Отдельным группам бойцов удалось выйти из окружения. Мы несколько раз всеми имеющимися у нас силами шли на выручку окруженным, но ничего сделать не могли.
В этих боях мы потеряли многих командиров и солдат. Был тяжело ранен начальник политотдела бригады товарищ Трефилов, начальник разведки бригады ст. лейтенант Чернов. Прямым попаданием 250-кг бомбы в цель были разорваны в клочья четыре бойца из отдела "Смерш" вместе с начальником отдела майором Кот.
Всю ночь и утро 7 сентября противник особенно усиленно вел обстрел снарядами и бомбил мой командно-наблюдательный пункт. Были ранены мой ординарец Н. Чепцов, сержант комендантского взвода Гумарев и фельдшер управления бригады Шанина. Противник, видимо, точно засек наш командно-наблюдательный пункт.
Было бы лишним говорить, что настроение у всех у нас в те дни было подавленное. По силе нажима огня и агрессивности было ясно, что инициатива в боевых действиях полностью перешла к противнику. Не встречая сопротивления со стороны нашей авиации и зенитных средств, гитлеровцы в небе хозяйничали как у себя дома. Части, двигающиеся на усиление корпуса, подверглись такой сильной бомбежке, что подразделения трудно было собрать. Многие бойцы после удара авиации разбредались и небольшими группами бродили по нашим тылам в поисках своих частей.
С батальонным комиссаром Б. Луполовером мы собирали беспризорных бойцов и пополняли ими наши подразделения и части. Довольны были все: бойцы тем, что обрели новую "семью", а мы - что пополнились.
Бойцы одного из наших батальонов, вышедшие из окружения, с восхищением и гордостью рассказывали о 20-летней девушке из Сибири Полине Ясинской, которая погибла в боях 5 сентября недалеко от дороги совхоза Торфяник-Келково. Эту замечательную девушку-фельдшера знали многие бойцы и командиры по предшествующим боям под Любанью. Рассказывали, что, когда в батальонах почти не осталось офицеров (одни убиты, другие ранены), некоторые слабые духом солдаты, не выдержав напряжения боя и боясь повторной контратаки свежих сил противника, начали отходить с рубежа, который удерживали батальоны. За отдельными паникерами потянулись другие. Оказывая медпомощь раненым бойцам, Полина увидела, что один за другим бойцы потянулись в тыл. Понимая, чем это может грозить батальону, который и так с неимоверным трудом и потерями удерживал малыми силами натиск противника, она поднялась с земли и, размахивая над головой автоматом, звонко крикнула во весь голос: "Ребята! За мной!" Увидев смело бегущую вперед девушку и услышав ее команду, солдаты, самовольно вышедшие из боя, один за другим побежали за ней к боевой цепи поредевшего батальона. "Бей гадов-фашистов!" - кричала Полина, лежа в цепи и стреляя из автомата в накопившегося для атаки противника. Теперь уже как командир, под градом осколков от разрывов снарядов и мин, она из окопа наблюдала за противником, который готовился к повторной атаке. Перед атакой немцы обрушили на цепь батальона огонь артиллерии. Одним из осколков разорвавшегося поблизости снаряда Полина была убита. Противник перешел в атаку и, обойдя батальон с флангов, замкнул цепь окружения. Так погибла Полина Ясинская, девушка-героиня, гордость 140-й бригады.