* * *
Вчера Ксюша сказала:
– Мне вся наша жизнь больничная кажется сном…
(Ой, что-то моя свечка гаснет и гаснет. И вот уже погасла совсем, и я пишу в полной темноте).
Вчера мы были в гостях в соседней палате – у Димочки. Димочка на два месяца младше Ксюши. Димочка лежал в реанимации, у него дифтерия с сильнейшими осложнениями: на сердце и на нервную систему. Кстати, у Димочки прививка была, но от дифтерии она его не спасла. Как и всех остальных, кто здесь. Во всём отделении только Ксюша без прививки.
Димочка – прелестный мальчуган. (Нет, всё-таки со свечкой было лучше!) А ещё Димочка удивительный хохотун: даже когда он плачет – кажется, что смеётся. Тоже парадоксальный ребёнок. Ему делают много уколов (шесть раз в день!), но уколы он переносит стоически – без слёз, сам ложится на животик и спускает штанишки. Его так нещадно колют уже второй месяц, его мама Таня говорит, что Димочкина попка стала похожа на решето. А ему – ничего! Никакого протеста и сопротивления. (Ксюша наблюдает за этим с изумлением. Димочка вызывает у неё уважение). Но тот же самый Димочка отчаянно визжит и брыкается, и плачет, когда мама чистит ему уши. И панически боится глотать таблетки! Вот такие разные дети. А Димочкина мама изумляется тому, что Ксюша лопает таблетки, как конфетки. Вот такие разные детки!
А в гостях у Димочки мы играли в школу: занимались изучением азбуки и счётом. Таня была как бы учительницей, а Димочка и Ксюша – учениками. И Ксюша с удовольствием отвечала на вопросы "учительницы"! Она приняла правила игры, ей было интересно – и никаких зажимов, никакого стеснения! Никакого аутизма.
* * *
Сегодня вечером у нас в палате был маленький пожар. Поставила вскипять воду для чая, воткнув кипятильник в большую кружку с водой, а сами уселись уютненько на моём топчане почитать перед сном Андерсена…
И вдруг – над кружкой взвивается столб пламени! Отбрасываю книгу, вскакиваю, бегу… (кружка на другом конце палаты, на пеленальном столике), выдёргиваю кипятильник из розетки! Но уже горит скатерть, пакет, полотенце!…
Сгребаю это всё со стола и бегу с полыхающим комом в руках в предбанник к умывальнику… Засовываю пламя под воду… Шипение… запах гари…
Поразительно, что при этом не обожгла руки. Несла огонь в руках – и не обожглась!
…Возвращаюсь в палату с мокрыми, обгоревшими предметами нашего интерьера. Ксюша сидит, застыв, как в игре "замри", с расширенными глазами. Нет, говорит, не испугалась. Не успела. Ну, разве чуть-чуть…
Сильный запах гари, горелой проводки. Оказывается, перегорел шнур у нашего кипятильника… Открываем окно, да пошире.
Из "сестринской" выбегает Галина Павловна и бежит по коридору с криками: "Что горит?! Где? что горит?…"
Через минуту она заглядывает и к нам: "У вас ничего не горит?" – "Ничего," – с чистой совестью говорю я. "А запах гари слышите?" – "Да, запах слышим…"
Она уходит, озадаченная, так и не выявив источника странного запаха, а нас с Ксюшей начинает бить нервный смех…
– Всё, Ксюня, – говорю я, – это – знак! Больше больничных чаёв не будет. Следующий чай будем пить уже дома…
* * *
25 октября 1994 года, вторник, 4 часа утра.
Под нами – реанимация. Я проснулась час тому назад и долго и тщетно пыталась уснуть. Уснуть – невозможно: из реанимационного бокса доносятся душераздирающие стоны… Слышимость такая, что кажется: этот несчастный стонет не этажом ниже, а прямо у нас в палате. (Наверное, потому, что во время капремонта, который всё ещё длится и никогда, видимо, не будет завершён, сделали дыру сквозную в полу в углу палаты – "окно" в реанимацию). Я закрывала голову одеялом, затыкала уши пальцами – бесполезно: от этих стонов и криков не отгородишься. Тогда я поняла, что мне нужно помолиться об этом страдальце. Помолившись, я немного успокоилась и напомнила себе: я в больнице – и это естественно, что я слышу стоны, ведь больница – это БОЛЬ…
* * *
5 утра. Стоны под нами стихли… Уснул – или?… Помилуй, Господи, этого несчастного. Может, я для того и проснулась, чтобы помолиться о нём? Может, он одинок и помолиться о нём больше некому?
Нет, это не так! За нас всегда молятся светлые силы, они всегда рядом. На одной человеческой молитве мир не удержался бы…
…Пять утра, без конца укрываю Ксюнечку, очень досадно мне, что она хлюпает носом. Но в октябре да в больнице не захлюпать?… Тем более, в больнице, в которой производится капитальный ремонт! И потому она в таком состоянии – как после бомбёжки…
* * *
Вчера Ксюша сказала: "Давай, когда вернёмся домой, будем заниматься только рукоделием и спортом".
– А еду готовить?
– Ну, ещё готовить еду, – соглашается Ксюша.
– А путешествовать по нашим любимым местам?
– Ну, ещё путешествовать, – соглашается Ксюша.
– А книжки читать?
– Ну, ещё читать книжки, – соглашается Ксюша.
– А ходить в гости? А в цирк? А на занятия в "Ладогу"?
Она захохотала, мы обнялись и закружились вместе под медитативную музыку…
– А помнишь, как ты была маленькая, и мы с тобой вот так же танцевали: ты у меня на плече?
– Помню.
– Помнишь, как ты любила Марио Ланцо? "Валенсия, Валенсия!…"
– Помню!
Какое счастье, Господи, что и она это помнит!
* * *
…Вспоминаю тудности первых больничных дней: как она меня отталкивала от себя. И как я обижалась на это, впадала в отчаянье и устраивала выяснения отношений…
Прости меня, моя хорошая. Ужасно стыдно теперь за все эти нелепые выяснения. Как же я была зациклена на себе! Зациклена на своих переживаниях: любишь – не любишь?… сильно – или не очень?… И не только к тебе с этим приставала, но и к папочке, и к Антоше: любишь – не любишь?
Мне кажется, больница меня от этого вылечила. Не дай Бог заболеть когда-нибудь вновь этой болезнью…
Да и тебя больница расколдовала. Ведь раньше ты ни с кем, кроме своей семьи, не общалась. И не хотела общаться! А теперь…
– Ведь мы отыщем Женечку, правда? – спрашиваешь ты уже в который раз.
– Обязательно отыщем!
Выходит, что не зря мы сюда попали. Не было бы счастья, да несчастье помогло… Господь всякую боль может обернуть во благо человеку. И слава Богу за всё.
* * *
25 октября 94, вторник.
Когда проснулась Ксюнечка, я сообщила ей о своём решении уехать прямо завтра. Она это восприняла с ликованием.
* * *
…И вот уже четыре часа дня, а мы всё складываемся и складываемся в большом азарте. Сворачиваем нашу экспозицию… Ксюша уже упаковала три больших пакета. С особой тщательностью запаковывался Дом гномов.
– Да… кончается наша больничная жизнь, – философично заметила дочка. – Начинается жизнь домашняя!
Снимаем картинки со стен. Стены постепенно оголяются… Являя нам своё серое убожество.
– Ой-ой! Погоди снимать всё сразу! – вскрикнула Ксюша. – А то страшно становится… Нам же ещё одну ночь здесь ночевать.
И всё-таки мы здесь славно пожили. Спасибо Господу за всё.
* * *
Картинки больничной жизни, которые останутся в памяти надолго:
Утренние пробуждения. Дерево в окне, ласково улыбающееся нам каждым листиком…
– Как они качают головами!… – шепчет Ксюша.
* * *
Первые дни: пёрышки, трещинки на стене… Она искала образы, искала красоту!
* * *
Ксюнечка встала на ножки! Слабенькая, как былинка. Но бодрая духом. Тихонько топает по палате.
– Вышагиваешь?
– Вышагиваю!
* * *
"Оказывается, в больнице действительно можно подружиться! Ты была права", – сказала Ксюша, когда мы вернулись от Димочки к себе в палату.
– Давай подсчитаем, с кем мы тут подружились, – предложила она и стала перечислять: – Дима, Юрочка… Андрюша Набоков, Женечка… И другие две девочки.
– Яна и Олеся.
– Да. Ещё Клавочка, Серёжа…
Я рада, что Серёжку она причислила к друзьям.
* * *
Многое, многое запомнится из этой удивительной жизни. А больше всего, как папа, Антон и Анюта приходили к нам. Каждый приход, каждое проникание в чумную больницу (да к тому же в палату!) было подвигом любви. Спасибо вам, милые, родные. Вы нас очень поддерживали. Для Ксюши эти ваши явления были настоящим праздником. Она ликовала, прыгала от радости и кричала: "Ура! ура!!!" Ваши приходы были потрясающей энергетической и эмоциональной подпиткой.
Режим всё ужесточался и ужесточался – а вы всё приходили и приходили! Вырядившись в белые халаты, изображая из себя медиков, забывших пропуска…
Но когда и это не проходило – Антон просто перелезал через забор! В белом халате. Врач, который лезет в больницу через забор! "Ха-ха-ха!" – покатывались мои детки от смеха.
А чего стоит последний Анютин визит с чемоданчиком от фотоувеличителя – как будто она медсестра и идёт брать анализы. Когда Анюта появилась с этим чемоданчиком в палате – Ксюнька так испугалась!… А потом было столько смеха, когда она признала в "медсестре" родную сестру!
Хочется вас всех обнять – каждого в отдельности и всех вместе – крепко-крепко. Если бы вы знали, как мы вас любим! Всех вместе – и каждого в отдельности.
* * *
Лабиринтомания… Чуть затихая, она вспыхивала вновь.
Вот и сегодня, в предпоследний день, Ксюня не могла оторваться от новой книжки с лабиринтами (библейскими), пока не прошла все! ("Не все! Половину! Исправь! Пока не прошла по-ло-ви-ну!" – поправляет Ксюша. Она не любит неточностей.)
* * *
…Мы, конечно, влюбились в кленовую аллею, как мы влюбляемся во всё, что часть нашей жизни, и Ксюша уже мечтает, как мы будем приезжать сюда – просто так: погулять и повспоминать… Для неё, конечно, месяц в больнице – целая эпоха. Да и для меня тоже. И мы уже грустим, что придётся расставаться с этими обжитыми стенами, с этим Деревом в окне, с этой аллеей…
Надо успеть завершить этот дневничок, доснимать вторую фотоплёнку, доделать черепашку…
Не представляю, как мы это всё увезём: дом гномов, всё наше рукоделие и прочее, и прочее… Сколько же чемоданов нужно??? Мы так обжились здесь, так обросли всем!… Уместится ли всё это в такси, или нужно заказывать грузовик? Смех смехом, но свернуть эту экспозицию будет делом нелёгким.
* * *
Скучаю по Клавочке… Вспоминаю, как она влюбилась в Ксюшу. Как прилипала к дверям нашего бокса и смотрела на нашу жизнь. А стоило Ксюше появиться в дверях, – Клавочка шептала с умилением: "Какая хорошенькая!… Русалочка, Русалочка!…"
Этот восхищённый шёпот не давал Ксюше проходу и смущал её. Так что мне даже пришлось сказать однажды: "Ну, хватит, хватит, Клавочка".
* * *
Читаем про Незнайку: "Незнайка не любил трудится".
Ксюша:
– А я люблю трудиться!
* * *
Узнала, что мальчики опять побили Андрюшу Набокова. Говорю в сердцах: "Какие дети жестокие!"
– Но ведь я не такая? – тихонько говорит Ксюша.
* * *
Конечно, невозможно забыть первый день карантина. Андрюшу Набокова с "отчекрыжиным" пальцем. И как мы кормили голодных детей…
И день первого снега не забыть. И как все в отделении играли шариками и барашками…
А ещё мы не сможем забыть Женечку.
* * *
Надо обо всём подробнее написать сразу по возвращении домой. Потому что всё это страшно важно.
И про наш приручённый мотылёк написать! Как он прилетал к нам из дождя…
* * *
Не забудется:
Тот вечер, когда маленькую Анечку положили под капельницу. А потом, задыхающуюся, в судорогах, понесли вниз – в реанимацию…
А меня оставили за старшую в отделении. И я предложила детям всем вместе помолиться за Анечку…
Слава Богу, сейчас Анечка выздоравливает.
* * *
"Больше всего будет вспоминаться Юрочка-террорист!" – говорит Ксюша. И нежно улыбается, вспоминая…
– Помнишь, Лисичка? "Яико! Катетку! Молотока!"
– Помню, помню… Интересно, как он там поживает?
* * *
Никогда не забуду первое купание. И как Ксюнечка нежно поцеловала меня…
Об этом надо будет написать отдельно.
Об этом надо написать целую КНИГУ!
* * *
Вдруг вспомнилось:
"Вот вам жетончик. За вашу доброту".
* * *
26 октября 1994 года, среда, 37-й день в больнице, 17-й день карантина.
Едем домой!!! Проснувшись чуть свет, дописываю дневничок.
Шесть утра, идёт проливной дождь… Первый по-настоящему осенний дождь… Потому что все предыдущие были летними ливнями, из которых выпархивали бабочки!…
Наше последнее больничное утро.
Вчера целый день собирались, складывались. Ксюша упаковала четыре мешка со своим хозяйством. И мы их уже передали вечером Антоше. Но сколько ещё осталось!…
Пять больших папок, набитые нашими рисунками, вырезками, аппликациями, неиспользованным материалом для творчества. Папка, набитая письмами, – о, сколько мы писем здесь получили! От Антона, от папы, от бабушки Лиды, от Анюты и от многих наших друзей, которые посылали нам в наше заточение своё тепло, свою поддержку: Алик Мирзаян, Витя Луферов, Винни-Пух, Наташа Кнорре. Даже от Шпиртов из Америки пришёл факс!
Спасибо всем!
* * *
Вчера вечером надули два последних красных шарика, и Ксюша с Димочкой резвились у нас в палате, хотя Ксюша едва держалась на ногах от усталости после целого дня сборов и укладок…
Последнее утро. На столе – засохшие букеты… Когда папа принёс эти жёлтые и вишнёвые хризантемы, я сказала: "Эти цветы ещё будут стоять у нас на столе, когда мы выпишемся".
Так и случилось.
А какой был Красный Георгин! Как он сиял, когда на него падали лучи утреннего солнца!… Он очень долго радовал нас. Внешние лепестки засыхали, но изнутри раскрывались новые…
И букет белых хризантем не увядал целый месяц…
Просыпается Ксюша, быстро складываемся. Медсестра, наша добрая Галина Павловна, которая купала всех детей и всегда пропускала к нам нашего папочку, принесла Ксюше последнюю таблетку. Глядя на оголившиеся стены, говорит с жалостью: "Так красиво было…"
Прощай, палата номер 16. Здесь мы прожили огромную, очень настоящую жизнь. Домой!!!
ПОСТ-СКРИПТУМ
А сейчас – утро, 29 октября. Мы, слава Богу, дома. Уже четвёртый день. Сегодня у папочки – день рождения. И я дарю ему эти две тетрадки, чтобы он тоже прожил с нами эту жизнь подробнее.
С днём рождения, Гавр! Мы вышли из карантина. Я тебя люблю!
* * *
31 октября, понедельник. Неужели мы – ДОМА?…
Сегодня была первая Настоящая Большая Метель! Не снег – а метель! Пушистые хлопья сыпались с неба часа два… И мы, по нашей речвокской традиции, не унывали, а праздновали. Ксюша вышла на лоджию с дудочкой, ловила хлопья ладошкой…
– А одна снежинка мне ударила прямо по носу! И дальше полетела…
Я вынесла на лоджию, в метель – Красную Розу, галактическую, мы её подарили папе на день рождения. Наигрывала на гитаре и напевала песенку, которую мы сочинили когда-то с Ксюшей:
Снежинки, снежинки слетают с небес…
Снежинки, снежинки, снежинки…
Волшебные бабочки с Божьих небес –
Снежинки, пушинки, искринки…
А Ксюша подыгрывала на своей дудочке… И было тепло и ласково, как всегда в Праздник Первой Метели… Хорошо, что мы дома!
* * *
Устроили в Новом домике выставку Ксюшиных больничных рисунков. Впечатляет!
Кстати, к нашей выписке папа с Антошей сделали Ксюше потрясающий подарок (то, о чём она давно мечтала): установили в Новом домике спорткомплекс! И лесенки тут, и канат, и перекладины, и кольца… Только не бумажные, как в Ксюшином сне, – а НАСТОЯЩИЕ!
* * *
Нас с Ксюшей мучают сны про больницу. Можно сказать, что каждую ночь мы проводим в больнице.
Ксюша стонет по ночам, мечется, ей снятся врачи с лопаточками, которые лезут к ней в горло, и медсёстры со шприцами… Каждую ночь она приходит ко мне, и я крепко обнимаю её, прижимаю к себе, шепчу ласковые слова на ушко, разгоняя кошмары…
Но наяву она вспоминает о больнице только хорошее и без конца просит рассказать: то об одном, то о другом больничном событии. Особенно она любит вспоминать о Женечке. Когда из Ксюши выветрится дифтерийная палочка, мы тут же поедем к Женечке в санаторий…
МАЛЕНЬКОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ,
КОТОРОЕ ПО СУТИ – ЯВЛЯЕТСЯ
ПРЕДИСЛОВИЕМ К НОВОЙ ИСТОРИИ
Был февраль, вечер. Мы шли по заснеженной дороге через тёмный лес. Я, Гавр и Ксюша. С неба сыпался тёплый пушистый снег, белыми бабочками роился в свете фонарей… Огромные мохнатые тени от снежинок плясали на белой дороге…
Мы шли через лес к станции, радостно переговариваясь и со смехом гоняясь за снежными махаонами… Шли, то и дело оглядываясь на старое двухэтажное здание из красного кирпича с широкими, ярко освещёнными окнами… Мы знали, что там – у одного из окон – приплюснув нос к стеклу, стоит девочка и старается разглядеть нас на белой дороге…
Эта девочка – Женечка.
Она знает: мы уходим, чтобы прийти опять.
И мы это тоже знаем…
Октябрь 1994, октябрь 1996