Легко сказать: выехать. А на чем? Машин у нас не было. В два часа дня, растянувшись длинной цепочкой, мы двинулись в тайгу. Двадцать шесть километров! Начало концерта в. двадцать ноль–ноль.
Стоял знойный июль. Солнце пекло нещадно. Нам приходилось то спускаться в дышащие прохладой овраги, то подниматься вверх, с трудом карабкаясь по судорожно вцепившимся в каменистую почву корням хвойных великанов. Не стало слышно веселых песен. Послышались колючие, раздраженные реплики. Но лейтенант шел впереди, не зная усталости, только очень часто уточнял направление по компасу.
В десятом часу вечера мы пришли в село. И сразу же начался концерт.
Лейтенант куда‑то исчез. Объявив очередной номер, я пошел искать его, чтобы узнать, останемся ли мы здесь ночевать. Поднялся на второй этаж, открыл дверь в узкую полутемную комнату - и увидел лейтенанта. С искаженным от боли лицом он лежал на диване. Я взглянул на его ноги. Они были забинтованы.
Увидев меня, лейтенант встал и через силу улыбнулся.
- Виноват, товарищ лейтенант! - сказал я.
- Заходи, заходи.
Прихрамывая, он прошелся по комнате, остановился у окна.
- Война, старые раны мучают. Ну, ничего… Слушаю вас.
- Разрешите узнать, когда двинемся в обратный путь. Концерт может затянуться.
- Ночевать здесь не останемся. Но программу обязательно покажем всю.
- Слушаюсь! Может быть, - заговорил я неуверенно, - мы понесем вас или достанем лошадь?
- Не смейте даже думать об этом!
В три часа ночи. мы вышли в обратный путь. Лейтенант снова был впереди, шутил, подбадривал уставших.
С тех пор минуло много лет. После окончания школы я больше не встречал лейтенанта, не помню даже его фамилию. Но я всегда и во всем стараюсь быть похожим на него.
В самолете Валерий Быковский долго молчит, смотрит в иллюминатор, узнавая запорошенные снегом места, где летал, где начинал свою лейтенантскую службу. Три дня, проведенные в родном полку, всколыхнули память о той поре.
Быковский встрепенулся, мечтательно посмотрел на нас, сказал:
- А знаете…
И стал вспоминать.
Антон Губенко
"Моя самостоятельная жизнь, хотя я с детства мечтал о небе, началась с необычной профессии - охотника за дельфинами. Вместе с артелью рыбаков я выезжал на захудалом катеришке в море. Дельфины кувыркались в синей воде, раскрывая свои зубастые морды, как громадные птичьи клювы.
Матрос–боец, рыжий парень с узловатыми мускулами, сидел на корме и водил дулом по горизонту, высматривая добычу. Я лежал рядом, готовый в любую минуту прыгнуть в море. Моей задачей было не дать подбитому дельфину опуститься на дно. Едва раздавался выстрел, я нырял за тонущим зверем в воду, хватал его рукой за острый скользкий нос и вытаскивал на поверхность. Так я держался с ним на волнах, пока не подходил катер…"
Шесть месяцев Антон отдал морю. Но однажды, сняв матросскую робу, он подошел к капитану катера и сказал:
- Уезжаю. Спасибо за работу. Больше не могу уничтожать этих животных.
Антон возвращается в Мариуполь - город, где учился в профтехшколе, которую неожиданно покинул в поисках романтики. Поступает подручным слесаря, вступает в комсомол. Он активно занимается общественной работой, спортом и готовится к осуществлению своей мечты - летать.
В мае 1927 года Антон пришел в райком комсомола с заявлением: "Прошу направить меня в школу военных летчиков. Обязуюсь ничем не осрамить чести комсомола". В тот же вечер он написал матери: "Я не могу без неба, без трудных и опасных дорог, которые меня ожидают… Я хочу покорить небо, сделать его обжитым, как наша земля".
Антон пишет также старшей сестре, которая была для него и всех его многочисленных братишек и сестренок дорогим и близким человеком - няней и воспитательницей:
"Мама–Таня!
Час назад я официально признан военным летчиком! Я являюсь частичкой нашего огромного и могучего Красного Воздушного флота и несу ответственность за охрану созидательного труда советского народа. Как красный командир я принял решение поехать служить туда, где вероятнее всего может быть нападение на нашу страну. Командование удовлетворило мою просьбу. Я еду на Дальний Восток. Да–да, Таня, я счастлив. Я чувствую потребность в моих силах, знаниях. В тех суровых условиях я пройду настоящую закалку и получу необходимый боевой опыт".
I
И вот полет! Ощущение неба, простора, волнующее чувство силы и способности совершить нечто необыкновенное…
Еще не остывший от пережитых чувств, Антон Губенко отрапортовал командиру отряда о результатах полета. Тот, глядя мимо него, коротко бросил:
- Двое суток ареста!
Командир отряда был человек неплохой, но упрямый и резкий, как и сам Губенко.
- Есть двое суток! Разрешите узнать - за что?
- За все, что вы творили в воздухе.
- Я хотел испробовать машину. Всего две лишних фигуры!..
- Воздушная акробатика не входит в нашу программу. Вы не циркач, а военный летчик. Вас на бис никто не вызывал, понятно? Получите двое суток ареста…
Антон воспринял наказание внешне спокойно. На его взгляд, оно явилось результатом неких противоречий, разрешить которые не в силах ни командир отряда, ни он, Антон Губенко.
Командир прав - налицо нарушение инструкции. Но прав и он - "воздушная акробатика" не самоцель, а путь к профессиональному мастерству. Впрочем, то же самое он пытался доказывать и в школе, но результат был тот же - наказание за нарушение.
Губенко попросил разрешение покинуть аэродром. Вечером к нему пришли товарищи.
- Брось, Антоха, не унывай, - сказал летчик Стригунов. Человек он спокойный, уравновешенный, но тяжелый, как говорят, на подъем. - Не то еще будет в жизни.
Разговор опять же зашел о полетах и инструкциях.
- Нас хотят втиснуть в рамки наставления, но они тесны нам! Мне хочется смотреть вперед, жить будущим, а не повторять пройденное.
- Не было у нас умного человека, а теперь есть. Вот - Антон Алексеевич Губенко! Полюбуйтесь, - пошутил Иван Фролов, затем продолжал серьезно: - Мы у тебя, Антон, вовсе не потому, что ты получил взыскание и тебя надо развлечь. Ты прав: нам надо больше летать, надо усложнять программу, больше вводить боевых элементов. На Дальнем Востоке неспокойно, война может разразиться в любую минуту…
- Правильно, Иван Константинович, - подхватывает Губенко. - Мы должны летать в любую погоду, в любых условиях, в любое время суток. А мы боимся ночи, как кисейные барышни. Ведь ночь - это гарантия успеха! Но тут есть, на мой взгляд, необходимое условие - уметь летать на бреющем. Поэтому совсем не для эффекта избрал я бреющие полеты! Но чтобы хорошо летать у самой земли, нам нужна "воздушная акробатика". Рискованная фигура у земли получится тогда, когда прочувствуешь ее на высоте.
В этот вечер Антон Губенко пришел к убеждению: необходимо научиться летать ночью! Одержимый безграничной любовью к небу, он доверял не поверхностной интуиции, не хлесткому бесшабашию, а глубоким знаниям, постоянным тренажам, упорству и трудолюбию…
К Губенко росло уважение, росло и недоверие. А Антон жаждал "боя". Ну что ж, решил командир эскадрильи, получай!
Командир эскадрильи Бирбуц, старый опытный летчик, суровый характером, отличался грубоватым бесстрашием и презрением к мелочам. Он даже летал всегда без защитных очков, считая это излишней нежностью. Бирбуц, прежде чем разрешить ночные полеты настырному летчику, лично "свозил" его на короткую ночную прогулку как пассажира.
И вот самостоятельный вылет - тот момент, к которому упорно стремился Губенко! Линия взлета обозначена кострами. Мотор набирает обороты, вдруг брызжет целым каскадом искр! Сердце невольно вздрагивает. Хотя такие хвосты искр - явление обычное, только днем оно проходит не так заметно.
Самолет пролетел костры и попал в совершенную тьму. Ничего, кроме освещенной кабины. Потом на земле стали появляться огоньки. Мысленно представляя карту местности, Антон отмечал: вокзал, дорога. Затем огоньки исчезают, и снова темнота. Черное небо, яркие звезды, как в театре на темном заднике. Для пилота небо неразрывно связано с землей. Он уносит ее с собой и чувствует, ощущает каждую минуту. Горы, леса, строения. Все это поглотила ночь, все, но все это существует, живет в воображении. Иначе нельзя: может возникнуть клаустрофобия - боязнь одиночества, недоверие ощущениям, восприятию. Мозг должен работать на полную нагрузку…
Легкий крен. Прекрасно! Антон с радостью убеждается, что машина слушается хорошо. А теперь маленькую бочечку. Ура! Какая ночь! Можно позволить чуть–чуть акробатики - и никто не увидит.
Уже первый ночной полет принес Губенко известность. Дал право добиваться новых исключений из инструкции. Однако он принес и неприятности. Об этом Антон никому не говорил. А произошло вот что. Снижаясь на малом газу, находясь уже в освещаемой полосе, Губенко вдруг Увидел темный силуэт самолета, который шел поперечным курсом, и где‑то у посадочного знака "Т" они должны были столкнуться. Что за диковина? Кто может ночью заходить на посадку поперек полосы? Срабатывает молнии–носная реакция: уходи в сторону! Но выполнить такой маневр у самой земли не просто! Надо резко увеличить обороты мотора. Пришлось сделать фантастический разворот, который в другой, спокойной обстановке, имея время на раздумья, он просто не рискнул бы сделать. Машина с невообразимым стоном, едва не касаясь крылом земли, медленно ушла в сторону.
Так как это происходило над аэродромом, присутствующие на полетах летчики, техники, мотористы приняли это замысловатое акробатическое па за очередную выходку Антона. В то время слыть воздушным лихачом было не так уж зазорно. О лихачах слагали небылицы, их окружали ореолом славы, им подражали, они становились кумирами молодежи. Среди таких летчиков, проявивших удивительное мужество и мастерство, было немало любителей сенсационной популярности, бесшабашной лихости и неблагоразумного риска. Антон Губенко не относился к числу таких людей. Он был новатором, экспериментатором, человеком поиска, стремившимся соединить технические возможности самолета с тактической необходимостью боя. Он тоже рисковал, во многом был первым, но каждый свой новый полет он готовил так же тщательно, как ученик очередную контрольную работу.
Губенко не был воздушным лихачом, но он еще и не постиг всех тайн летного мастерства, хотя непостижимый его разворот был встречен восклицаниями. Антона поздравляли, называли "лихачом первого класса", "циркачом", "акробатом" и еще как‑то. Никто даже не подозревал истинной причины происшествия: Губенко испугался тени собственного самолета! Даже Бирбуц, который незамедлительно явился и крепко отругал за лихачество.
Летное мастерство лейтенанта Губенко росло. На учениях, показательных полетах он продемонстрировал высокую подготовку, мастерское владение самолетом, снайперскую стрельбу. О нем писали в газетах Дальневосточного военного округа, он был отмечен в приказе командующего, как лучший летчик части. Но и простить ему не могли многого.
II
Командир звена старший лейтенант Челишев в годовой аттестации на младшего летчика авиационной эскадрильи лейтенанта Губенко Антона Алексеевича пишет:
"Обладает силой воли, решителен, упрям, впечатлителен. Как в воздухе, так и на земле недостаточно дисциплинирован… К работе относится легкомысленно и в ней не аккуратен, что объясняется не вполне сложившимся характером… Летает с большим желанием, но полетная втянутость недостаточная. В строю играет машиной (резок в управлении). Расчет на посадку хороший, но техника посадки не отработана. Стрелковая подготовка: стрельба по конусу выше удовлетворительного".
Командир второго отряда старший лейтенант Ковалев соглашается с аттестацией и приходит к выводу: не может быть из Губенко хорошего летчика–истребителя.
Но Антон не хотел отступать от задуманного. Его доводы об усилении летной нагрузки были убедительны и аргументированы. Товарищи верили ему, увлекались его идеями. "Если можно добиться высокого класса пилотирования одного самолета, значит, можно добиться того же и на двух", - решил Губенко и стал тренироваться в совместных полетах с Иваном Фроловым. Это было их тайной, они оберегали ее от всех.
Гарнизонная жизнь приносила Антону свои радости. Он полюбил суровую природу Дальнего Востока. Часто бродил по окрестностям, ходил на рыбалку и на охоту. Все здесь вызывало радость: пологие сопки, чистые реки, тонкоствольные ивы, терпкий багульник.
Гарнизон находился в обособленном, удаленном от жилья месте, и о комфорте или развлечениях можно было только мечтать. Но трудности скрепляли дружбу. Авиаторы своими силами благоустроили гарнизон. Посадили деревья, улучшили дороги, оборудовали гарнизонный клуб. Они были горды тем, что здесь, в глухой тайге, они представляют свою Родину.
Этот день был одним из самых обыкновенных, хотя закончился он для Антона самым неожиданным образом. После дневных полетов в клубе чествовали ударников гарнизона. Лучшие летчики, техники, мотористы получали книжки ударника, почетные грамоты, премии.
Губенко поймал себя на том, что ждет, когда назовут его фамилию, и, почувствовав неловкость, поспешно вышел из зала. Постоял в пустом фойе, поднялся по боковой лестнице на второй этаж, остановился перед первой попавшейся на глаза картиной с одним желанием - успокоиться, понять то, что происходит в душе. Обычная зависть, желание быть первым? Или стремление постичь все тайны пилотажа, подчинить себе небо, как мечтал еще в детстве?.. Антон не слышал шагов, резко обернулся на знакомый голос.
- А ведь вы, Губенко, тоже ударник. Настоящий, я бы сказал, артист в воздухе. Только вам мешает одно…
Перед Антоном стоял командир эскадрильи майор Иванов.
- Это говорите вы? - спросил Губенко, еще не осознав - радоваться этому или печалиться. - Что же мне мешает?
- Вы летаете для самого себя, вот что, - сказал Иванов. - Вы и дисциплину рассматриваете как балласт опять же для себя. А ведь кругом вас люди. Кругом товарищи, для которых ваш пример может оказаться гибельным. Скажите мне, в чем дело? Хотите больше пилотировать - я разрешу, только так, чтобы не смущать других. Хотите показать себя - дадим вам. задания посложнее. Только возьмите себя в руки, помните, что вы в Красной Армии… - Иванов посмотрел на часы. - Скоро перерыв. Садитесь. Вы часто слышите: берегите самолет. Да, мы не можем без нужды рисковать самолетом, тем более не в праве рисковать жизнью летчика. Летчик создается годами. Он впитывает в себя лучшие достижения науки, культуры, техники. Когда мы начинали революцию, у нас не было своих самолетов, теперь они у нас есть. Разве думал я, командир эскадрона, менять коня на самолет? Но меня послали комиссаром в авиационную часть. Мог ли я отказаться? Я большевик. Партия ставит задачей создать первоклассный воздушный флот, и мы, коммунисты, должны быть впереди…
Иванов вдруг повернулся к выходящим из зала, окликнул негромко:
- Анечка!
Когда к нему подошла девушка, представил Антону:
- Анечка, это Губенко. Займите его, а у меня дело. Простите.
- Здравствуйте, товарищ Губенко, - сказала Аня, подавая руку.
- Здравствуйте. - Губенко встал. - Антон, Антон Губенко.
- Я слышала о вас. О вас много говорят - и хорошего, и плохого. О людях посредственных, ординарных не сплетничают. Вы, говорят, талантливый летчик.
- Ну, что вы, Аня! Это зря.
- Может быть. Ведь я вас не знаю. Так о вас говорят. Я очень люблю талантливых людей.
- Значит, их у вас много?
- Нет, мало. Пожалуй, вы первый.
Девушка вела себя свободно: возможно потому, что была красива. А он терялся, не знал, о чем говорить. Аня так неожиданно появилась перед ним, и главное - она понравилась ему.
Аня смотрела на него чуточку капризно.
- Вы мне что‑нибудь расскажете из своих тайн?
- Да, со временем.
- Ну, я хочу сегодня, сейчас.
- Сейчас не могу.
- Не можете?
- Не хочу.
- Но почему?
- Я должен подумать. С вами надо быть осторожным, - пошутил Антон.
Губенко думал над словами командира. Пытался оценить их, сделать выводы. Может, он действительно летает для себя? Нет! Но так можно расценить его поступки, потому что он рвется вперед. Конечно, у него есть и самолюбие, и гордость и… черт знает еще что!.. Надо доложить командиру о своих планах. Поддержит? Антон вспомнил, как недавно он пошел на вынужденную посадку из‑за того, что техник перекрыл кран бензобака. Топливо, оставшееся в карбюраторе и амортизационном бачке, израсходовалось, и мотор заглох. Обошлось без поломок, причину установили, и Антон в тот день все‑таки летал, но на разборе Иванов за небрежность и халатность, не принимая в расчет отличные результаты полетов, объявил ему арест…
"И все‑таки командир прав", - думал Антон, припоминая, что иногда тяготится приказаниями, поступившими неожиданно, изменениями по погодным условиям в распорядке дня. При таких обстоятельствах он становится несдержанным, грубым. Почему? Он был занят своими делами, реализацией своих планов, и что‑то помешало их осуществлению. Нужно все менять! Учиться летать - основная программа года.
Однако жизнь неожиданно внесла свои коррективы. Антона вызвал командир эскадрильи. Разговор начался с того, о чем Губенко не мог даже предполагать.
- Анна Дмитриевна, - сказал Иванов, - все время спрашивает о вас. Что знаю - говорю, но, вероятно, вам лучше самому рассказать о себе.
- Вероятно, товарищ командир. Но я… решил не встречаться с Анной Дмитриевной.
- Это ваше право, но все‑таки почему?
- Она очень красива.
- Так это хорошо.
- Нет, это плохо. Я ведь не очень красив.
Иванов весело рассмеялся.
- Ну–ну, действуйте. Боритесь. А в общем‑то никуда вы не денетесь от нее. Она действительно красива. Я хотел вам сказать, что, между прочим, у нее нелегкая судьба. Она родилась в большой многодетной семье. Отец - железнодорожник, в прошлом партизан, заслуженный и храбрейший человек. Знаком я с ним, Дмитрием Карповичем, по партизанским делам. Они коренные дальневосточники, люди работящие, крепкие.
Антон думал об Ане. Он полюбил ее, хотя не признавался в этом даже себе. Он избегал с ней встреч. Но, как говорят, судьбе было угодно снова свести их. Встретились они случайно в городе.
- Антон?! - воскликнула Анна, искренне радуясь встрече. - Я вас не видела целый месяц.
Воскресный день они провели вместе. Через месяц поженились.