В конце концов Володя определил свой репертуар без моих советов и написал на листочке список песен, которые собирался петь. Чувство ответственности его не покидало. Не стал он петь ни "Охоту", ни что-либо подобное. И даже почему-то не спел "Нейтральную полосу", хотя в клубе КГБ это было бы вполне уместно.
В общем, перед первым концертом состояние у Володи было бодрое - всё идёт так, как ему нравится, жизнь кипит, обстановка постоянно меняется, динамики хоть отбавляй. К тому же он словно бы вернулся в свой привычный круг: Кочарян, Макаров, Тарковский - по крайней мере, в разговорах с Багратом и Варей.
Примерно в три часа вышли из дома. Какие-то мальчишки в нашем дворе фотографировали Володю, когда мы садились в машину: в это время в Ереване шли "Опасные гастроли", и Высоцкого узнавали в лицо.
Приехали. Клуб благоустроенный, образцовый для тех времён, с залом мест на шестьсот, не меньше. Познакомились с администратором - молодой мужчина среднего роста, очень любезный. Короткий деловой разговор: он предложил мне произнести какое-нибудь вступительное слово перед концертом, я отказался. Вид у Володи был не очень, и администратор тихо спросил:
- Справится?
- Сказал, что справится...
Я заглянул в зал - есть свободные места: видимо, не успели толком оповестить людей, к тому же - новый район Еревана, в отдалении от центра.
С Володей договорились, что я буду сидеть в зале.
Концерт выглядел весьма солидно. Администратор сказал несколько стандартных фраз: "У нас сегодня в гостях..." и так далее. Показали ролик минут на десять, - и на сцену в чёрной водолазке и изрядно помятых брюках вышел Володя. Особых восторгов в зале не помню, но принимали его тепло. Он прочитал монолог Хлопуши из "Пугачёва" - в полную силу и мощь, весь из себя выходил. Сильное впечатление. Запомнилась реакция Баграта, который до этого видел Володю только в "Павших и живых", в комической роли. Его поразил Володин напор: "убийственный" - так, помнится, он сказал. И добавил:
- Какая всё-таки Россия великая страна!
Песенную часть Володя начал с "Братских могил". Потом были "Поездка в город", "Сентиментальный боксёр", "Жираф", "Сыновья уходят в бой", "Слухи", "Мы в очереди первые стояли...". Общая реакция публики - доброжелательная, но спокойная. По-моему, в зале большей частью находились работники завода - простые люди, не русскоязычные интеллигенты и не люди искусства. Чувствовалось, что для многих из них песни Высоцкого - всё же чужая культура, им трудно улавливать подтекст.
Не помню толком, как закончился этот первый концерт, - значит, всё прошло нормально. Был я крайне усталым: не привык к такому режиму, не та у меня энергетика, а тут - с корабля на бал... С нетерпением ждал антракта, чтобы чего-нибудь выпить и как-то продержаться.
Вернулись домой. Стало заметно, что утренний "заряд" у Володи ушёл. Отдыхать он отказался, а перед отъездом в клуб КГБ сказал мне:
- Давай на всякий случай возьмём бутылку коньяку - тяжело будет петь два концерта подряд.
По дороге заскочили домой к отцу - у мачехи всегда были большие запасы этого напитка.
Отец с мачехой на концерт не пошли, да я их и не приглашал: мнение отца о Володиных песнях мне было известно. Он слышал его песни во время моих приездов в Ереван - я постоянно крутил дома записи. Однажды отец даже спросил:
- Ты не устал?
- От этого не устаю.
- Странно он всё-таки поёт - как белогвардеец...
То есть сам голос Высоцкого вызывал у него подозрение - какой-то несоветский голос.
Приехали в клуб, осмотрелись. Договорились с Володей, что я и здесь буду сидеть в зале, у него перед глазами: мало ли что может случиться. Мне показалось, что Володя не готов к двум концертам подряд: выглядел он неважно. Помню, мелькнула у меня мысль: как бы не оскандалиться по-крупному. Мелкого скандала я даже хотел - чтобы он спел что-нибудь этакое. Снова спросил его, будет ли он петь "Охоту на волков", но Володя уже всё для себя решил - не надо "дразнить гусей".
Клуб размещался в административном здании КГБ в центре города. У входа висела афиша, сделанная от руки: "Концерты Владимира Высоцкого, актёра театра и кино. Только сегодня" - что-то в этом роде. Зал узковатый и меньше по ёмкости, чем заводской. Обычно в этот клуб ходили жёны и дети чекистов (посторонних, как правило, туда не пускали - помню с детства), но на этот раз публика совсем другая, интеллигентная, можно сказать, элитная публика для Еревана тех лет. Люди уже успели по своим каналам передать друг другу весть о приезде Высоцкого.
Баграт сказал, что он тоже известил своих коллег по "Арменфильму" о предстоящих концертах. Точно помню, что он называл Фрунзе Довлатяна, у которого Володя когда-то снимался в "Карьере Димы Горина". Тот, по словам Баграта, растерялся и в ответ что-то неуверенно пробормотал. Но на концерт не пришёл. Все прочие тоже. Говорю об этом только для того, чтобы лишний раз показать, каким было в ту пору отношение к Высоцкому со стороны его "собратьев по цеху".
Концерты в клубе КГБ шли по той же схеме: киноролик, монолог Хлопуши, "На братских могилах"... Помню шквал аплодисментов при выходе Володи на сцену и напряжённую тишину в зале - без шороха и перешёптываний. Он постепенно разошёлся, спел и "Слухи", и "Мы в очереди первые стояли" с большой прозаической вставкой в припеве - речитатив скороговоркой: "Ну как же так, ёлки-палки, ну сколько можно, ведь пятьдесят лет советской власти..." - что вызвало взрыв смеха и аплодисменты в зале. Я ликовал...
Перерыв между концертами был совсем небольшой: время следующего концерта оговорено, публика в зале. Было видно, что Володя устал, - пропала энергетика, какой-то смурной он стал. Я спросил:
- Как себя чувствуешь? Может, сократим программу?
- Тяжеловато. Налей немного.
Открыли бутылку, выпили по чуть-чуть и разошлись по местам: я - в зал, Высоцкий - на сцену.
Начался третий концерт. Было видно, что Володя старается изо всех сил, но отяжелел он как-то, выдохся. После очередной песни подошёл к столику, на котором стояли графин и стакан с водой, сказал в зал что-то шутливое, вроде: "Вот сейчас выпью и - пойдём дальше", - и характерным жестом поднял стакан: "Ваше здоровье!"
В зале засмеялись: зрители всё поняли правильно, как шутку: пересохло горло - обычное дело для выступающего. Я тоже не придал этому жесту никакого значения. И напрасно, как потом оказалось.
Концерт уже близился к концу, когда Володя в перерыве между песнями взглядом нашёл меня в зале, положил руку на горло и сделал беспомощный жест: "Петь не могу, как быть?!" Я поднял вверх два пальца: "Если можешь, ещё пару песен". Зрители заметили наш "разговор": я ловил на себе удивлённые взгляды. Усилием воли Володя спел эти две песни... Всё!
(Через тридцать лет отсутствовавшая на концертах Алла Тер-Акопян "вспомнит", как Володя "после каждой песни выходил за кулисы, чтобы глотнуть "огненной воды". Ложь! Несусветная и бессовестная. Расчет на дурачка-обывателя. Высоцкий на сцене - в любом состоянии был трижды герой долга, воли, труда!)
Вошли в комнату отдыха. Володя рухнул в кресло, беспомощно разбросав руки и ноги, и тяжело дышал - не хватало воздуха. В это время к нам стали заглядывать зрители - поблагодарить артиста после концерта. Помню нескольких сердобольных армянок лет сорока, их восхищённые глаза, их искреннее сострадание. Одна из женщин достала духи из сумочки и протянула Володе - понюхать, подбодрить его. Другая протянула билет с просьбой об автографе, и Володя написал ей: "Будьте хоть вы счастливы!" Кто-то предлагал позвать врача. А я, хорошо зная на вид его алгоритмы, подумал, что на этот раз всё, похоже, кончится больницей.
Минут через десять толпа схлынула. Было около десяти вечера. Поговорили с администратором, он обещал завтра рассчитаться с нами, проведя деньги через бухгалтерию. Володя немного пришёл в себя. Все были в хорошем настроении, администратор даже сказал:
- Если вам ещё будут нужны концерты - только скажите.
На выходе к Высоцкому подошли двое ребят. Я не слышал толком, о чём они с ним говорили, но заметил, что Володя им как-то по-доброму заулыбался: мне кажется, они упоминали Лёву Кочаряна. Приглашали нас съездить с ними на озеро Севан, точнее, в ресторан у озера, и я оставил им наш телефон.
Вернулись домой. Сели ужинать. Ни о каких дополнительных концертах мы, конечно, не думали: дело сделано, завтра съездим на Севан, и пора возвращаться в Москву. Я сидел обессиленный: до смерти хотелось спать. И вдруг Володя вспомнил:
- А где Алла?
- Завтра позвоним.
Но не тут-то было. Через минуту он начал меня теребить:
- Поехали к Алле!
Это тоже характерная деталь: только что он почти умирал, глотал воздух, как рыба, но вот чуть-чуть отпустило, и - ему уже нужны новые впечатления. Воистину, талантом оживать Высоцкий был наделён от природы.
Скрепя сердце, я позвонил Алле (то, что она упустила фантастический шанс дождаться в аэропорту Высоцкого, лишь подтверждало ее уездную близорукость):
- Ты знаешь, у нас сегодня было три концерта!
- Как так?!
- Извини, как-то неожиданно всё получилось, - слукавил я, - даже не успели позвонить. Знаешь, Володя собирается ехать к тебе.
Алла, конечно, в ужасе: двенадцатый час, она уже легла.
- Сегодня я никак не могу. Давайте завтра.
Но Володя вырвал у меня трубку и обрушил на неё весь свой напор. В конце концов Алла сдалась. Я совершенно озверел: нет у меня сил для такой жизни! Однако делать нечего - поехали.
Приехали - это совсем рядом, минут десять на машине. Алла привела себя в порядок, но было видно, что чувствует она себя неловко. А Володя - как рыба в воде. Удобно устроился на диване, сразу же перешёл с ней "на ты", хотя до сих пор они друг друга даже не видели. Алла предложила нам компот, но при его виде Володя скривился и потребовал коньяку, которого не оказалось.
Завязалась беседа, и Володя, к моему удивлению, сразу же разоткровенничался с хозяйкой о своих семейных неладах:
- Марина откуда-то узнала, что я ей изменил, и тут же улетела. Сейчас она под Парижем, у сестры. У вас не должно быть так. Я приехал, чтобы помирить вас.
Но Тер-Акопян вновь не оценила уникальности момента и тоном комсомольской активистки принялась нудно перечислять список собственных добродетелей в противовес моим врождённым порокам. Ничего нового я для себя не услышал: сразу же пришла на память поэтическая версия её обличений нашей школьной поры:
Мы в мирах произрастали с ним различных:
Я смиренницей росла, он - гордецом,
Я - "скромнягой" из хронических отличниц,
Он - "стилягой" с демоническим лицом.
Но Высоцкий воспринял эту словесную атаку как личное оскорбление и отреагировал молниеносно:
- Что ты несёшь? Перестань выёбываться!
Шокированная моралистка так смешалась, что, заметив это, Володя смилостивился:
- Это такой морской термин.
Бедной Алле было невдомёк, что для Высоцкого дружба - святая святых, что друг для него, будь он хоть тысячекратно неправ, - всегда прав. Неудивительно, что в заскорузлые обывательские мозги эта "абсурдная" аксиома никак не вмещалась.
Пробыли мы у Аллы довольно долго. По моей просьбе она читала свои стихи - мне очень хотелось, чтобы Володя их услышал и оценил. И надо сказать, Володя был удивлён, послушав армянскую поэтессу, которая пишет совершенно свободно, не подделываясь под требования официоза. Темы её стихов были во многом близки ему - вплоть до прямой переклички. У Володи: "Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята", - у Аллы: "Вокруг - такое бессобачье, что остаётся только - выть". Правда у неё эта нечеловечья тоска вложена в уста бродячей собаки.
В своё время Алла первой из известных мне профессиональных литераторов оценила Высоцкого не как барда и "блатаря", а именно как поэта. На мой прямой вопрос (осенью 1969 года): поэт ли Высоцкий, - она, не раздумывая, ответила:
- Конечно, поэт. Просто он пишет крупными мазками.
Все её собственные попытки издаться в Москве наталкивались на вежливый, но решительный отказ редакций с характерной мотивировкой: "несозвучно эпохе" и "какое-то общеахмадулинское бормотание". Не меньшую бдительность проявляли и республиканские цензоры. Алла рассказывала, как однажды в ереванское издательство пришло эпистолярное восхищение её стихами от одного очень старенького астраханского краеведа. Он позволил себе в письме такую фразу: "На меня пахнуло родным духом Зинаиды Гиппиус". Для редакторов-перестраховщиков эта фамилия явилась сигналом идеологической опасности, и набор следующего сборника Аллы, выход которого вот-вот ожидался, был незамедлительно рассыпан.
В тот наш с Володей приезд в Ереван мы несколько раз встречались с Аллой, и всякий раз она читала свои стихи. И однажды внимание Высоцкого зацепила строчка:
Тень ляжет преспокойно под трамвай
Пустой и нас беспечности научит.
(Это стихотворение потом вошло в её сборник "Орнамент", вышедший в Ереване в 1973 году, который я тогда же подарил Володе.)
Володя усмехнулся своей характерной ухмылкой: "Надо же!" - и медленно повторил строку...
А несколько лет спустя я прочёл в его стихах:
Тени голых берез добровольно легли под колёса..
Не берусь утверждать, что здесь имеется какая-то взаимосвязь, но то, что Володя выделил тогда у Аллы эту строчку и повторил её вслух, помню отчётливо. Через четыре года мы с Володей неожиданно встретимся с Тер-Акопян в Доме кино на премьере фильма Баграта "Терпкий виноград". Представив Марине Аллу, он скажет: "Твоя книжка лежит у меня на столе. Мы с Мариной читаем её вечерами".
Кстати, ещё один схожий случай. Как-то я зашёл к Володе - он тогда снимал квартиру в Матвеевском, это было в 1974 году - и застал его с раскрытой "Конармией" Бабеля.
- Перечитываешь? Правда, замечательно?
- Гениально! Представляешь - чёрт-те что! Читаю и вдруг натыкаюсь на эту строчку: "...с гибельным восторгом сказал командир". Я ведь совершенно бессознательно вставил эти слова в свою песню, - видимо, они у меня с юности в голове засели...
Под утро мы вернулись от Аллы к Баграту. Все уже спали. Володе постелили в столовой - самой большой комнате в квартире, но спать в эту ночь никому не пришлось. Володе было плохо. Он кричал, метался, просил пить.
Уже в Москве я у него спрашивал: "Неужели тебе на самом деле было настолько физически больно, что ты так кричал?" - "Да нет, это я так, хотелось пофулюганить". Мне кажется, что ему просто хотелось внимания, тепла человеческого, чтобы заглушить чувство одиночества. Как бы то ни было, вид у моих домочадцев перед выходом на службу был ещё тот: такой ночной режим в непьющей республике их явно шокировал. Помощь пришла в лице отца Баграта, работавшего мастером на ереванской табачной фабрике. Он оказался обладателем где-то, неизвестно для каких целей, припрятанной большой бутыли рафинированного спирта. Всякий раз, когда Володе становилось совсем невмоготу, перед ним добрым ночным призраком возникал дед со стаканчиком сильно разбавленного спирта. И, хотя по-русски он не мог связать и двух слов, они с Володей подружились. Специально для Володи он таскал с фабрики какие-то особые сигареты из отборных сортов армянского табака. Только благодаря деду нам с Варей удавалось хоть чуточку поспать.
Каждого гостя, впервые приехавшего в Ереван, непременно возят на озеро Севан и в Эчмиадзин. Не избежал этого маршрута и Володя.
Поездку на Севан организовал Ревик; с нами были два-три его приятеля и Баграт Оганесян. Приехали, походили по берегу. Высокогорное озеро Володе очень понравилось, - он буквально впитывал его "морской" воздух. До сих пор жалею, что в поездке у нас не оказалось фотоаппарата и никто не снял Володю на фоне монастыря: горы, снег, христианская церквушка...
Потом зашли в местный ресторан на берегу, который славится севанской форелью, - её здесь как-то по-особому готовят. Было часов пять-шесть. Сидим, дегустируем форель, Володя пьёт коньяк (я слежу, чтобы - понемногу), оркестр играет... За соседним столом расположилась большая мужская компания. Один из них подошёл к нашему столу и о чём-то по-армянски негромко спросил Ре-вика; разговор, как я понял, у них был такой:
- Это Высоцкий с вами сидит?
- Да.
- Вы не против, если мы к вам сядем?
Мы были не против. Они приставили свой стол к нашему и очень тактично себя вели. Я сначала не понял, кто они такие, - но Ревик шепнул мне, что это известные люди. У нас их называют "люди с именами" - по-русски это означает "авторитеты" (а более точно - "воры в законе"). "Джентльмены удачи" больше напоминали законопослушных совслужащих: с разговорами к Володе не приставали, сидели скромно, молча. Потом один из них поднял тост за Высоцкого. Я не помню дословно, но это был очень уважительный тост - без блатных вывертов и излишнего кавказского красноречия. И смотрели они на него крайне почтительно: может быть, думали, что Володя сам "из блатных", что он уже своё отсидел, - в те времена много таких легенд о нём ходило.
А Володя - в таком настроении! Он готов для компании на что угодно:
- Хотите, я для вас спою?
- Конечно!!! - все в полном восторге.
И Володя пошёл к оркестру. Зал забит народом - ресторан этот очень популярен. В это время тамошний солист, вышибая слезу из пёстрой аудитории, допевал затасканный шлягер о "доверчивой чайке", чья чистота дерзко уподоблялась автором морской пене:
Чайка, - повторяют тревожно уста,
Чайка, ты, как пена морская, чиста.
Чайка, белокрылая чайка,
Черноморская чайка, моя мечта...
Зал содрогнулся от катарсиса. Разомлевший от собственных рулад тенор, ещё скорбя по инерции об угодившей в сети любви птице, галантно, но явно неохотно, уступил микрофон московскому гостю. Тот о чём-то пошептался с оркестром, и спустя мгновение в приторную негу приозёрного ресторана вторглась неприкаянность эмигрантского кабака:
В сон мне - желтые огни
И хриплю во сне я:
"Повремени, повремени -
Утро мудренее!"
Нет, классовая бдительность не подвела моего отца: так мог действительно петь только белогвардеец, утративший всё - Родину, близких, веру. Как неуместен был этот срыв сердца среди благодушного комфорта Востока с его назойливой фамильярностью и вязкой вереницей здравиц! Словно вспорхнувшая с кустарного коврика пошловатая чайка явно не вписывалась в сумрачный лесной пейзаж с "бабами-ягами", "плахой" и "топорами". Так шокировало бы соседство копеечной морской олеографии с подлинником Тёрнера.