В своем журнале "За пролетарскую музыку" (был и такой!) утесовско-эрдмановскую программу "Джаз на повороте" они разгромили. Вот фрагмент из их рецензии: "На широкой эстраде Московского мюзик-холла расположился оркестр из джаза, саксофонов, банджо и прочих "современных" инструментов, а сбоку в глубоком кресле уютно сидит и сам "маэстро" – Леонид Утесов. Он обращается к публике с типичными эстрадными пошлостями и затем начинает свой "концерт" с "американского" номера, как громко называет "маэстро" самый расшантанный фокстрот, тупой, механический, но насыщенный той кабацкой "спецификой", по которой истосковались московские нэпманские мамаши и дочки. Дальше следует экскурс в "национальную" музыку – русскую, еврейскую, украинскую – неподражаемая смесь наглости и цинизма. Прикрываясь словами (это, мол, старый быт), Утесов смакует типичные для старых песен элементы, чем и приводит в неописуемый восторг обывательские души".
Открытие "Музыкального магазина"
Режиссер Илья Трауберг, ставивший по сценарию Эрдмана картину "Актриса", отметил удивительную особенность эрдмановского характера: в годы, когда новая пьеса "Самоубийца" была запрещена к постановке, опальный драматург "сохранял спокойствие духа, даже улыбку, категорически не играл в гонимого".
Для следующей программы Утесова он пишет в соавторстве с Владимиром Массом комедию "Джаз-клоунада", получившую незадолго до премьеры название "Музыкальный магазин". Пьеса эта и ее постановка – шаг революционный. В масштабах Теа-джаза безусловно.
До этого утесовцы, провозгласившие при рождении новый принцип – театрализацию, прибегали к ней робко, ограничивались конферансом руководителя и весьма условными, бессловесными ролями. Если музыканты и вели диалог, то на инструментах: тромбонист, встав на колено, объяснялся в нежных чувствах скрипке, а та мелодией капризно отказывала ему во взаимности. Или если коллектив, не отличавшийся атлетическим телосложением, начинал тянуть бечевой декоративный баркас "Анюта", шел веселый комментарий дирижера: "Бурлаки на Волге! Первый бурлак – Яков Ханин, второй – Исхак Гершкович, третий – Зиновий Фрадкин. Ни один из них ничем иным в жизни не занимался!"
В "Музыкальном магазине" Теа-джаз впервые столкнулся с пьесой. В ней было девять явлений, двенадцать музыкальных номеров-аттракционов, длинный ряд действующих лиц и одна лошадь. Последнюю, правда, изображали тоже музыканты: одному досталась морда с большими глазами и длинными ресницами, другому – хвост и остальное. Как и все, лошадь демонстрировала свой номер – она отлично отбивала чечетку.
Каждому участнику пришлось проявить не только профессиональный, но и актерский талант. Тут сказались молодость музыкантов, готовность идти на риск, увлеченность общим делом и необычность зрелища. Поставил его человек опытный, работавший на эстраде и в цирке, ставивший "Джаз на повороте" – Арнольд Арнольдов. Декорации нарисовал почти никому не известный, но бесконечно талантливый Николай Акимов, впоследствии знаменитый руководитель знаменитого театра. Музыку написал "фокстротчик" Исаак Дунаевский, в эпитетах не нуждающийся.
На премьере "Магазина" зрители не раз поражались. Открылся занавес, а джаз на сцене начисто отсутствовал. Вместо него одинокий директор скучал среди рояля, граммофона и подвешенных к потолку музыкальных инструментов – саксофонов, труб, тромбонов и галереи балалаек, одна другой меньше. В директоре только горячие поклонники Теа-джаза могли угадать чудо-скрипача Альберта Трилинга. Отдав должное начальственным замашкам, он брал в руки скрипку, ухитряясь при этом танцевать и разыгрывать пантомиму.
Распределение остальных ролей тоже было неожиданным. Сладкая парочка, подобная популярным кинокомикам Пату и Паташону, изображала сыночка и папочку, играющих на саксофонах. Гигант Аркадий Котлярский в коротких штанишках стал пятилетним мальчишкой, на полном серьезе поучающим своего отца – щупленького и маленького Зиновия Фрадкина, – как надо жить, требуя вынуть руки из карманов и не ковырять в носу. Ударник Николай Самошников выходил на сцену с кларнетом, издающим душераздирающие звуки, и при этом уверял всех, что в кларнете вся его жизнь.
Ролей всем достало. А Утесову не одна. Он был продавцом Костей Потехиным, перевоплощался в старичка, приехавшего в город из села, становился дирижером американского джаза, ловко перекладывающим в танцевальные ритмы мелодии из "Садко", "Евгения Онегина" и "Риголетто", Заикой, стоящим в очереди за таинственными пищиками, и, разумеется, самим Утесовым, случайно заглянувшим в магазин. В этом спектакле Эрдман дал ему, как никогда, развернуться вовсю.
Драматург, как и Утесов, влюбился в свое создание. Не пропускал ни одной репетиции. И почти на всех спектаклях его видели в ложе дирекции. Тщеславие? Он даже на премьере не выходил на поклоны и всегда исчезал из мюзик-холла за пять минут до конца представления. Чтобы не искушать Утесова, пытавшегося не раз вытащить его на сцену. И случалось, упускал важные разговоры, что шли, когда публика расходилась.
Леонид Осипович в своей книге "Спасибо, сердце" оценил "Музыкальный магазин" лаконично: "Я думаю, за все годы существования нашего оркестра это была самая большая и принципиальная его удача". Это сказано в 1976 году. А в 1932-м пресса, вдруг глотнув глоток свободы после разгона РАППа, РАПМа и им подобных, с восторгом издевалась над недавними штампами, канувшими, казалось, навсегда в Лету: "Номер Утесова предельно оптимистичен. Отведав бодрящего ритма его труб, саксофонов и барабанов, посмеявшись над его веселыми остротами и жестами, хочется с двойной энергией и приняться за интернациональное воспитание детей, и строить силосы, и горячо помогать управдомам, и даже бороться с коррозией металлов!"
"Пастух из Абрау-Дюрсо"
На одном из представлений побывал председатель Комитета по кинематографии Борис Шумяцкий. Утесов принимал его один, в своей гримерной. Председатель был настроен решительно:
– В кино пришел звук. Мы сделаем из вашего "Магазина" превосходную фильму! Американцы только такими и питаются. Надо лишь найти способ использовать тридцать герлс Голейзовского – с ними финал будет поэффектнее!
Утесов засомневался, получится ли из театрального спектакля картина.
– И сомневаться нечего, – наступал Борис Захарович. – Завтра же пришлю к вам лучшего оператора Москинокомбината Володю Нильсена и звуковиков из лаборатории Павла Тагера с их "Тагефоном". И начинайте не откладывая!
И на следующий вечер, сразу же после спектакля, в самом деле появилась съемочная бригада. С громоздкой звукозаписывающей аппаратурой, не менее громоздкими "дигами" – осветительными приборами, не только светившими, но и излучавшими жар, как из Сахары, самими осветителями, звуковиками, техниками и оператором с помощником. Зная вздорный характер Шумяцкого, все исполняли его приказы быстро и беспрекословно.
Прослышав о съемке, появились Эрдман и Арнольдов. Никогда ничего не режиссировавший в кино Арнольд Григорьевич предложил для пробы снять первую сцену спектакля – телефонный разговор Директора с Костей, длящуюся три минуты от силы. На нее ухлопали часа четыре! Взмокшие, разошлись по домам далеко за полночь, но бригада не потеряла энтузиазма и пообещала прибыть завтра на то же место в тот же час.
– Может быть, завтра снимете какие-нибудь музыкальные номера, – предложил Эрдман, смущенный показавшимся ему бесконечно длинным текстом сцены, который он несколько раз рвался сократить и который без привычной реакции зала стал вовсе не смешным.
С ним согласились и, когда на следующий вечер все собрались снова, решили снять эпизод с американским дирижером – оперные мелодии "Не счесть алмазов каменных" и "Я люблю вас, Ольга". И управились значительно быстрее, хотя Арнольд Григорьевич, проявив фантазию, изменил мизансцену, ввел для музыкантов и Утесова крупные планы и выдвинул гениальную идею: записать песню "Счастливый путь" отдельно, а затем снять финальный проход оркестра под готовую фонограмму – и мучиться не придется, и эффектнее будет картинка.
Эффектная картинка заняла тоже часа два, но через несколько дней все поехали на Потылиху, где за утлыми домишками окраинной деревни громоздился одинокий корпус еще не достроенного Москинокомбината – будущего "Мосфильма". С час ждали Шумяцкого, и, как только он гордо подъехал на потрепанном лимузине, начался просмотр. Реакция на увиденное оказалась неоднородной. Музыканты были в восторге и от себя, и от звучания своих инструментов. Утесов и Арнольд этого звучания как раз и не услышали. Эрдман посетовал, что не разобрал с экрана ни одного слова. Борис Захарович хранил гордое молчание.
– Поверьте, – обратился Утесов к нему, – я не меньше вас заинтересован, чтобы появилась хорошая музыкальная комедия. Но хорошая! А здесь просторная сцена мюзик-холла выглядит так, будто мы в камере, да еще в одиночной, – повернуться негде. И почему мы так сгрудились, что делаем, откуда взялся этот хлыщ в канотье, никому не понятно. Согласитесь, нужна не пьеса, а сценарий, что предназначен для кино, с иным размахом, в котором уместятся и тридцать герлс Голейзовского!
Шумяцкий долго молчал. И наконец заговорил:
– Из того, что показали сегодня, сделать короткометражку "Успехи опыта музыки в кино". – И объявил: – Все свободны, товарищи! Леонид Осипович, зайдите в кабинет директора.
– Ну что вы предлагаете? – спросил он, когда они оказались одни.
– Сценаристы у вас есть – Эрдман и Масс сделают это, – сказал Утесов. – Композитор тоже – лучше Дуни никого не найти, поверьте, я с ним работаю не один год. Оператора вы нашли сами. Вот режиссер... Арнольд отказался наотрез – он только начал новую постановку в мюзик-холле. Мне говорили, что есть такой молодой Александров. Он вернулся с Эйзенштейном из Северо-Американских Штатов, работал в Голливуде года три. Попробуйте его – ему и карты в руки. Уж он-то наверняка видел с десяток комедий с этими герлс.
Шумяцкий, которому не терпелось побыстрее получить первую советскую музыкальную комедию, согласился на все, даже на "фокстротчика" Дунаевского. Единственный, кого он отверг, был Лебедев-Кумач.
– Он крокодилец, но уже писал для меня прекрасные песни, – убеждал Утесов.
– Нет-нет, Ледя, и не заикайся! Нужен поэт с именем, а не "Крокодил". Я не хочу, чтобы бывшие рапповцы перегрызли мое непролетарское горло.
Утесов смолчал, но не заметить "потерю бойца" не захотел и затаил обиду. И вскоре после окончания московских гастролей в Ленинград в его двухкомнатную квартиру завалились Эрдман, Масс и Александров. И тут же принялись обсуждать будущий фильм.
– Вы хотя бы курили поменьше, – заглядывала к ним Леночка, жена Утесова. – Дым в четыре рта! Вам же дышать нечем.
Но ее никто не замечал. Засиделись допоздна. Масс отправился ночевать к друзьям, Александрова уложили на диван, Утесов с Эрдманом устроились валетом на семейной кровати.
– Коля, – не мог успокоиться Утесов, – а что, если...
– Завтра, – пробормотал Эрдман и мгновенно уснул – он умел отключаться.
Сценарные бдения продолжались три дня. И закончились благодаря Леночке:
– Ледя, у тебя же завтра концерт. Если не отдохнешь, не сможешь работать.
Компания, не мудрствуя лукаво, решила подбить бабки. Продавец Костя Потехин станет пастухом, поющим и играющим на рожке и скрипке, – на последней настоял Утесов. Девушку, в которую он влюбится, зовут Леночка, – принято единогласно. В основе сценария история Золушки. "Пастух станет звездой мюзик-холла! – это главный ход всех музыкальных комедий!" – убеждал Александров. Согласились со сценой драки джазистов на инструментах, позаимствованной у американцев из "Воинственных скворцов", учитывая, что у них дрались внемую, а у нас – под музыку Дуни! Трюк из чаплинской "Золотой лихорадки" с человеком, привязанным к собачьему поводку, заменив собаку коровой, приняли при одном воздержавшемся – Н. Эрдмане. Желание загнать Костю в клетку со львом, как у того же Чаплина в "Цирке", отвергли. Съемки проводить не только в павильоне комбината, но преимущественно на богатой натуре – на юге, где море и горы.
– Господа, вы забыли про тридцать герлс! – воскликнул в последнюю минуту Утесов.
Соавторы мрачно усмехнулись:
– Найдем им место, если не сумеем прикончить раньше!
На том и расстались. Эрдман, Масс и Александров отправились под Петрозаводск, в местечко Маткачи, в Дом отдыха, где, получив двухнедельные путевки, приступили к разработке намеченного плана. Двух недель на это не хватило, и троица, вернувшись в Москву, перебазировалась в другую обитель творчества, расположенную в усадьбе Абрамцево. Там и был закончен сценарий "Пастух из Абрау-Дюрсо" (будущие "Веселые ребята").
Отпечатанный на машинке, он лег на стол Бориса Захаровича.
– Ого! – взвесил он солидную пачку. – Тут на две фильмы хватит!
Но требовать ничего не стал, послал пачку в цензуру, быстро получил "лит" – разрешение, подписал приказ о запуске сценария в производство, и съемочная группа вступила в подготовительный период. Прежде всего заказали музыку.
– У американцев в таких комедиях обычно три-четыре музыкальных номера. Нам этого хватит. Ну можно чуть больше, – напутствовал Григорий Александров Дунаевского. И повторил популярный в то время лозунг: мы тоже должны догнать и перегнать Америку!
Дунаевский представил на студию не "чуть", а втрое больше американской нормы – пятнадцать номеров. Запись их наметили на лето, а пока приступили к подбору актеров.
Неопытный, но уверенный в себе режиссер назвал только одну актрису, которую он хочет видеть в роли Анюты, – Любовь Орлову. С ней он познакомился незадолго до этого, посмотрев в театре Немировича-Данченко оперетту "Перикола", где она играла и пела. Эрдман предложил тех, кто успешно выступил в "Мандате" у Мейерхольда и с кем он подружился: Эраста Гарина, игравшего Гулячкина, на роль Председателя колхоза, Елену Тяпкину, кухарку Настю, на роль Мамы, а также своего семидесятилетнего отца Роберта Карловича в качестве учителя музыки, немца Карла Ивановича, мюзик-холльного Арнольда Арнольдова – на роль иностранного дирижера Косту Фраскини, и актрису, которая произвела на него неизгладимое впечатление изяществом и красотой в ленте "Праздник святого Йоргена", – Марию Стрелкову, созданную, по его мнению, чтобы сыграть Лену, дитя Торгсина.
Утесов никого не предлагал. Он все еще работал в "Эрмитаже", все с тем же "Музыкальным магазином", не знающим отбоя от публики.
Все приглашенные в фильм прошли пробы и ждали съемок. Правда, с Орловой получилось не все гладко. Директор картины Даревский, посетивший ее в гостинице "Националь", где она жила с гражданским мужем – немецким концессионером, заявил режиссеру:
– Орлова должна играть не домработницу, а только нэпманшу Лену: у нее такие туалеты, что у нас и на золото не купишь. А тряпья для Анюты на студии полно!
– Орлова будет играть Анюту, и никого другого. Не лезьте не в свое дело! – отрезал Александров.
И когда группа уже была готова начать съемки, непредсказуемый Шумяцкий по каким-то непонятным причинам или просто для "подстраховки" неожиданно решил устроить обсуждение сценария общественностью – деятелями науки и искусства. В Доме ученых. Объявление, что сценарий прочтет сам Николай Эрдман, вызвало необычный интерес ученых мужей и киноработников, набивших зал до предела и хохотавших до упаду, слушая почти бесстрастное чтение знаменитого драматурга. Тем неожиданнее выглядело обсуждение. Людей как будто подменили. Посыпались возражения, обвинения и сомнения: авторы не чувствуют современности, если предлагают такую картину, когда страна приступила к строительству социализма, когда нужны произведения, зовущие к трудовым подвигам, когда вряд ли кого могут волновать судьбы нэпманш, приконченных вместе с нэпом и Торгсинами, магазинами торгующими на золото и доллары, когда молодежь необходимо воспитывать на классике, а не глумиться над Венгерской рапсодией Листа. И так далее.
Александров пытался отбиваться, говорил пафосные слова, а председательствующий Борис Захарович горячо поблагодарил всех присутствующих за активность, обещал все учесть в дальнейшем, а когда остался наедине с режиссером, сказал:
– Все в порядке. Приступайте к съемкам.
Легко на сердце от песни веселой
Начали с записи фонограмм. В книге Александрова "Эпоха и кино", написанной много лет спустя, в 1976 году, содержится странное утверждение: "Произнося завораживающе действующие слова: "Так делают в Америке", мы осуществляли технические новинки, которых не знал даже Голливуд. Делали предварительные записи основных фонограмм, под репродукцию которых затем снималось немое изображение". Или Григорию Васильевичу изменила память, или он ошибся, но с производства предварительных музыкальных фонограмм начиналось американское кино, выпустившее первую (первую в мире!) звуковую ленту "Певец джаза", насыщенную музыкой, в 1927 году.
На Москинокомбинате писали прежде всего те фонограммы, которые требовались для предстоящей экспедиции на натуру. Утесов, подавляя недовольство, пел по бумажке текст, никак не стыкующийся с жизнерадостным маршем Дунаевского:
Ах, горы, горы, высокие горы!
Вчера туман был и в сердце тоска.
Сегодня снежные ваши узоры
Опять горят и видны издалека.
А в припеве обращался непосредственно к стаду:
Так будь здорова, товарищ корова!
Счастливый путь, уважаемый бугай!
– Зачем здесь тоска и эти узоры? И разговор с коровой и бугаем? Костя что, по-вашему, совсем выжил из ума? – спросил он у "авторитетного" поэта, автора текста.
– Мне заказали "Коровий марш", – оправдывался тот. – Так означено в договоре.
– Но вы же не рассчитывали, что его будут петь коровы? – не отступал певец.
– Текст согласован с Шумяцким и разрешен цензурой, – вмешался Александров, и Утесову пришлось петь эту белиберду, а затем и заучивать ее для съемок.
Работа шла трудно и продвигалась медленно. Каждодневно возникали непредвиденные препятствия. То лаборатория не напечатала фонограмму, то запорола ее и пришлось все делать заново. То танго "На пляже" показалось режиссеру коротким, и Дунаевскому пришлось переделывать его, а потом и галоп "Нашествие животных". Эрдман, регулярно посещавший каждую запись, совсем отчаялся и перестал ходить на кинокомбинат. Мечтал о долгожданной экспедиции.
Утесовцы не теряли время зря. "В шесть часов утра, почти с восходом солнца, к "Метрополю", где мы все жили, подавался киношный автобус и мы ехали на съемку очередного фрагмента картины, – вспоминал Аркадий Котлярский. – Примерно к шести вечера возвращались в гостиницу: ванна, обед, немного отдыха – и бегом (транспорта не было) в "Эрмитаж", где ровно в восемь начинался концерт джаза Утесова, а после так же бежали по Петровке в "Метрополь", где в полночь начиналась наша танцевальная программа, продолжавшаяся до трех утра". И пока Утесов с джазом не отработал до конца летнего сезона, ни о какой поездке на юг речи быть не могло.
– Нельзя музыкантов оставлять без призора! – говорил он.