Родион Щедрин: Тень Бетховена меня не преследует…
Классик современной русской музыки отметил 80-летие. В этот день его поздравили президент и премьер. Кроме того, композитора наградили орденом "За заслуги перед Отечеством".
Тень Бетховена…
– Родион Константинович, с удивлением обнаружил, что вы родились в один день с Бетховеном.
– Это совершеннейшая правда…
– Вы просто не могли не стать композитором…
– Ну, я знаю множество людей, которые тоже родились 16 декабря, но композиторов среди них что-то не припомню!
– А тень великого Бетховена не преследовала?
– Разве что недавно в Мюнхене, на концерте. Исполняли "Торжественную мессу" Бетховена: выдающийся дирижер Лорин Маазель, огромный хор (136 человек, как посчитала Майя Михайловна). Очень трудное сочинение, не так часто играется. И это – одна из самых моих любимых партитур Бетховена, которая меня так захватывает.
…и Лили Брик
– Вашу музыку тоже играли – и сегодня играют самые знаменитые музыканты, у вас выступления в лучших залах мира, награды, титулы… А вы как раб рояля – ни года без премьеры. Хотя давно могли бы почивать на лаврах.
– А как почивают на лаврах? Я не очень знаю. Лежать на печи, чай с медом пить или валяться на пляже на Мальдивах?
Я получаю большое удовольствие, когда сижу за роялем или за письменным столом – сочиняю-то я как раз за столом больше. Утром, после того как выпью кофе, прямо-таки с предвкушением жду, когда сяду за письменный стол. Вот так, я думаю, и надо почивать на лаврах – занимаясь любимым делом.
– Стричь дивиденды, похоже, вы так и не научились. У вас с Плисецкой ни вилл, ни коллекций живописи и антиквариата, и в Мюнхене вы живете на съемной квартире…
– Правда. А счастье – это не вещи. Это быть 24 часа рядом с близким человеком, быть погруженным в радость труда, который тебе доставляет наслаждение – даже не удовольствие, а именно наслаждение.
– То есть у вас, если так можно выразиться, два счастья. Одно – когда вы по утрам встаете и садитесь за рабочий стол или рояль. И второе – каждый день с вами Майя Михайловна?
– Это точно определено. Она обычно позже встает. И я за работой одним ухом всегда прислушиваюсь – вот уже опустила ногу с постели, надевает тапочки. Это знакомый, родной звук.
– Несмотря на то, что вы – Стрелец, а Майя Михайловна – Скорпион, вы столько лет вместе: это нужно уметь уживаться…
– Умение тут не нужно. Если себя к этому дисциплинарно призываешь, то бесполезно: рано или поздно произойдет короткое или уже длинное замыкание. Нет, просто мы хорошо подошли друг другу.
– А, может быть, знаменитая Лиля Брик, которая и познакомила вас с Майей Михайловной, как колдунья, заговорила вашу любовь?
– Весьма вероятно. Она симпатизировала и Майе, и мне, в ее доме мы встретились впервые. А потом волею судеб мы поселились в разных подъездах одного дома – на Кутузовском проспекте, 12. Они были полуночниками, поэтому лет пять мы заходили к ним почти каждый вечер. Может быть, в Лиле и было что-то такое колдовское – не случайно Маяковский говорил про нее: "Лилечка всегда права"…
"Как Бернстайн едва меня не утопил"
– Майя Михайловна просто бредила Кармен – и вы не могли не написать "Кармен-сюиту"?
– Было так: Майя показала Шостаковичу свое либретто по "Кармен", но он после раздумий, похвалив либретто, ответил, что нет, не возьмусь. Если, купив билеты на балет "Кармен", зритель придет в зал и не услышит "Хабанеры" или куплетов Тореадора, он, мягко говоря, будет сильно разочарован.
И тем самым Шостакович натолкнул меня на достаточно забытый жанр транскрипций классической музыки. Композиторы прошлого часто делали транскрипции произведений друг друга. Например, еще Бах – концертов Вивальди, Чайковский написал "Моцартиану", я уж не говорю про транскрипции Листа всех шубертовских вокальных сочинений. Так что эта реплика Шостаковича меня подзадорила и направила.
– Вал критики обрушился на вас за то, что не убоялись стать соавтором Бизе, вольничали с классикой!
– Все это было – и, может быть, даже большего градуса! И резкое отношение к самой постановке, к тому, что делала Майя, – ведь московский зритель в основном не принял спектакля. Весь этот хореографический язык, музыка – это было слишком непривычно для сцены Большого театра. Как все-таки прекрасно, что мы дожили до того времени, когда на телеканале "Культура" идет конкурс "Большой балет": какие невероятные современные постановки! И вспоминаем…
– …как солоно приходилось?
– Да. И так было не только с "Кармен". С Анатолием Эфросом Майя сделала телефильм по тургеневским "Вешним водам": это была очень интересная, удачная работа и Майи, и Эфроса, и актеров – Иннокентия Смоктуновского, Андрея Попова, балетного партнера Майи Анатолия Бердышева, прекрасного хореографа Валентина Елизарьева.
Что было после показа! На телевидение обрушились потоки писем. И Сергей Лапин, руководитель телевидения – образованнейший, кстати, человек, коллекционер поэзии 20-х годов, который рискнул показать этот спектакль по телевидению, – когда такой водопад негодования обрушился, немножко дрогнул. Издал брошюрку для служебного пользования, где были напечатаны эти письма: получалось так, что хороших было всего несколько, а отрицательных – много. И в первом же письме была дивная фраза, которую Майя с удовольствием повторяла, когда сейчас смотрела балетный конкурс на "Культуре": "Что же вы творите, ведь у телевизора дети!"
– А правда, что однажды великий Бернстайн заявил вам: мне нравится вся ваша музыка, которую знаю, кроме "Кармен-сюиты"?..
– Он признался в очень необычной обстановке – плавая в бассейне…
– ?!
– Это было в отеле, мы плавали. И когда Бернстайн, который играл мировые премьеры двух моих сочинений, это сказал, я глотнул хлорированной воды.
– От неожиданности?
– Ну да, но эта его реплика, которая меня чуть не утопила, не сделала мое почитание, восхищение и уважение к нему ни на йоту меньше. У нас в Мюнхене никаких фотографий "стоящих" нет, кроме одной, где мы сидим с Бернстайном. И, конечно, несколько Майиных балетных. У каждого есть право на свою точку зрения. А он был великий музыкант.
Русская душа
– Родион Константинович, считают, что ваша музыка так популярна на Западе потому, что раскрывает "загадочную русскую душу", о которой любят поговорить иностранцы… Вы вводите в свои сочинения озорные частушки и даже молитвы с колокольным звоном, свирели, музыку русских провинциальных цирков…
– В Германии, где мы живем последние годы, действительно есть необъяснимая тяга к России. Каждый третий обязательно скажет, даже если ты с ним встречаешься первый раз, как мечтает на поезде проехать от Москвы до Владивостока. И некоторые едут. Один из редакторов мюнхенского радио, уже достаточно пожилой немец, сказал мне: "Это незабываемо, это чудо". Я его спрашиваю: "А в каком месяце ездили?" – "В октябре". – "В вагонах не холодно было?" – "Ужасно холодно, туалеты грязные (а я специально задавал провокационные вопросы)". Но в восторге говорит, что его все равно опять тянет в Россию.
– Может, они просто придумывают эту тягу?
– Они все читают Достоевского: по-моему, он у них на втором месте после Библии. Чехов – обязательно. Вот эту тайну тяги к России, я ее ощущаю просто физически. Поэтому, наверное, и в моей музыке они слышат какой-то душевный отзвук России. Хотя это же не намеренно – это мой код генетический, код той культуры, в которой я вырос. Их легко увлечь на российский замысел.
– То есть?
– Нью-Йоркская филармония заказала мне сочинение для хора, солистов, оркестра – на весь вечер. Я предложил тему "Очарованного странника". Но когда дирижер Лорин Маазель прочел английский перевод великой лесковской книги, то отказался! Я закусил удила, помчался в самый крупный в Мюнхене книжный магазин и нашел цюрихское издание "Очарованного странника" – на немецком. Дал ему его прочесть… Он в ответ: правда замечательно! Жена Маазеля, известная драматическая актриса, потом мне сказала, что теперь томик Лескова у него все время лежит на спальном столике.
"Посошок" для Ростроповича
– Иностранцы по-прежнему поражаются, как в России много пьют. Но еще Гоголь подметил: "говорит, что в детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою"…
– Шолохов так ответил Сталину на вопрос: "Говорят, что вы много пьете?" – "От такой жизни запьешь!" Но, кстати, не только русские хорошо закладывают. Литовцы в деревнях здорово поддают. И финны не брезгуют. Климат, что ли?
– Кстати, я нашел у вас сочинение в тему, с народным застольным заголовком – "На посошок".
– Памяти Славы Ростроповича сочинение. У меня много написано для него. Мы были очень дружны. Я восхищался им не только как гениальным музыкантом, но и как человеком необыкновенного обаяния, участливости, верности в отношениях. Под Франкфуртом есть очень красивый городок Кронберг: как считают музыканты, столица виолончелистов. Там Слава создал свой фестиваль. И когда он ушел из жизни, руководитель этого фестиваля заказал мне своего рода "поминовение" Ростроповичу. А Слава ведь очень любил дружеские посиделки.
– Мне однажды повезло оказаться в его компании – это был просто фейерверк остроумия, он официозный фуршет превратил в теплое застолье…
– Потрясающий человек! А что касается этого опуса, то международное издательство "Шотт", с которым работаю много лет, выпуская мои сочинения, никак не могло подобрать к слову "посошок" синоним на немецком языке. А вот по-английски нашли – "Оne for the road" – то есть "одна перед дорогой".
"Какой надо иметь талантиЩЕ, чтобы из нашего дерьма и ужаса создать сокровиЩЕ"
– Не держать зла в душе – не самое распространенное явление в отношениях композитора и дирижера, музыканта, написали вы в своей книге. Вам же грех жаловаться – с Ростроповичем дружили, с Гергиевым дружите, Новый год по-семейному встречаете, и вообще – проще сказать, какие дирижеры и оркестры не исполняли ваши творения.
– Любой исполнитель может загубить новое сочинение, как загубил в свое время Глазунов Первую симфонию Рахманинова: на того обрушилась депрессия, он чуть не десяток лет вообще не писал. Я, честно говоря, исполнение иногда шутливо меряю в цифрах. И говорю Майе: ну вот, 87 % партитуры сыграли. А иногда – ну, это больше, чем 100 %. Когда бывают совпадения души дирижера, музыканта с твоей – тогда это исключительная удача.
– Это случается, когда друзья – музыканты?
– Бывает, что музыканты, с которыми раньше никогда не общался ни творчески, ни человечески, проникают в сочинение глубже, чем те, с которыми ты очень часто и на посошок, и без посошка встречаешься. У меня было много прекрасных встреч с дирижерами, с исполнителями – но были и те, кто меня разочаровал.
– В искусстве, говорят, тяжело дружить.
– Ну, жизнь короткая, а дружба – это ведь очень высокое понятие. Дружба – где-то очень близко к любви, когда человек всего себя отдает. И потом, уже возраст подошел, когда, знаете, иных уж нет, а те далече… Поколение, с которым начиналась вместе жизнь, почти ушло, а с новым находить общий язык труднее. Как Майя говорит: "Мы с тобой уже живем в чужое время".
– Вы дружили с Андреем Вознесенским?
– Очень, очень.
– Я вот нашел у него недавно фразу замечательную, о которой раньше не знал, – о вас. О ЩЕдрине. "Какой надо иметь талантиЩЕ, чтобы из нашего дерьма и ужаса создать сокровиЩЕ".
– Я его как поэта абсолютно боготворил. Мы были очень близки, понимали друг друга с полуслова. Мы с Майей не пропускали его поэтических вечеров. Он бывал на всех премьерах – и моих, и Майиных. Какое-то время вместе Новый год встречали у нас дома: я с Майей, он с Зоей. Так что мы были близкими людьми. Для меня огромная потеря, что его нет. Он великий поэт – это не вызывает у меня ни тени сомнений.
Запрещенная "Поэтория"
– В программе нынешнего юбилейного фестиваля в Москве прозвучит написанная в советские годы ваша "Поэтория" по стихам Вознесенского. Впервые после долгого молчания.
– Да, 21 декабря в Зале Чайковского, исполнит оркестр России под управлением Владимира Юровского. С премьеры "Поэтории" прошло 44 года – и теперь Юровский хочет все возобновить. Жду с большим интересом. Этот "концерт для поэта" в сопровождении женского голоса, смешанного хора и оркестра я написал как раз для Вознесенского. Когда у Вознесенского, буквально прорвавшись сквозь цензуру, вышла книга "Ахиллесово сердце", я всю ее знал наизусть, влюбился в каждую строчку. И сделал вольный монтаж стихов для своей оратории. Андрей исполнял партию поэта – то есть самого себя.
– А кто сейчас будет читать стихи?
– Замечательный артист Евгений Миронов. В России после первого исполнения "Поэтория" была запрещена: огромные придирки к тексту, к его монтажу, который я делал при участии Андрея Вознесенского. Там вторая часть, скажем, очень религиозная – Матерь Владимирская, с молитвами, с колокольным звоном… Премьера была скандальная. Ее разрешили лишь за несколько часов до концерта, а билеты все уже были распроданы… На одно из поздних (через 8 лет) исполнений "Поэтории", во Владимир, приехал Ростропович.
– В юбилейный вечер будут российские премьеры?
– Сразу несколько сочинений, которые в России еще не звучали. И в том числе совсем новое – "Гейлигенштадтское завещание Бетховена".
– Его тень по вашим жизненным переулкам все-таки бродит?
– Ну, так получилось. Это заказ от выдающегося дирижера Мариса Янсонса и руководимого им оркестра Баварского радио. Ведь Бетховен хотел покончить жизнь самоубийством – а перед этим написал знаменитое "Гейлигенштадтское завещание", адресованное братьям. Он прощался, объясняя причины ухода. Но творчество удержало его от рокового шага: невзирая ни на что, он не мог перестать сочинять.
– Юбилей отмечаете только в Москве?
– Две премьеры делает Валерий Гергиев. Так что концерты будут и в Петербурге, и в Москве. Дай бог добраться до Москвы и быть на этих больших для меня событиях! Мы с Майей с трепетом отправляемся в поездку по Родине-матушке.
– Сил вам и здоровья!
17 декабря 2012 г.
"Люди в черном" – культурное достояние России.
И запела блоха: "Ха-ха!.."
В Мариинском театре новая опера Родиона Щедрина – "Левша".
– Гергиев не сдержал слез, – признался Родион Щедрин после прошедшей с триумфом премьеры. – И я тоже.
Сразу вспомнилось – у знаменитого дирижера действительно заблестели глаза в финале спектакля, когда хор Мариинского театра отпевает Левшу так, что душа заходится в тоске. Я сидел недалеко от дирижерского пульта Валерия Гергиева: в тот момент подумал – наверное, показалось. Он всегда так неистово работает… Оказалось, правда.