За несколько дней до того подполье сообщило: готовится массированный налет на Свердловск и Горький. Фашистам надо было нанести упреждающий удар. И вот сто одиннадцать бомбардировщиков "Пе-2" в сопровождении истребителей "Ла-5" пошли на северо–запад. Расчет был точен: атаковать перед самым взлетом немцев. Бить только по аэродрому.
Для Михаила Рябцева - первый боевой вылет. Каким‑то он будет?
В 1940 году инструктор Минского аэроклуба Спижарный учил курсантов тактике воздушного боя. Спижарный любил говорить: "Знания не в тягость, обуза - пустота".
Плоскости тонут в темноте. Строгая дистанция, интервалы. Лететь надо без огня. Радио молчит - нельзя выдавать себя ничем. Ведь на земле, устремив жерла вверх, стерегут небо зенитки противника. Об этом помнят советские летчики. И знают, что ПВО сещинокого аэродрома усилена в три раза. Обычно уничтожение объекта начинается с подавления обороны. Но сегодня по-другому: все бомбы - на вражеские самолеты и офицерский пансионат, Сеща бурлила в праздничных огнях. Фашистское командование собиралось взять реванш за Сталинград. Определено: место - Курская дуга, время - лето 1943 года. A noiKa фашисты демонстрировали безнаказанность и мощь.
В Сеще сосредоточилась новая техника: модернизированный бомбардировщик "Хейнкель-111", новый истребитель "Фокке–Вульф-190А", штурмовик "Хеншель-129". Они ровными рядами стояли под лучами прожекторов, ожидая последнюю команду - "взлет".
Рябцев видел, как испуганно забегали фашисты по аэродрому, как один за другим стали гаснуть огни, как побежали по полосе два "фоккера".
Ведущий группы старший лейтенант Косолапов, чтобы не мешать работать бомбардировщикам, поднял истребители выше. Оттуда хорошо был виден весь аэродром и на нем горящие самолеты.
Косолапов оставил группу на старшего лейтенанта Пушкина и с ведомым Левченко устремился в атаку на "фоккеров". Через несколько секунд на земле горели еще два вражеских самолета.
Когда возвращались на свой аэродром, была все еще ночь. Потом было еще много боевых ночей и много боевых дней, приходилось бывать во всяких переделках, но ни одно впечатление не могло сравниться с тем, первым, когда он принял боевое крещение. Так и вела война молодого человека по нелегким своим дорогам. Второй вылет похож на сотый, сотый - на двухсотый; и так до последнего дня войны.
14 июня 1943 года Михаил Рябцев писал в дневнике: "Не вернулся на свой аэродром ведомый Бессолицина - Василий Балдук". Всего одна фраза. Место Василия занял другой летчик, и он должен был теперь так же бесстрашно прикрывать своего ведущего, как это делал Василий Балдук. А он действительно не ведал страха. Когда у него в одном из боев опустели снарядные ящики, Василий развернул свой самолет и пошел на фашиста в лобовую атаку. Тот дрогнул, хотел увернуться, взмыть ввысь, но было поздно: два скоростных новейших истребителя столкнулись. "Фокке–Вульф-190А" рассыпался на куски. А дельта–древесный фюзеляж "Ла-5" только потрескался в нескольких местах. Выдумка? Нет, быль.
"Иван летает на бревне", - зашумела немецкая пропаганда, но больше ни один летчик рейха не рискнул испытывать мужество "Ивана".
Превосходство в воздухе. Как нелегко завоевывалось оно! Этапами к нему были действия советской авиации под Сталинградом, воздушные сражения на Кубани, операции по уничтожению авиации противника весной и летом 1943 года, ожесточенные бои на Курской дуге и над Днепром, мужество и смелость, преданность и вера в нашу победу.
Когда 5 августа 1943 года над Москвой впервые взметнулся победный салют войскам, освободившим Орел и Белгород, - это был салют и Михаилу Рябцеву.
После войны он окончил Военно–воздушную академию, освоил восемнадцать типов самолетов.
…Темнота рассеивается незаметно. В доме напротив зажигаются огни. Михаил Евсеевич, притулившись на диване, листает журнал. Шум в коридоре заставляет его встрепенуться, он бросается к двери. "Подумать только, - недовольно бормочет Рябцев, - космонавт спит, а они тут такое устроили…"
Дверь распахивается - на пороге румяный от мороза Быковский…
- Здравия желаю, товарищ подполковник! - Быковский смеется - такое искреннее изумление написано на лице Рябцева. - Вот не удержался, сходил на аэродром. Дорога до него как будто дорога в юность. Сколько по ней хожено!
План второго дня предусматривал встречи со школьниками. Быковский волновался. Он всегда с большим уважением относился к любой аудитории, но к школьникам - особенно.
Школа номер восемь. Она почти у самого военного городка. Гарнизон традиционно шефствует над нею. Часто там бывают офицеры, курсанты, солдаты. То концерт дадут, то военизированную игру проведут, то организуют работу военных кружков. Особенно много хлопот в школе летом.
Когда летчики заняты, к детям идут техники, авиационные механики. А когда заняты авиационные специалисты, идут летчики. И так все время. Дети хотят все знать, все услышать из уст бывалых людей. Любят ребята и мастеровых людей. Есть такие специалисты у авиаторов - ремонтники.
Прежде много раз бывал в школе и Валерий Быковский. И вот он снова здесь, в знакомом актовом зале. Пионерская организация школы принимает его в почетные пионеры, лучший ученик повязывает галстук. Ко многому обязывает это звание: почетный пионер.
В тот же день Валерий Федорович Быковский посетил еще одну школу, техникум, ремесленное училище.
Встречи были долгими. Космонавт охотно отвечал на вопросы. Юноши и девушки - на пороге выхода в самостоятельную жизнь. Они хотели много знать, во многом разобраться.
- Зачем мы осваиваем космос?
- Что вы думаете о сегодняшней молодежи?
- Совместима ли высокая цивилизация и земные человеческие недостатки?
- Какое состояние вы больше всего любите?
Ответ на последний вопрос:
- Занятость.
Вечером друзья по полку - качинцы - Черкашин, Роднев, Бородкин и другие просили Валерия быть их гостем.
У каждого офицера есть родная часть. Родным я называю свой первый полк. Первая встреча с воинским коллективом после училища остается в памяти навсегда. Где бы ни носила тебя жизнь, где бы ты ни шел трудными военными дорогами, хочется побывать в своем родном полку, прикоснуться воспоминаниями к юным офицерским годам.
А сколько воспоминаний.
- А помнишь?
- Знаешь, а ведь тогда…
И так непрерывно, долго–долго мы вспоминали свою жизнь.
Молчит лишь Юрий. Он рад встрече, хотя внешне сдержан. В грустном кивке головы, печальных глазах - выстраданная боль. Ничто, кажется, не изменилось в нем. Но…
Произошло это несколько лет назад. Мы получили новый самолет и начали активное переучивание. Полеты шли непрерывно. Летчикам нравился маленький верший истребитель, все с интересом ждали очереди вылететь на новой "матчасти". Погода способствовала быстрому переучиванию, и скоро все летчики стали летать ночью. В полку дарил особенный подъем всеобщей радости. Это была наша победа.
В эти дни Юрий познакомился с Нелли. Пусть говорят, что нельзя полюбить с первого взгляда. Они полюбили друг друга. В маленьком городке люди на виду, скоро об их дружбе знали все. Нелли была красива. Ее охотно приняли на офицерском вечере.
Встречались Юрий и Нелли каждый день. После полетов она ждала его. Старшие товарищи радовались за Юрия, а мы завидовали. Нелли была олицетворением совершенства, эталоном боевой подруги. Так мы думали. Но однажды…
Шли ночные полеты. Как правило, они заканчиваются на рассвете. Мы находились на старте, у самолетов, и еще не знали, что случилось несчастье.
Неожиданно взвилась красная ракета, вспорола на мгновение летнюю ночь, напблнила тревогой округу. Тотчас установилась тишина, обманчивая, недобрая.
Полеты были прекращены, один за другим самолеты возвращались на аэродром. Кавалькада аварийных машин с затемненными фарами неслась через летное поле к городу. После короткой дремы все пришло в движение.
В ту ночь военный городок не спал. На одной из улиц, распластавшись на брюхе, лежал истребитель. Весть летела от дома к дому, вспыхивал свет в окнах, многие полуодетые - кто что успел накинуть - бежали на шум. Вокруг самолета образовалась толпа, а люди все подходили и подходили.
Летчик был цел и невредим. Он ходил возле самолета, заглядывал во входные тоннели сопла.
Вдруг из задних рядов кто‑то стал энергично проталкиваться вперед, к самолету. Люди расступились неохотно, некоторые даже сердились, но Нелли - это была она - ничего не слышала. Пробившись к кабине, она припала к ней, искала растерянно - где же летчик?.. Ее глаза были безумны.
- Юра, Юра, - бормотала она, наконец увидала летчика, поняла, что это другой, как‑то сразу обмякла, а потом пошатнулась и упала.
Юрий пришел к ней утром. Она сидела на крыльце, задумчивая и какая‑то отрешенная. Он сел рядом и привлек ее к себе.
Нелли заплакала.
- О господи, такая трагедия…
- Это даже не авария, Нелли.
- Это трагедия. Этот самолет… Нам надо уехать отсюда, Юра. Куда хочешь. Я люблю тебя, Юра, и если ты меня тоже любишь…
- Я военный - и не могу уехать.
- Но я люблю тебя!
- Я тоже тебя люблю.
- Самолеты падают с неба…
- Нелли! Костя совершил подвиг. В сопло его машины попала птица, двигатель остановился. Но он не бросил самолет, спланировал и посадил на улицу.
- Ну и что с того? Я больше не могу так.
- Не торопись, Нелли, одумайся!
- Нет, нет, прощай…
Нелли ушла. А Юрий еще долго сидел на крыльце. Больше он ее не видел. Она уехала в тот же день. Мы никогда не говорили о Нелли. Мы хотели помочь Юрию, но как это сделать - не знали. В любви и горе советчиков нет.
Шли годы. Юрий окончил академию и вернулся в свой родной полк. Нас взволновала тогда его верность дружбе и нашему "союзу холостяков". Но мы знали, что и Нелли тоже была причиной его возвращения в полк и в эти места. Он не боялся встречи с прошлым. Нам казалось, что он все время чего‑то ждет, находится в предчувствии чего‑то.
…Виктор Черкашин занимался столом. Его жена Тамара вместе с другими женщинами хлопотала на кухне. А у нас разговор не клеился, хотя каждый был переполнен чувствами, каждому было что сказать, чем поделиться, напомнить. Кстати, я припомнил несколько занятных эпизодов и рассказал их друзьям.
Иногда Валерий приезжал ко мне на службу. Как‑то летом, не предупредив меня, Быковский приехал в штаб.
Предъявив удостоверение, он хотел уже пройти, но часовой остановил его и учтиво попросил показать пропуск.
- Ведь я же показал вам свое удостоверение, - сказал Быковский.
- Простите, товарищ подполковник, но лучше, если вы закажете пропуск.
Через несколько минут, получив пропуск, Быковский вернулся к проходной. Часовой тщательно проверил документы, пропуск, приложил руку к козырьку и попросил разрешения обратиться. Часовой явно смущался и чувствовал себя неловко.
- Можно получить автограф? - краснея, сказал он.
- Конечно, можно. У меня есть хорошая открытка.
Быковский достал из бокового кармана открытку, подписал ее и подал часовому.
А вот еще случай.
Как‑то Валерий ехал на встречу с молодежью одного предприятия. У него было несколько часов свободного времени, он позвонил мне, и мы решили покататься по весенней Москве. Был солнечный день, улицы запружены нарядно одетыми, медленно шествующими людьми.
Мы направились к центру. И тут я заметил вокруг нашей машины стаю "Волг", "Побед" и "Москвичей". Они норовили идти почти вплотную, а пассажиры заглядывали в нашу машину. Мы видели их восторженные лица, слушали, о чем они говорят.
Быковский был невозмутим, словно все это его не касалось.
- Поедем вместе, - уговаривал он меня.
- В каком качестве? Ведь приглашали космонавта.
- А разве роль однополчанина невысока?
Свисток милиционера прервал разговор. Какой–то водитель, забыв о светофоре, выскочил на красный свет.
Милиционер подошел к нашей машине.
- Простите, Валерий Федорович, что задерживаю. Лихачат, норовят взглянуть на космонавта!
…На столе тем временем заполнялись пустующие прогалы. В квартиру входили жены летчиков. Они были нарядные, торжественные, обращались к Валерию на "вы", отчего он только конфузился. Он всячески старался показать, что нимало не изменился, остался все тем же В а–леркой, а такое почтительное обращение увеличивало разрыв, нарушало простоту. Благо, у меня в запасе имелось еще немало историй из нашей прежней полковой жизни, и я не ленился, выкладывал их одну за другой.
Рассказал я и про рыбалку.
По воскресеньям мы часто все вместе выезжали в лес и на озеро. Утром вездеход останавливался у домов. Протяжным сигналом водитель извещал: "Пора!" От подъездов тянулись заспанные рыболовы. Залезали в кузов, зябко жались друг к другу. Но потом, как цепная реакция, начиналось бурное пробуждение. Сыпались прибаутки, острословы упражнялись в юморе. Старший машины, капитан Николай Кузнецов, встав на подножку, пересчитывал прибывших, делал перекличку:
- Ничего не забыли? Быковский, хлеб взял?
- Взял!
- Аксенов, колбасу положил?
- Тут она.
- Олег, огурцов достал?
- Да!
- Горючего хватит?
- Хватит!
- Поехали!
- Командир, стой, удочку забыли!
- Обойдешься!..
Однажды повезло Быковскому. Он поймал большую щуку. Я широко развел руками и убежденно сказал:
- Килограммов пять с гаком будет, а то и…
Вспомнили еще и такую историю.
Как‑то к нам приехал Крымский - художник военной студии имени Грекова. Заложив руки за спину, он расхаживал по маленькой комнатушке, разместившейся под крышей старого, разрушенного войной Дома офицеров. Настроение у Крымского было преотвратительное. Его терзало беспокойство: сможет ли он здесь выполнить задание студии?
- Нет типичного лица, - рассуждал он вслух, - Перевелись асы! Где летуны? Такие, чтобы зрителю было приятно посмотреть: могучего сложения, с высоким крутым лбом, пышными вразлет бровями, гордой осанкой, твердыми волевыми губами?.. А здесь… не то все, типичное не то.
Насупившись, Крымский ждал, скрестив на груди руки, облокотись на обшарпанную, в зеленых пятнах стену. Наконец загремел телефон. Художник жадно схватил трубку, как будто только телефон мог принести ему облегчение.
Некоторое время он слушал молча. Лицо его мрачнело, брови сбегались к переносице, в нервном тике дергались губы, зло блестели глаза.
- Вы понимаете! - закричал он, не выдержав, в черную трубку. - Мне нужны не классы летные, а люди. Их лица - мужественные, суровые, героические! Кого вы мне подсовываете? Низкорослых, щупленьких мальчиков, стеснительных, как барышни из института благородных девиц! А где отчаянная схватка со стихией, врагом? Где железное самообладание, неподдельная решительность? Помогите мне! Вы комиссар, вы должны понимать, насколько ответственно задание студии. Пришлите настоящего аса. Лучшего молодого летчика полка… Ну, наконец‑то! Сердечное вам спасибо.
Крымский засуетился. Печальные складки разгладились. Лицо стало приветливым, даже милым. По щекам прошелся румянец. Тут же на мольберт был взгроможден подрамник с чистым холстом, палитра укрепилась на большом пальце, правая рука играла кистью. Художник готовился к серьезной работе.
- Разрешите войти, - послышалось за легкой дощатой дверью.
- Да, да, - протянул художник на мотив опереточной песенки.
В комнату вошел старший лейтенант. Он был явно смущен. Крымский посмотрел на худенького остролицего летчика, отметил про себя: "Ни одной орденской ленточки. Лицо мальчишеское. И брови словно крылья стрижа. Это наверняка не он".
- Да вы не смущайтесь, - неожиданно предложил художник. - Решили посмотреть, как создаются картины? Посидите вот здесь. Не помешаете.
- Меня прислал замполит, - тихо проговорил старший лейтенант.
- Вас?! - С лица художника сползла беззаботность. Оно стало свирепым.
А спустя секунду Крымский бросился к телефону, выдохнул в трубку невнятную фразу. Затем вяло опустился на единственный стул. Скосив глаза, рассматривал старшего лейтенанта: смоляные блестящие волосы, острый мальчишеский подбородок, ссутулившиеся плечи, нагрудный золотой знак классного летчика, расслабленную спортивную стойку… В глазах летчика почудилось что‑то задиристое, озорное, но художник отвел взгляд.
- Садитесь, товарищ… - только и сказал он.
- Быковский, - подсказал летчик.
- Да–да, товарищ Быковский.
Сеанс длился два часа. Холодно распрощавшись с летчиком, художник в тот же день выехал в Москву. В студии он сказал, что задание не выполнил.
После полета отважного летчика в космос в газете "Красная звезда" появился живописный портрет космонавта. На читателя смущенно смотрел своими пронзительными темными глазами худенький старший лейтенант.
И, наконец, напоследок не мог не рассказать еще один забавный эпизод.
Летом 1964 года я сдавал государственные выпускные экзамены в институте. Большая светлая аудитория была убрана цветами. За порогом толпилась группа студентов, они перешептывались и листали страницы учебников. Увидав председателя государственной экзаменационной комиссии, выпускники как‑то сразу смолкли и растеклись в разные стороны коридора.
- Куда же вы? - обратился профессор Самойло к спешно удалявшимся студентам. - Смелее, друзья, смелее! Берите билеты.
Дверь захлопнулась, разделив студентов на две группы. По одну сторону остались томящиеся в мучительном ожидании, по другую - отважившиеся "перейти Рубикон". Но и тут, и там царила тягучая тишина.
Неожиданно дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель протиснулась голова.
- Простите, профессор, можно… - начала голова, но договорить ей так и не дали. Александр Сергеевич решительным жестом прервал речь и поманил в аудиторию.
- Знаю, знаю. Прошу. - И когда молодой человек вошел, столь же решительно указал ему: - Берите билет и… вон за тот стол. Готовьтесь.
Молодой человек неуверенно подошел к столу. Он был явно смущен. Для чего‑то по–военному одернул и без того безукоризненно сидевший на нем темно–синий костюм.
- Вы понимаете, я пришел…
- Ищите счастливый билет, он перед вами.
Последние слова прозвучали совершенно категорически: мол, пришли сдавать, так сдавайте. Молодой человек пожал плечами, потоптался на месте, растерянно кивнул сидевшему за первым столом студенту и… решительно вытянул билет. "Номер 16!"
Члены государственной комиссии, занятые делами, не вникли в суть происходившего. Не обратили они внимания и на то, как состроил удивленную гримасу и фыркнул, давясь от смеха, сидевший за первым столом студент. Дальше все шло своим чередом.
- Кто готов? - спросил председатель экзаменационной комиссии.
- Разрешите мне?
Профессор повернул голову.
- Вы? - Кажется, он удивился немного. - Пожалуйста.
Обладатель шестнадцатого билета четко подошел к столу и сказал:
- Разрешите отвечать?
Старший преподаватель Алла Владимировна Дубровская остановила взгляд на отвечавшем и нервозно заерзала на стуле: "Неужели?"
Молодой человек тем временем отвечал на первый вопрос. Профессор внимательно слушал, покачивал головой. Потом, посоветовавшись с членами комиссии, председательствующий сказал: "Достаточно. Переходите ко второму вопросу".