Летом 1944 года генерал-лейтенант вермахта Винценц Мюллер, командовавший 4-й полевой армией, был вынужден капитулировать перед окружившими ее частями Красной Армии. В плену он вступил в Национальный Комитет "Свободная Германия", а после образования ГДР стал генерал-лейтенантом Национальной Народной Армии. В 1961 году Мюллер покончил жизнь самоубийством, оставив после себя незавершенные интереснейшие мемуары, в которых подробно рассказана история зарождения вермахта.
Содержание:
На войне 1
Путь к офицерской профессии 4
На востоке 5
Военное поражение 1918 года 10
В Пограничной страже "Восток" 13
Высшая военная подготовка и первое знакомство с нацистами 16
Кризисный 1923 год. Офицер канцелярии Шлейхера 18
Нормальные времена на Бендлерштрассе 23
Поддержание "боевых традиций" 25
Рейхсвер и военные союзы 28
"Чрезвычайные происшествия" в рейхсвере 31
Шлейхер-политик 35
Завершение высшей военной подготовки и работа в имперском архиве 39
Снова в Министерстве рейхсвера. Референт по вопросам территориальных частей и Пограничной стражи 43
Свержение социал-демократического правительства Пруссии 48
Разработка инструкции "Об использовании рейхсвера внутри рейха" 50
Последняя беседа со Шлейхером 50
Мюнхен 30 июня 1934 года 51
Встречи с военным министром фон Бломбергом 54
О заговоре против Гитлера 55
Нападение на Советский Союз 56
На новый путь 60
Фотографии 66
Винценц Мюллер
Я нашел подлинную родину
Записки немецкого генерала
Чтобы найти истину, каждый должен хоть раз в своей жизни освободиться от усвоенных им представлений и совершенно заново построить систему своих взглядов.
Декарт
На войне
В последние дни июля 1914 года, повредив во время спортивных занятий колено, я лежал в гарнизонном лазарете в Касселе. Родом из Баварии, я в чине фенриха 13-го вюртембергского саперного батальона в Ульме с мая 1914 года находился в Прусском военном училище в Касселе. Заведовавший хирургическим отделением лазарета майор медицинской службы огорошил меня:
- Фенрих, вы повредили себе колено уже второй раз. Эта травма неизлечима. Поэтому едва ли удастся избежать того, что мы возбудим ходатайство о вашем увольнении из армии по непригодности к военной службе.
Однако события помешали моему увольнению. Кассель, как и другие крупные немецкие города, являл собой картину бурного восторга по случаю войны. Теперь ни один человек, обладающий разумом, совестью и любящий жизнь, не мог бы представить себе, что тогда происходило. Некоторые из моих товарищей по военному училищу ежедневно навещали меня и подробно рассказывали о патриотических демонстрациях в городе. Газеты то сообщали о мобилизационных мероприятиях в России, Англии и Франции, то отрицали их, то снова подтверждали прежние сообщения. Взбудораженные событиями, мои товарищи с нетерпением ждали, что их отзовут в войсковые части, к которым они были приписаны. А меня судьба обрекла лежать в постели с ногой в лубке! Я был сильно огорчен этим, злился на себя и на свою болезнь.
Мобилизация, объявленная 31 августа 1914 года, побудила меня покинуть лазарет, несмотря на то что я еле передвигался. Мне повезло: лазарет перестраивался на военный лад, и это облегчило мою задачу. В соответствии с правилами я сдал свою лазаретную одежду, а также принесенную мне библиотекарем две недели назад по его собственной инициативе книгу пангерманиста, генерала в отставке фон Бернгарди "О будущей войне", в которой утверждалось, что Германия может удержать свое место в мире только при помощи оружия.
Я направился в свою войсковую часть - 13-й саперный батальон в Ульме - в скором поезде, переполненном офицерами и резервистами. Наряду с людьми, которые радовались войне, в городах, которые мы проезжали, можно было видеть множество плачущих женщин. В Ульме меня ждало большое разочарование: моя 4-я рота еще 31 июля была отправлена в район Верхнего Рейна. Приписанные к ней по мобилизационному плану офицеры и солдаты уже отбыли туда же. Таким образом, мне пришлось остаться в запасном батальоне, назначенном для дооборудования крепости Ульм. Травмированное колено уже почти не болело. Главной моей заботой было поскорее попасть на фронт.
Между тем кайзер по случаю утверждения первых военных кредитов 4 августа 1914 года произнес в Берлине, в рейхстаге, речь.
"Нами движет не страсть к захватам, - заявил он, - нас вдохновляет несгибаемая воля сохранить место, указанное нам Богом, для себя и для будущих поколений… В навязанной нам обороне, с чистой совестью и не чувствуя за собой никакой вины, мы берем меч в руки… Я больше не знаю партий, я знаю только немцев".
В этих словах я усматривал идею национального сплочения. После пережитых перед войной острых внутренних противоречий это действовало возвышающе и ободряюще, повсюду царила уверенность в победе. Она укрепилась еще больше, когда кайзер заявил одному из вновь сформированных полков перед его отправкой на фронт: "К Рождеству вы будете дома".
Об ужасах войны, от которой должны были пострадать не только солдаты, но и мирное население, я не думал, хотя они были известны мне по литературе, например из "Разгрома" Эмиля Золя и "Севастопольских рассказов" Льва Толстого. Сейчас речь шла, как мне казалось, о судьбе Германии. Во всех казармах толпились добровольцы. Вскоре пришли первые сообщения о победах - взятии бельгийского города Льежа и падении Брюсселя. На русском фронте дела шли, по-видимому, не так успешно.
Наш запасный батальон строил плотину, чтобы подготовить в долине реки Блау, западнее Ульма, район для затопления. Солдаты, большей частью старые ландверовцы, были довольны своими тыловыми обязанностями. Но я, как обер-фенрих и молодой офицер, считал позорным сидеть в тылу и боялся, что попаду на войну к шапочному разбору.
В конце августа из моего батальона были затребованы в качестве пополнения семь офицеров и около трехсот унтер-офицеров и солдат. Меня затребовали персонально, так как я просил своего прежнего командира роты капитана Нейнингера забрать меня на фронт. Фронт требовал людей, и туда надо было отправить почти половину строевого состава батальона. Командир запасного батальона заметил, что, если так пойдет дальше, мы истечем кровью. Его слова показались мне весьма сомнительными, почти пораженческими.
28 августа под звуки песни "Я же должен, я же должен в городок, ты останешься здесь, дорогая…" мы отправились из Ульма. Путь лежал через Биллинген, Страсбург, через Брейшталь к приграничной станции Залес в Вогезах. Жители Вюртемберга и Бадена всюду радушно приветствовали нас. Что же касается эльзасцев, то сначала они держались сдержанно и безразлично, а затем, чем ближе мы подъезжали к франко-германской границе, все откровеннее враждебно.
- Не удивительно, - заметил пожилой офицер резерва. - Большинство эльзасцев не желают знать нас, немцев, они еще помнят инцидент в Цаберне.
После двадцати-двадцатипятикилометрового марша мы прибыли в маленький французский город Сен-Дьена-Меруте, только накануне занятый немецкими войсками. Наконец я оказался в своей старой роте, у капитана Нейнингера, которого очень ценил. Многих своих знакомых я уже не застал: одни были убиты, другие ранены. Как новичка, Нейнингер взял меня в первую же ночь в дозор, чтобы показать, что такое война. Мы привели двух пленных французских альпийских стрелков и потеряли своего унтер-офицера. Доставалось нам порядком: мы строили мосты и дороги, а кроме того, в любое время дня нас использовали как пехоту.
6 сентября рано утром наша рота сосредоточивалась для атаки на опушке леса. Перед нами была французская деревня, дома ее уже пылали, гремел набат. Наша артиллерия в условиях Вогезских гор могла вести только ограниченный огонь. Французы, замаскировав свои позиции, притаились. Началась атака. Едва я пробежал несколько шагов впереди своего взвода, как что-то ударило мне в лицо. Двое моих вестовых потащили меня в укрытие. Кровь хлестала у меня изо рта, я выплевывал зубы. Одна из первых мыслей, пришедших тогда мне в голову, была далеко не "геройской": "Слава богу, теперь можно будет отоспаться". Однако роту я покидал с тяжелым сердцем. В тылу врач констатировал: слепое огнестрельное ранение в шею, нижняя челюсть разбита и вывихнута.
В Залесе, куда восемь дней назад я прибыл с воинским эшелоном, меня погрузили в товарный вагон, в котором уже лежали примерно полтора десятка тяжело раненных офицеров. Мой сосед, обер-лейтенант, пехотинец с ампутированной ногой, умер по пути в Германию.
На одной из остановок рано утром к поезду прибыли санитары Красного Креста, и до меня донесся простонародный швабский акцент: "Там еще один хрипит, скоро кончится". Двое санитаров вошли в вагон и положили меня на носилки. Я чувствовал, что шея у меня все больше распухает, дышать стало трудновато. Через час я уже лежал на операционном столе городской больницы в Пфорцхейме. Мне посчастливилось попасть в руки хорошего врача. Кормили меня с помощью серебряной трубочки, вставленной в горло. Несколько недель я не мог ни жевать, ни говорить, но производство в лейтенанты скрасило постигшее меня несчастье. Ранение не погасило моего воодушевления войной и уверенности в победе.
Из рассказов раненых стало ясно, что в Северной Франции фронт стабилизовался. Надежды на быструю победу не оправдались.
11 ноября 1914 года, когда я уже снова был в запасном батальоне в Ульме, но еще считался непригодным к несению службы в полевых условиях, сообщение Ставки Верховного главнокомандующего гласило:
"На Изерском участке [в районе Ипра в Бельгийской Фландрии, близ побережья Канала. - В. М.] вчера мы добились значительных успехов… Западнее Лангемарка молодежные полки с пением "Германия, Германия превыше всего…" атаковали первую линию вражеских окопов и заняли их".
В самых широких кругах немецкого населения, особенно у школьной молодежи, эта оперативная сводка произвела сенсацию, вызвала восторг и гордость геройством и боевыми делами молодежных полков, укомплектованных главным образом добровольцами, преимущественно студентами. В нашем же Офицерском собрании в Ульме один старый капитан ландвера сказал так: "Это сообщение из Лангемарка - это же обман. Пусть-ка кто-нибудь попробует с оружием и полной выкладкой идти на штурм под вражеским огнем, да еще при этом петь!" Мы, молодые офицеры, были возмущены этим "нытиком", хотя он был совершенно прав.
В последующие месяцы, особенно когда я снова попал на Западный фронт, из бесед, которые офицеры вели между собой, выявились подробности того, что произошло в Лангемарке в действительности. Молодежные полки и впрямь часто пели "Германия, Германия превыше всего…", но до начала боевых действий. Что же касается боев, то при всем самопожертвовании молодежных полков, большинство офицеров и унтер-офицеров которых не имело боевого опыта, результаты были ужасающими. Полки понесли огромные потери. Весной 1915 года я слышал от одного старшего по званию офицера, что среди этих полков, недостаточно подготовленных для штурма мощных укреплений противника, даже возникла паника. Этот офицер назвал Лангемарк "вифлеемским избиением младенцев". Оценка была направлена главным образом против командования, которое в тяжелейшей боевой обстановке бросило на убой весьма слабо подготовленные части, а затем пыталось скрыть свою личную ответственность за огромные потери в людях с помощью лживых сводок. Я упоминаю об этом случае потому, что после войны о Лангемарке была сочинена целая легенда с целью сагитировать студенческую молодежь в пользу идеи вооруженной защиты государства, то есть в пользу укрепления военной мощи Германии и реванша.
В районе Ипра, где 11 ноября при Лангемарке были уничтожены огнем молодежные полки, немецкие атаки прекратились уже на следующий день. Весь Западный фронт застыл в позиционной войне.
Незадолго до моего ранения капитан Нейнингер, вернувшись из штаба дивизии, высказал мысль, что кампания в Северной Франции протекает не так, как было запланировано. Речь шла о битве на Марне в начале сентября, которая явилась концом решающего немецкого наступления во Франции. Чтобы в случае войны на два фронта - против Востока, то есть России, и против Запада, то есть Франции, а в данном случае еще и против Англии - нам не оказаться раздавленными перевесом вражеских сил, германский стратегический план 1914 года предусматривал, что в результате быстрого массированного наступления немецких войск с севера, через нейтральную Бельгию, и с запада французская армия будет окружена и разгромлена прежде, чем медленно подойдет "русский паровой каток", как тогда говорили. После победы над Францией или по крайней мере после уничтожения большей части французской армии предполагалось разбить русские войска на Восточном фронте. Временно с целью выигрыша времени до подхода основных сил немецких войск там должны были сражаться слабые немецкие силы и австро-венгерская армия.
Германский Генеральный штаб считал возможным одержать победу в войне на два фронта лишь при условии быстрой победы на Западе, так как иначе перевес сил противников сказывался бы в ущерб Германии все сильнее. Здесь нет надобности заниматься подробным разбором военных действий, в частности, тем, что могло произойти, если бы та или иная политическая или военная ошибка не была допущена. Решающим практически оказался тот факт, что добиться быстрой победы на Западе не удалось. Тем самым были уничтожены все предпосылки, которые, по мнению германского Генерального штаба, были необходимы для благоприятного исхода войны. Тем более что и на Востоке борьба против русских протекала иначе, чем ожидалось. Русских, не жалея средств, поддерживали их западные союзники. Победа, одержанная генералами Гинденбургом и Людендорфом под Танненбергом, не принесла ожидавшегося эффекта. Причиной неуспеха генштабисты считали в первую очередь то, что союзная австро-венгерская армия не оправдала возлагавшихся на нее надежд.
Однако война продолжалась, хотя это совершенно противоречило прежней установке Генерального штаба, который считал, что Германия, главным образом ввиду своего экономического положения, не может вести длительную войну. К тому же ситуация на Западе ухудшилась для Германии с самого начала войны, так как под предлогом нарушения Германией бельгийского нейтралитета в войну вступила Англия. И если воевавший на территории Франции британский экспедиционный корпус, летом 1914 года насчитывавший всего 120 тысяч человек, не имел решающего значения, то превосходство английского флота проявилось вскоре самым чувствительным образом в блокаде германского побережья Северного моря. Первые же последствия этого факта глубоко взволновали умы и сердца в Германии, которая на первых норах молила всевышнего: "Боже, покарай Англию!"
С середины декабря 1914 года я снова находился на Западном фронте, в 13-м резервном саперном батальоне XIV резервного армейского корпуса в районе Боном, в Северной Франции. Я снова добился, чтобы на меня пришел запрос, так как стремился на фронт. К сожалению, меня назначили уже не в мою старую роту, где я служил в мирное время, а командиром взвода в 1-ю резервную роту Баденской 28-й резервной дивизии.
Командиром моей роты был капитан ландвера д-р Шехтерле, занимавший до войны крупный пост инженера на железной дороге в Штутгарте. Шехтерле одинаково хорошо знал тактику и военно-инженерное дело, но весьма критически оценивал ход войны. Благодаря Шехтерле я познакомился с либерально-буржуазной газетой "Франкфуртер цейтунг", которую позднее стал выписывать на фронт.
Как только наступила позиционная война, саперы начали цениться на вес золота. Пехота была плохо обучена оборудованию позиций, а главное, она еще не умела пользоваться средствами ближнего боя, например, ручными гранатами, которые изготовлялись тогда саперами и ими же, как правило, использовались. Новые формы боя, например, захват окопов с фланга с помощью ручных гранат, еще только начинали развиваться. Жизнь в окопах была необычайно тяжелой: обстрел противника, грязь по колено, перед которой пасовали все ухищрения саперов. К тому же нас все время угнетала нехватка артиллерийских боеприпасов, использование которых было ограничено тридцатью-пятьюдесятью выстрелами в день на дивизию, за исключением особых случаев, да и наши чугунные артиллерийские снаряды были очень плохими. Позднее я узнал, почему нам поставляли чугунные снаряды. "Патриотически" настроенные немецкие промышленники в ходе войны поставляли через нейтральные страны высококачественную гранатную сталь противникам Германии, чтобы заработать побольше, хотя каждая тонна гранатной стали, которую они поставляли своей армии, приносила им более ста марок прибыли. Французы, не страдавшие от недостатка боеприпасов, почти ежедневно вели сильный артиллерийский огонь по отдельным позициям, путям подхода и по местам расположения полевых кухонь и транспорта. Особенно неприятным считалось сооружение проволочных заграждений, так как вызывало наибольшие потери. Это объяснялось тем, что первые линии окопов противника находились в среднем в пятидесяти-двухстах метрах от нашего переднего края. Очень не любили у нас и поисков мелкими подразделениями, в которых я много раз участвовал. Нередко задача заключалась в том, чтобы захватить пленных с целью получить данные о противнике, и это было понятно. Совершенно ненавистны были, однако, крупные поиски, которые, как говорили, служили "поддержанию наступательного духа" и целью которых было занять вражеские окопы. Большей частью такие поиски заканчивались неудачей и приводили лишь к тому, что на передовых позициях создавались постоянные очаги беспокойства, а в результате нехватки боеприпасов мы почти всегда несли большие, чем противник, потери. Солдаты старших возрастов - резервисты и ландверовцы - иногда относились к добровольцам военного времени насмешливо-отрицательно. "Ну-ка, давайте, - говорили они, когда для поиска или какой-либо другой неприятной и опасной задачи требовались солдаты, - докажите, что вы добровольцы".