Говорить или не говорить? Про окурки на полке, где иконы… Увидев это, я была в шоке. Тем более, ты говоришь: в доме никто не курит. Значит, курят в твоё отсутствие? Приходят и живут… И творят, о чём ты не ведаешь…
Так не хочется тебя огорчать, ты ещё болен. Но – приходится, ничего не поделаешь. Может, эта болезнь послана нам всем с каким-то смыслом? Постараемся его понять, милый.
Только вот Ксюню безумно жалко. Дети всегда страдают безвинно…
* * *
Перед обедом приехал Гавр. (Общались там же – у лифта.) Привёз мне новенький симпатичный халатик – чтобы не пугать Ксюнечку буро-зелёной больничной страшилкой, которая на мне была надета. Ещё привёз игрушек, книжек и дюжину разных соков для Ксюнечки. Только бы пила!
Постояли на лестнице, погоревали… Смотрела в твои глаза, полные любви и тревоги.
Я сказала: "С праздником! Сегодня – Рождество Богородицы". – "И тебя, милая". – "Сходи, пожалуйста, в храм, закажи молебен Богородице." – "Обязательно. Да, тебе привет ото всех. Феликс, Оля Щепалина и Серёжа Трофимов отслужили молебны о наших детках. И Наташа Кнорре. Все за вас молятся". – "Я это очень чувствую. Спасибо всем. Каждому." – "Пух очень переживает, что накричал на тебя…" – "И ему спасибо". – "Сегодня вечером провожу тусовку". – "Откуда у тебя силы, милый?" – "Антоша очень просил, я обещал. Надо. Ему это очень важно: чтобы первая тусовка состоялась. И потом: я горжусь, что он мне доверил такое дело. Кстати и с ребятами его познакомлюсь. И погляжу на них и послушаю, тема-то тусовки – поэтическое творчество. Интересно всё-таки, что пишут нынешние молодые. Им сегодня столько же, сколько было нам, когда мы встретились…" – "Жалко, что я не услышу." – "Ещё услышишь". – "Удачи тебе…"
К нам вышла лечащий врач, Алина Николаевна. Она сказала, что лежать нам с Ксюшей не меньше месяца. Что дифтерия страшна не столько сама по себе, хотя и сама по себе она страшна, но и своими возможными осложнениями: на сердце и на нервную систему. И что всех детей наблюдают до тех пор, пока сроки возможных осложнений не минут.
Господи, хотя бы осложнений не было! Господи!…
* * *
Первые дни, первые три дня: бесконечная молитва о Ксюнечке. И об Антоше. И бесконечное благодарение Бога за то, что мы с Ксюнечкой в этом нашем испытании вместе.
20, 21, 22 сентября… – самые трудные, самые длинные и мучительные дни. Ксюшино хрипящее горлышко. Набеги – по пять раз в день – врачей. Консилиумы. Первое вливание сыворотки – налёты в горле не проходят. Второе вливание сыворотки – налёты не уменьшаются. На третий день – третье вливание.
– А надо ли? – робко спрашиваю врачей. – Может, подождать?…
– Чего ждать, мамочка? Отёка горла?! Выхода нет, надо вливать.
Душераздирающий Ксюшин крик… мокрая от слёз подушка…
Против третьего вливания всё во мне протестовало: ведь Ксюша – аллергик, какая будет реакция? И потом: куда так много??? Ведь она маленькая! А сколько шприцев в неё уже закачали!!!
– Выхода нет, – сказали врачи.
…Потом нянечка Тася рассказала: незадолго до нашего поступления в отделении умер ребёнок. Которого посчитали не слишком тяжёлым и не сделали ещё одного вливания. Я оцепенела от её рассказа и мысленно поблагодарила Бога, что нам – сделали.
Первые три дня – как одна огромная вечность, наполненная до краёв болью, слезами, тревогой и молитвами…
* * *
Так, значит, месяц… В этой страшной конуре?!
Но разве в такой обстановке, в таком жутком "интерьере" ребёнок может выздороветь?! Здесь и здоровый заболеет!
И впрямь, сон мой может сбыться: проживём мы здесь до первого снега… Глядя на пышное, жаркое бабье лето за окном, трудно было в это поверить.
Но раз так – значит, так. Я приняла это без внутреннего ропота. Приняла как условие жизни.
Месяц, сказал лечащий врач. А то и больше… Для ребёнка – это целая жизнь! Если неделя в Одессе, неделя на даче в Новогришино и три дня в Бавыкино показались Ксюше целой жизнью, то месяц – тем более.
…Моя девочка третий день пластом лежала на кровати – на животе (даже на бок лечь ей было больно) и выщипывала из подушки пёрышки… Она отдавала их мне со словами: "Я тебе дарю!" Ещё она рассматривала цветочки на наволочке: "Какие красивые!…" и трещинки на серой масляной стене: "Смотри, какие интересные трещинки! Трещинки Роршаха!"
Милая моя девочка! и в этом страшненьком обиталище она искала и находила красоту! Красота ей необходима не меньше, чем лекарства. "А вот посмотри, Ксюнечка, в стеклянную дверь, – смотри, как красиво дерево отражается!" – "Да… – протянула она восхищённо. – Целая толпа деревьев!"
Действительно: наше Дерево отражалось дважды, нет, даже трижды! – в стеклянных дверях палаты, в стеклянных дверях тамбура и в стеклянной стене. Казалось: мы сидим в аквариуме, или в батискафе! – а вокруг нас колышется лес водорослей… И эта таинственная игра света и теней на стенах!… Я поймала себя на том, что уже не вижу замызганных стен, а вижу лишь игру живых теней…
– И тени на стенах красивые, правда?
– Да… – прошептала Ксюнечка. Но взгляд у неё был печальный и отрешённый.
И вообще в первые три дня она почти не говорила. Только просила: "Почитай про обезьянку Тото". Или: "Расскажи что-нибудь. Какую-нибудь сказку".
И я ей рассказывала. Про Золушку, про Снежную королеву и про Спящую красавицу. Оказывается, я тоже умею рассказывать сказки. А не только папа.
* * *
Я сказала Ксюше: "Нам тут лежать долго, детка. Наверное, месяц".
– Почему так долго? – её глаза наполнились слезами.
– Чтобы выздороветь окончательно. Но я тебе обещаю, что этот месяц мы проживём очень интересно и счастливо.
И я принялась составлять список: что нам нужно для жизни в этих условиях.
Прежде всего – прикрыть убожество этих стен. Для этого нужны старые детские книжки с весёлыми картинками, чтобы не жалко их было разорвать и развесить картинки по стенам – закрыть чёрные пятна от газосварки и дыры. Ещё нужны жёлтые кленовые ветки, ветки рябины с яркими гроздьями… Красивая клеёнчатая скатерть – замаскировать ржавую батарею. Так… Ещё нам нужен магнитофон с песнопениями отца Романа, медитативной музыкой и Джо Дассеном – всё наше с Ксюшей любимое. Ещё нужны надувные шарики, ножницы для вырезания, головоломки, фломастеры, альбом, краски и кисточки… И, конечно, букет цветов!
Вручила папе список из двадцати пунктов. На следующий день он всё принёс – кроме красивых жёлтых веток. Принёс почему-то зелёные. "Я же тебя о жёлтых ветках просила, – обиженно укорила я его. – Нам нужны яркие цветовые пятна в палате: яркие, солнечные!" – "Да я понимаю… Только нет ещё жёлтых веток – всё зелёное" – "А…"
– А я, ты знаешь, с того дня, как вы уехали, даже посуду ещё не помыл, – признался Гавр.
Я смотрела на него в полном ошеломлении: прошла ведь вечность! И он за эту вечность не успел помыть посуду?!
Но это для нас с Ксюнечкой – вечность, а для нашего папочки – три страшных дня, которые он метался между работой, больницей и магазинами: в поисках того, что ела бы, что пила бы Ксюнечка… Лишь к ночи возвращаясь в пустой дом, где его охватывала тоска… Но он тут же принимался собирать для нас сумку, стараясь не упустить ни одну из моих просьб.
В один из первых дней Гавр купил дюжину пакетов с оранжевыми собаками. И эти ласковые весёлые пёсики полтора месяца, изо дня в день, приносили Ксюше что-нибудь вкусненькое и интересное. На второй же день пёсик принёс чудесного слонёнка в мерцающем шаре. Казалось, слонёнок выступает на цирковой арене…
Маленький волшебный цирк лежал на Ксюшиной подушке. Она смотрела на него и медитировала…
* * *
В палате уже не так страшно. Закрыла чёрную батарею. Застелила яркими скатёрками стол и пеленальный столик. Чёрные пятна на стене замаскировала зелёными кленовыми ветками. На столе Ксюшины книжки, фломики… Складень с иконками. На тумбочке у Ксюшиной кровати – букет белых хризантем…
Конечно, не дом родной, но уже и не тюремная камера.
* * *
Невыносимо медленно тянулись первые три дня… После ввода сыворотки второе по тяжести мучение – это пить. Необходимость и невозможность пить.
– Она должна выпивать не меньше 600 граммов в сутки. Не меньше! Это – минимум. И столько же выделять.
– 600 граммов?! Это же три стакана!
– Да. Не меньше.
– Но она и три глотка выпивает с трудом…
– Давайте тогда не по три, а по одному глотку. Отпаивайте, отпаивайте её! Для этого мы вас и взяли сюда. А иначе – капельница!
Напоминание о капельнице вселяло в меня решимость.
– Ксюня, Ксюнечка, давай выпьем глоточек!
– Не хочу…
– Один глоток, единственный!
Папа принёс нам десятки разных соков.
– Виноградный, твой любимый, Ксюнечка.
Один глоток отопьёт – и в сторону: "Нет, не хочу". "А вот яблочно-малиновый, Ксюнёк". – "Нет…"
Но всё-таки "апельсин в чёрных очках" пришёлся ей по вкусу. По чуть-чуть, по капельке, и вот уже выпит маленький пакетик – стакан! Ура! Первая победа.
Веду учёт каждого глотка, каждой виноградины, каждого ломтика апельсина…
"Может, арбуз она будет есть?" – говорю папе. И папа тут же принёс арбуз, сладкий, сахарный! Ксюня как набросилась на него! Так сразу половину и съела. Это был настоящий прорыв, выход из окружения, из плотного кольца "не могу" и "не хочу".
– Ксюня, арбуз хочешь?
– Хочу!!!
Слава Богу. Слава Богу.
Но какая же она слабенькая, Господи! Вечером засыпает в восемь часов. Это наша-то совушка! Которую обычно и в полночь не уложишь.
Гашу свет в нашем боксе, но всё равно светло: горит свет в коридоре, в соседнем боксе, так что можно даже читать. Гавр принёс молитвенник. Ксюша внимательно вслушивается в слова молитв.
Потом она засыпает и дышит уже полегче, потише… Слава Богу.
* * *
В девять вечера выключают свет и в других боксах – отбой. Пригашают свет в коридоре. Остаётся только полная луна в окне…
Я лежу на топчане, узком и коротком. В ногах у меня стул. Матрац короткий, детский, снятый с Ксюшиной маленькой кроватки. Жёстко и коротко, но мне как-то всё равно. Ничего другого и не хочется. Я даже рада в душе, что мне так жёстко спать, что я тоже хоть немного страдаю – вместе со своей девочкой.
Ночью кажется, что лес деревьев входит прямо в комнату… Мы сейчас с Ксюнечкой, кроме "Обезьянки Тото" читаем ещё "Волшебную шляпу" – про муми-троллей. Там есть такой эпизод: когда в доме вырастает тропический лес, прямо внутри дома. Вот и у нас в боксе такой тропический волшебный лес по ночам… Да, Ксюнечка дышит сегодня потише… И я не могу уснуть от радости. Хотя поспать надо бы: я уже неделю почти без сна.
Но уснуть не дают ещё и громкие голоса, бормотание телевизора… Это с нашей палатой граничит "сестринская", и мой топчан – как раз у этой стены, которую и стеной-то не назовёшь: это просто лист фанеры, которым заколочено бывшее, такое же широкое, как и во всех других палатах, окно. По вечерам, разогнав детей по палатам, медсёстры и нянечки собираются у меня прямо над ухом… Странно, но меня эти ночные голоса и телевизор совершенно не раздражают. Они создают даже некоторый уют: в полной тишине мне было бы тоскливо. Да, я – дитя города, более того, я – дитя муравейника. Всё своё раннее детство я засыпала под гомон голосов за стеной, под говор радио, под пение патефона… Вот какой я древний человек! – я засыпала под пение патефона… "Что такое патефон?" – спрашивают с изумлением мои дети.
* * *
…Ты сказал сегодня: "Даже не успел вымыть посуду. И не убрал ещё ничего. Руки не подымаются ничего делать… делаю только то, что нужно для вас. Это меня как-то держит на плаву… Без вас ужасно пусто дома".
Прости, милый, я оставила дома такой ужасный раззор, такой развал! Что даже не представляю, как ты с этим справишься. "Справлюсь потихоньку…" – говоришь ты смиренно.
Знаю: справишься. Но это просто ужас, что я там натворила перед отъездом в больницу. Хотя морально я была готова к этому. В понедельник я сказала Ксюше, что ей придётся лечь в больницу и всё приготовила ей для этого: перестирала нужные вещички, нагладила, сложила стопочкой.
…Но когда пришла "скорая" – на меня вдруг нашло затмение: я не могла ничего найти, в поисках каких-то вещей я перерыла все ящики и шкафы. Я вываливала вещи на диван и просто на пол, переворачивала всё на полках… И – не находила того, что искала. Это был просто кошмар. "Ну, скоро ли вы соберётесь, мамочка?" – торопила меня врач "скорой". Помню своё глухое отчаянье – отчаянье человека, загнанного в тупик.
В итоге: имея твёрдое намерение лечь вместе с Ксюней, я ничего не взяла для себя.
Но мне и не понадобилось ничего. Мне дали серую больничную безразмерную рубаху и страшненький задрипаный халатец цвета гнилой свекольной ботвы. При взгляде на такое одеяние, можно было тут же заболеть депрессией, – но как же я была счастлива, Господи, облачаясь в него! Даже не помню, когда я была в последний раз такой счастливой…
Я подхватила на руки свою деточку – и все остальные события переживались мной как великое счастье: то, что не медсестра, а я внесла её в отделение, то, что мы ВМЕСТЕ, за руку, вошли в этот бокс, то, что я держу её во время вливаний и молюсь в это время за неё – а после, часами, лечу её своей любовью, и читаю ей, и шепчу на ушко, что люблю, люблю её бесконечно…
И кормлю из ложечки, и вливаю в неё капельки сока, и держу над горшочком – потому что боль после вливаний такая, что сесть она на него не может. И всё это я, твоя Лисичка, – а не ругливые нянечки.
"Тебе хорошо со мной, милая?" – "Да… Только я не думала, что в больнице будет так много уколов. Ты мне не говорила про это".
Но уколы всё же сделали своё дело. Уколы и молитвы. Тебе дышится всё легче и легче…
Я лежу в тёмном аквариуме, залитом лунным светом, и на душе у меня удивительно спокойно. Это странное спокойствие я ощутила в ту минуту, как врач, первый осматривающий Ксюшу, сказал: "Дифтерия. Осложнённая форма". Напряжение ожидания, ужас предчувствий – всё ушло, как рукой снялось. И пришло спокойствие. Спокойствие от понимания, ЧТО я должна теперь делать. Должна выхаживать свою девочку.
Да, мне действительно сейчас легче и спокойнее, чем неделю назад, чем месяц…
Уже где-то в конце августа во мне начала расти тревога и нехорошие предчувствия. Почти физически чувствовала: что-то должно случиться. Что-то страшное… Мерещилась больница… Но я думала, что это во мне что-то сломается. То и дело проносилось в голове: "Что-то давно я в больнице не лежала… Что-то давно я не смотрела на Гавра через больничное окошко… Главное – чтобы в окне было Дерево."
…И когда вошла с Ксюнечкой в наш бокс, – сразу взглянула в окно: на месте ли Дерево? На месте!
Жить в ожидании беды – труднее, чем перемогать беду. Ожидание несчастья изматывает и лишает сил, борьба с несчастьем – укрепляет. Душа очищается от всякой смуты, и все силы концентрируются на главном.
* * *
Однажды ночью. У вновь поступившего мальчика истерика. "Хочу к маме! Мне нужна МАМА! Ну, как вы не понимаете?! Я НЕ МОГУ УСНУТЬ БЕЗ МАМЫ! Ну, как вы не понимаете?…"
Нянечка и медсёстры пытались его утешить, а он всё плакал и плакал…
Спасибо, Господи, что Ксюнечка здесь со мной.
* * *
В первое утро, увидев, как по решётке нашего окна скачет воробей, я сказала себе: "Это вовсе не решётка – это шведская стенка для птиц". И решётка на окне больше не угнетала меня.
Всё зависит от установки, конечно.
* * *
На четвёртый день, в пятницу, 23 сентября, наступило просветление. Врачи сказали, что налёты стали сходить. Слава Богу! Да я и сама это поняла по Ксюшиному дыханию.
Но не успела я порадоваться, как на следующий же день, в субботу 24-го сентября, Ксюша вся покрылась сыпью – от шейки до кончиков пальцев на ногах. Тёмно-красной страшной сыпью, которая, к тому же, ещё и чесалась! В некоторых местах, на бёдрышках и на поясничке, были водянистые волдыри, вот их-то Ксюня и расчёсывала с особой яростью. Это было страшно. Я подумала, что это корь: что мы уже здесь что-то подцепили дополнительно. Но врачи сказали, что это явная аллергия. На что? Из лекарств новым были только две таблетки рибоксина. Неужели на них? Тут же отменили рибоксин, провела очистительную процедуру, дала супрастин. Ночью Ксюня спала совсем хорошо – без хрипов, тихо-тихо… Боже, неужели выздоравливает? Я надеялась, что и сыпь за ночь пройдёт. Каково же было моё изумление и ужас, когда я утром взглянула на её тельце… Сыпь не только не исчезла и не уменьшилась, – она стала ещё ядовитее!
Чистым оставалось только личико.
Врачи пожимали плечами. Бабушка Лида и папа сказали: наверное, соков перепила…
А потом пришёл Антончик и сделал своё предположение: может, это сывороточная болезнь?… Его сосед по палате покрылся точно такой же сыпью. Но врачи ещё три дня держались версии "двух таблеток рибоксина". Пока, наконец, не признали, что да: сывороточная болезнь – сильнейшая аллергия на противодифтерийную сыворотку.
Да, не нужно было делать третье вливание… Сердце моё правильно чувствовало.