Если бы он знал, сколь близки к истине были эти его слова!
Кремлевский шантаж
Первое, что Бордюжа спросил у меня, когда я вошел к нему в кабинет, было:
- Что с Березовским?
Вопросу я не удивился, поскольку по поводу Березовского незадолго до этого я написал письмо Ельцину и передал его через того же Бордюжу.
- Я вряд ли смогу увидеть президента в ближайшее время, - сказал я ему тогда. - Но не проинформировать его об этом деле не могу, поскольку речь здесь идет не только о Березовском, но и об "Аэрофлоте". А Окулов, глава "Аэрофлота", как известно, является зятем президента.
Бордюжа письмо Ельцину, естественно, передал. Поэтому вопроса о Березовском я ждал и ответил спокойно: "Дело находится в стадии расследования," - а затем коротко изложил, как оно проходит.
И тут Бордюжа задал второй вопрос, совершенно для меня неожиданный:
- А что с "Мабетексом"?
Я удивился: откуда Бордюжа знает о "Мабетексе"? Это же пока не обнародовано. Значит, точно утечка информации.
- Дело серьезное, - сказал я, - и очень неприятное. Слишком много в нем непростых моментов - замараны наши высшие чиновники. Особенно в документах, которые передала нам швейцарская сторона. Дело пока в стадии расследования.
У Бордюжи сделалось такое лицо, будто воротник смертельно сдавил ему шею.
- Мне принесли тут один видеоматериал, - проговорил он с видимым трудом, - давайте посмотрим его вместе.
Бордюжа взял в руку лежавший перед ним пульт и нажал на кнопку пуска. Замерцал экран телевизора, стоящего неподалеку от стола. Зашуршала пленка ленты уже вложенной в магнитофон кассеты…
И тут я вспомнил свою недавнюю встречу с Главным военным прокурором Юрием Деминым. Тот рассказал мне о своем разговоре с первым заместителем директора ФСБ Виктором Зориным. Так вот, услышав мое имя, генерал Зорин недовольно поморщился:
- Напрасно Скуратов высовывается, у нас есть пленка… - и, не договорив фразы, замолчал.
Недовольство Зорина в принципе мне было понятно: он дружил с первым заместителем министра финансов Петровым, а последнего мы арестовали за взяточничество. Что же касается пленки, то я даже не подозревал, что это такое, и поэтому попросил Демина:
- Прошу тебя, поговори при случае с Зориным насчет пленки предметно, вдруг что-нибудь прояснится?
Демин поговорить пообещал, но, видимо, разговора с Зориным у него так и не получилось.
Неужели это и есть та самая пленка, о которой Зорин говорил Демину? И тут на экране я увидел человека, похожего на меня, и двух голых девиц - те самые кадры, которые потом обсуждала вся страна.
Я был ошарашен, потрясен. Одновременно было какое-то странное и горькое ощущение, когда от неверия и бессилия останавливается сердце - неужели можно так грубо, так бесцеремонно действовать?
Я посмотрел на Бордюжу. Он был спокоен. На его лице лежала печать какой-то бесстрастности и отрешенности очень усталого человека.
Невольно, каким-то вторым, совершенно отстраненным сознанием отметил про себя: а ведь дядя, который снят на видеопленке, действительно очень похож на меня…
Конечно, и расследование о махинациях в Центробанке, и коробка от ксерокса с полумиллионом долларов нарушали спокойствие многих очень влиятельных людей. Но на то, чтобы стать толчком для скандала с пленкой, эти дела никак "не тянули". А вот материалы по "Мабетексу" - это в точку. Уж слишком могущественные люди оказались втянутыми в его орбиту. Ну а когда одними из главных действующих лиц этого дела стали сам президент Ельцин и его дочери, Кремль начал действовать. Причем торопясь и не разбираясь в средствах. Недаром Бордюжа сразу же "прокололся", назвав имя "грешной" фирмы. А ведь никто, кроме меня да еще нескольких человек, кому я полностью доверял, ничего о нашем расследовании знать не мог.
Еще одним заинтересованным лицом мог стать все тот же Березовский. Уж он-то постарается кадры из этого гнусного ролика запустить в принадлежащие ему газеты, прокрутить по телевизионным каналам - и все, "успех" обеспечен.
И как ты потом ни оправдывайся, что это, мол, не я, что показ подобных пленок - непроверенных, оскорбительных, порочащих, как принято говорить, честь и достоинство, - уголовно наказуем - все это будет гласом вопиющего в пустыне.
* * *
Состояние ошарашенности сменилось у меня чувством некоей усталости, безразличия - да пошли вы все! - но с этим состоянием надо было бороться. Надо было взять себя в руки. Хорошо, что я жену успел предупредить о надвигающейся беде.
- Все ясно, - сказал я. - И что дальше?
А ведь пленка сделана здорово. И смонтирована профессионально. И голос на видеоряд наложен такой, что очень точно повторяет мои интонации. Да, наверное, немало денег стоило сфабриковать такую пленку. У нас ведь всегда так: обгадят человека, а когда окажется, что человек, заснятый на пленке, ничего общего со Скуратовым не имеет, все равно останется шлейф отрицательной молвы. Виноват человек, не виноват, но на всякий случай надо держаться от него подальше: а вдруг все же виноват?..
- Вы понимаете, Юрий Ильич, - нерешительно начал Бордюжа, - в этой ситуации… вы в таком виде… Вам надо подать заявпение, пока скандал не разгорелся и не вышел наружу.
Да, это был настоящий и неприкрытый шантаж. В книгах я читал о таком, но даже в самых своих страшных снах не мог предположить, что сам стану его объектом. Внимательно посмотрев на Бордюжу, я спросил у него:
- Для чего вы все это делаете?
- Я даже не знаю, как себя вести, Юрий Ильич, - сказал Бордюжа, - какие слова подобрать для этого момента, но я хорошо знаком с настроением президента… И повторяю, в этой ситуации вам лучше уйти.
- Конечно, я без работы не останусь, свет клином на прокуратуре не сошелся. В конце концов, я - профессор, доктор наук, без дела не пропаду, на хлеб себе и своей семье заработаю.
- Заявление пишите в Совет Федерации на имя Егора Строева.
Я действовал почти автоматически. Придвинул к себе протянутый Бордюжей лист бумаги, достал из кармана ручку.
- Какую причину отставки указывать?
Мне показалось, что в глазах у Бордюжи мелькнуло что-то сочувственное. Конечно, существует одна неписаная истина: если начальство отказывается с тобой работать, надо уходить. Иначе это уже не работа, пользы она никому не принесет, поскольку останутся от нее одни лишь склоки. С другой стороны, из-за чего уходить-то? Только из-за того, что этого захотел пусть даже и президент? А что еще обиднее - его дочь?
Было такое ощущение, что все это не со мной происходит, а с кем-то другим. Я просто наблюдаю это со стороны и очень сочувствую человеку, который находится на моем месте.
В принципе до меня доходили слухи, что на руководящие должности, особенно в силовые структуры, берут только тех людей, на которых есть компромат, - так ими управлять легче. Слухи об этом у меня всегда вызывали недоверчивую улыбку: не может этого быть - меня же Генпрокурором назначили! Ан нет, все здесь по схеме: не получилось одно, так вон какую гнусную пленку, чтобы я не брыкался, состряпали…
- Я думаю, что указывать надо "по состоянию здоровья", - сказал Бордюжа.
Интересно, кто же в это поверит? Пару дней назад я выступал по телевидению, был вроде бы жив-здоров - и нате-с! Впрочем, все равно работать противно. Жалко только прокуратуру, жаль годы, потраченные на то, чтобы сделать в ней все как надо, - ночами ведь не спал, думал, как лучше наладить работу. Лучше бы, сидя в институте, написал пару книг.
- По состоянию здоровья так по состоянию здоровья, - пробормотал я и в следующий миг выругал себя: ведь сдаюсь без боя, поднимаю руки перед беззаконием.
- Да, по состоянию здоровья, - подтвердил Бордюжа.
Тут, несмотря на всю безысходность ситуации, я обозлился:
- Николай Николаевич, простите, а откуда у вас взялась эта кассета?
- Да на столе у себя нашел, в конверте. Не знаю, кто положил.
* * *
Вот он - еще один прокол, еще одна неприкрытая ложь. Это как же понимать: кто-то неизвестный прокрался в охраняемый Кремль, затем в еще более охраняемый административный корпус, затем в закрытый кабинет начальника президентской администрации и, как гранату, подбросил там пакет с видеокассетой? Какой-то абсурд на фоне проходного двора!
Уже позднее, давая показания следователю, Бордюжа сознался, что кассету ему передал начальник его канцелярии. Я же думаю, что здесь не обошлось без Ельцина и его окружения. Почему? Да потому, что Бордюжа по своему складу и характеру, тем более находясь на таком посту, никогда и ничего бы не предпринял сам, по личной своей инициативе, без указания и инструкций свыше. А выше его был только президент.
Невидящими глазами я перечитал только что написанное свое заявление и подписал его. Но прежде чем передать его Бордюже, вдруг вспомнил о грядущей итоговой коллегии Генпрокуратуры и своем отчетном докладе, к которому я тщательно готовился. Провести коллегию, которая планировалась через два дня, для меня было очень важно: я должен был выступить там с большим отчетом, в котором подводил итог работы Генпрокуратуры, на нее должны были съехаться мои коллеги со всей страны.
- Николай Николаевич, у нас 3 февраля будет итоговая коллегия. Я там должен выступить с докладом. Дайте мне провести коллегию, после этого я уйду. Это и в интересах системы. Ведь нонсенс же, если на коллегии не будет Генерального прокурора.
Бордюжа, словно бы обдумывая ответ, немного подумал, потом жестко сказал:
- Те люди, которые добиваются вашего ухода, ждать не будут, - они запустят кассету на телевидение. Тогда скандал неминуем.
Не раз потом я прокручивал в голове все детали этой беседы и с каждым разом все больше видел бьющие в глаза нестыковки. Если уж ты говоришь, что не знаешь, от кого пленка, то откуда такая точная информация, что эти люди будут делать, об их позиции? Почему, к примеру, Бордюжа затеял этот разговор именно 1 февраля, за 2 дня до коллегии? Не иначе как прорежиссировал кто-то из тех, кто хорошо знал внутреннюю кухню Генпрокуратуры, может быть даже кто-то из моих заместителей. Ведь понятно, что проведи я эту коллегию, и уход мой выглядел бы очень уж нелогичным: вроде бы все хорошо было, а тут - взял да ушел…
- Хорошо, вот вам мое заявление, - я отдал листок бумаги Бордюже, - итоговую коллегию проведет мой первый заместитель Чайка. А я тем временем лягу в больницу.
Бордюжа одобрительно кивнул. Там же, чтобы расставить уже все точки, я написал вторую бумагу на имя Строева: "Прошу рассмотреть заявление в мое отсутствие". Подписался и поставил дату: "1 февраля 1999 года".
Атака компроматов
Не помню, как я приехал к себе на Большую Дмитровку, в здание Генпрокуратуры. Первым делом вызвал к себе Чайку, своего заместителя.
- Юрий Яковлевич, я что-то неважно себя чувствую. Возможно, сегодня лягу в больницу. Доклад на итоговой коллегии придется делать тебе.
После того как Чайка ушел, я вызвал Розанова. Поскольку Александра Александровича я знал лучше всех и дольше всех, то решил поговорить с ним без утайки. Сказал, что произошло нечто чрезвычайное.
- Александр Александрович, меня начинают шантажировать.
Делается это методами, с которыми никто из нас еще никогда не сталкивался.
Я вкратце рассказал ему о встрече с Бордюжей, о пленке, о заявлении. У Розанова даже лицо изменилось - то ли от неожиданности, то ли от страха, то ли еще от чего-то; так и сидел - молча, ни разу не перебив.
- Давай сделаем так: соберемся и поедем в "Истру". Ты, я, Демин, Чайка, в общем, все близкие мне люди. Там нам никто не помешает все обтолковать и разобраться в обстановке.
Розанов понимающе кивнул и вышел. Через какое-то время он вернулся и сообщил понуро:
- Демин против. Резко против. И вообще он говорит: "Вы что делаете? Разве вы не понимаете, что все мы сейчас находимся под колпаком? Любой наш сбор сейчас воспримут как факт антигосударственной деятельности… Собираться нельзя!".
Но в этом же нет ничего противозаконного! - мне вдруг стало противно.
И тут я невольно подумал: а не вызвал ли Демина к себе Бордюжа или кто-то из кремлевской администрации? С чего бы обычно тихому и послушному Демину так воинственно противиться? На душе стало совсем тоскливо: раз так все складывается, придется мне ложиться в ЦКБ.
Я позвонил своему лечащему врачу Ивановой и сказал ей:
- Наталья Всеволодовна, я неважно себя чувствую, хотел бы лечь в больницу.
Вечером я приехал в Архангельское, на дачу, и там, отбросив в сторону все эмоции, постарался проанализировать ситуацию. Ведь когда шла беседа с Бордюжей, когда крутилась пленка, моему внутреннему состоянию вряд ли кто мог позавидовать - любой, окажись на моем месте, запросто потерял бы способность соображать, в этом я уверен твердо; не очень соображал и я. Мне просто хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось.
Одно было понятно: состоялся, скажем так, показательный сеанс шантажа. Один из его участников известен - Бордюжа. Но волю он исполнял не свою - да Бордюжа и сам этого не скрывал, - чужую волю. Ответ я уже себе дал: за спиной Бордюжи стояли силы покрупнее. Скорее всего - Березовский. Но только ли он?
И тут меня как молнией ударило: дело "Мабетекса" - вот где ответ! Я вспомнил звонок Карлы дель Понте, сделанный ею по простому городскому телефону. Наивная, могла ли она предположить, что телефон Генерального прокурора великой державы могут прослушивать! А то, что было именно так, в этом у меня сомнений уже не было. О разговоре сразу же доложили если не самому президенту, то как минимум Татьяне Дьяченко и Бородину.
Теперь все становилось на свои места и выстраивалось в логическую цепочку: дело "Мабетекса" хотят замять, а меня просто убирают как человека, который "непонятлив до удивления" и не хочет исправляться. Пленка же, сфабрикованная, смонтированная, склеенная - обычный инструмент шантажа, а Бордюжа - простой соучастник преступления.
Та ночь у меня выдалась бессонной, я так и не смог заснуть до самого утра.
Утром я сказал жене:
- Лена, похоже, началось… Помнишь, я тебя предупреждал? Против меня раскручивается грязная провокация.
- Уже? - недоверчиво спросила жена.
- Уже. Держись, Лена! И будь, пожалуйста, мужественной!
Легко произносить эти слова, когда над тобой не висит беда, но можете представить, каково было в те минуты мне и моей жене? Пока это касалось только нас двоих, но через несколько дней это будет касаться всего моего дома, всей семьи.
Ну что мне могла ответить жена? Да и каких слов я ждал в тот момент? Мне было ее ужасно жалко: ведь я понимал, что в разгорающемся скандале ей наверняка будет еще тяжелее, чем мне.
Я стал собираться в больницу, взял с собой необходимые вещи, спортивный костюм, вызвал машину. Бессонная ночь подтолкнула меня к одному решению: надо встретиться с Бордюжей еще раз.
По дороге, прямо из машины - на часах было восемь утра, - я позвонил ему в кабинет. Бордюжа находился на месте.
- Подъезжайте! - коротко сказал он.
Николай Николаевич, - сказал я ему в кабинете, - то, что вы совершаете, - преступление, для которого предусмотрена специальная статья Уголовного кодекса. Независимо от того, каким способом была состряпана эта пленка, - это особая статья и подлинность пленки надо еще доказывать. Вы добиваетесь моего отстранения от должности и тем самым покрываете или, точнее, пытаетесь скрыть преступников. Делу о коррупции, в частности делу, связанному с "Мабетексом", дан законный ход. Я говорю это специально, чтобы вы это знали.
Юрий Ильич, поздно, - сказал мне Бордюжа. - Ваше заявление президент уже подписал. Так что я советую вам спокойно, без лишних движений уйти.
В тот момент я еще не был готов к борьбе, сопротивление внутри меня только зрело, и нужно было какое-то время, чтобы оно сформировалось окончательно. Честно говоря, я даже не предполагал, что президент подпишет заявление "втемную", не вызвав меня, не переговорив, не узнав, как все было на самом деле. Не думал я, что с чиновником такого ранга, как действующий Генеральный прокурор, могут обойтись так непорядочно, как это сделал Ельцин: даже не позвонив, не спросив, в чем дело, он просто вычеркнул меня… А я, наивный, считал, что нас связывают не только добрые служебные, но и добрые личные отношения.
Это был еще один удар. Позже, приехав в больницу, я понял, что президент с этими людьми - Березовским, Бородиным, Татьяной Дьяченко - заодно. И надежда на то, что президент "поймет" и "разберется по справедливости", умерла едва родившись. Нет, не будет он этого делать - своя рубаха, как говорится, к телу ближе. Слишком уж "жареной" оказалась у меня в руках информация, чтобы позволить ей выйти наружу. Слишком уж близко я подобрался к их тайнам, чтобы позволить мне и дальше "раскручивать" компрометирующее Кремль дело.
Чтобы как-то отвлечься, я попытался переключить свои мысли на завтрашний день. 3 февраля в Генпрокуратуре должна была состояться коллегия. Как она пройдет, как воспримут главного докладчика Чайку? Ведь съедутся прокуроры со всей России, и это не простые прокуроры - юридическая элита, блестящие практики, известнейшие имена. Не подведет ли Чайка?
Вечером меня ожидал еще один удар. По телевизору объявили - официально, с портретом на заставке: "Генеральный прокурор Скуратов подал заявление об отставке. Сегодня он госпитализирован в Центральную клиническую больницу".
Это был удар, что называется, ниже пояса, подлый и безжалостный. Не только по мне лично, но и по всей прокурорской системе. Ведь в Москву уже съехались мои коллеги со всей страны, сейчас они прослушали это сообщение…