Раух все – таки упрекнул Пионтека за его действия вопреки нашим указаниям, провоцирующие опасность ареста, что совсем нежелательно для нашей службы. Арест крупного шпиона для страны, на которую он работает, всегда двойная потеря. Во – первых, заказчик теряет ценный, иногда незаменимый источник, во – вторых, государство, изобличившее крупного предателя, полностью использует случай с точки зрения пропаганды и для усиления мер безопасности.
Пионтек приехал в Данциг вопреки нашим распоряжениям потому, что у него опять возникли денежные затруднения. Наши настоятельные призывы и ссылки на то, что он находится в серьезной опасности, не оказали на него никакого воздействия. Легкомысленно он заявил, что чувствует себя абсолютно уверенно. Полиция против него, уважаемого офицера, не может ничего сделать.
К сожалению, мы не могли открыть Пионтеку, из каких источников у нас информация, что польская служба контршпионажа заинтересовалась им и Урбаняком. Но Раух и я, вместе, попытались объяснить, что ему ни под каким видом нельзя приезжать в Данциг, пока мы не дадим знать, что опасность миновала.
Пионтек при расставании по – настоящему задумался. Я отправил своих помощников опекать его, пока он не покинул Данциг. Они не заметили ничего подозрительного, что могло бы вызвать опасения. По всей видимости, агенты польской службы контршпионажа не следили за Пионтеком в Данцигской области. На этот раз вроде бы все обошлось. Но больше мы Пионтека не видели.
Два месяца спустя ему снова потребовались деньги. Он отснял новые секретные документы, которые ему смог предоставить его друг Урбаняк, и в конце марта отправился в Данциг. Об этом Раух и я узнали не от него, а из публикаций в польской прессе о произведенном аресте Пионтека и Урбаняка. Пионтека, собиравшегося пересечь границу в направлении Данцига, арестовали. За подкладкой его пальто нашли пленки с секретными документами, ставшие неоспоримым доказательством сообщничества Урбаняка, что окончательно решило и его участь.
4 апреля 1927 года торнский военный суд заслушивал дело против Пионтека и Урбаняка. Обоих приговорили к разжалованию, увольнению из армии, лишению гражданских прав и смертной казни через расстрел. Корпусной командир, генерал Бербецки, утвердил приговор, а президент страны не подписал прошения о помиловании.
Приведение в исполнение приговора последовало вечером того же дня в одном из фортов крепости Торна. Приговоренные сами вырыли себе могилы. Первым казнили Урбаняка. Пионтек должен был наблюдать, как расстреливают его друга и тот падает в могилу. Затем пришла его очередь. Согласно приговору, это было дополнительное наказание Пионтеку за то, что он склонил Урбаняка к предательству.
Польская пресса в те дни долго и подробно писала об этом шпионском деле и в деталях о казни. Но, несмотря на эти устрашающие воздействия, и в дальнейшем нередко удавалось склонять к сотрудничеству польских офицеров и других носителей государственных тайн.
Другие источники абвера в Польше – пан Скупойи источник Кокино
Абвер тяжело переживал провал Пионтека и Урбаняка. Агенты, имевшие доступ к военным штабам противника, шли на вербовку не каждый день. Но, по счастью, всего через несколько недель после казни шпионов мне удалось установить контакт с одним польским офицером, служившим в штабе корпуса в Лодзи. Его не напугала трагедия обоих польских поручиков, а, наоборот, подтолкнула принять предложение одного из общих знакомых побеседовать.
Возможно, именно описание в прессе дела Пионтек – Урбаняк укрепило его в решении поехать на встречу в Данциг и заработать на продаже секретных документов. Ибо польские газеты также упоминали, что Пионтек на шумные застолья с шикарными женщинами и дорогостоящие приобретения выбрасывал деньги, получаемые им в Данциге от германской военной разведки.
Когда появился гость, ожидаемый мной с таким напряжением, я был поражен. Передо мной стоял маленький невзрачный человечек, но лицо его выражало энергию, и взгляд серых глаз смотрел умно. Что он умен и хитер, вскоре выяснилось в ходе нашей беседы.
Человек – позднее мы назвали его пан Скупой – не привез никаких документов. Во – первых, он хотел установить со мной надежный, иссключающий возможность провала контакт. Во – вторых, – что было для него важнее всего – он хотел обсудить со мной вопрос вознаграждения, которое он желал получать за определенные поставки товара.
Одно мгновение я думал, что имею дело с дезинформатором или провокатором, когда пан Скупой заговорил о секретных документах, которые он будто бы в состоянии достать. Якобы у него есть доступ даже к подготовленным приказам на случай мобилизации и таблицам штаба своего корпуса, утверждал он. Поскольку я уже держал некоторые секретные документы, касавшиеся польской армии, то мог профессионально задавать уточняющие вопросы. К моему удовлетворению, пан Скупой отвечал на них и даже проявлял удовольствие от моей осведомленности. Профессионалы понимают друг друга лучше, считал он.
Окончательное согласие дать Скупому я не мог. Но я был уполномочен пообещать ему две – три тысячи рейхсмарок в польской валюте на тот случай, если первая его поставка с виду будет выглядеть как подлинная и отвечать интересам нашей службы. Скупой торговался ловко и долго о цене, словно от этого зависела вся его жизнь. Наконец мы сошлись, и он, довольный, уехал.
В последующее время–1927–1929 годы – Скупой появлялся регулярно каждые три – четыре месяца и доставлял все доступные ему секретные документы. Среди них были и обещанные им мобилизационные таблицы. Каждый раз, когда я затем выдавал ему вознаграждение, он очень медленно и неторопливо пересчитывал купюры. Сама персонифицированная скупость сидела передо мной!
Когда после первой поставки выяснилось, что в лице Скупого мы располагаем очень важным источником, для помощи мне подключили сотрудника сектора I в Восточной Пруссии. До сих пор я работал со Скупым один с глазу на глаз. Представлялось просто необходимым подключить еще одного сотрудника абвера, могущего далее вести ценного источника в случае, если бы я заболел или по каким – либо иным причинам не смог прийти на встречу со Скупым.
В тот период в Восточной Пруссии и Данциге задача выстраивать шпионскую сеть в Польше для военной и политической разведки была поручена только троим. Если обер – лейтенант Раух из Мариенбурга, а я из Данцига пытались решить эту задачу, то и сотрудник сектора I отдела абвера по Восточной Пруссии в Кёнигсберге работал над тем же поручением. Кроме того, он являлся экспертом по всем входящим донесениям относительно иностранных армий и военно – воздушных сил. Этот третий сотрудник – Ганс Горачек, служивший без перерыва в абвере до самого конца войны в 1945 году и дослужившийся до звания подполковника, – и был направлен в помощь мне в деле Скупого. Вместе с ним мы начали и провели очень много операций абвера, по – товарищески одинаково делили удачи и поражения.
Я был рад, что Ганс, как звали его друзья, принимал участие в переговорах с паном Скупым, все время клянчившим денег. У Ганса уже был опыт в ведении тайных контактов. Кроме того, он хорошо подходил для переговоров с информаторами и агентами, поскольку его, обладавшего великолепной выдержкой, было непросто вывести из равновесия. Он сумел деловито и уверенно поставить Скупого на место. При этом Ганс не был ни в коей мере ни холоден, ни циничен. Благодаря отличному самообладанию он быстро оценил ситуацию. Его доброжелательный ровный характер не позволял и предполагать, что он способен сформулировать нечто оскорбительное.
И Скупой довольствовался тем, что отныне им занимаются двое представителей абвера. В дальнейшем он доставил немало доступных ему польских секретных документов. Тогда возросло и его вознаграждение. Когда однажды он тщательно пересчитывал гонорар за очередную порцию документов, я сфотографировал его. Он настолько углубился в это занятие, что даже не услышал щелканья камеры. Алчность и скаредность явственно проступали на его лице. Если бы Мольер знал нашего Скупого, его Скупой был бы еще более захватывающим и потрясающим персонажем!
До конца 1928 года все шло по плану. Скупой регулярно являлся на встречи, приносил материал и огребал за это свои деньги. Мы часто меняли места встреч и соответственно предпринимали все необходимые меры предосторожности, так что в Польше против Скупого не возникало подозрений. Но однажды он не явился. Вскоре после этого пришло письмо, написанное разработанной специально для него тайнописью, в котором он сообщал, что более не собирается сотрудничать, поскольку достаточно заработал!
Что тут было делать? Секретные службы неохотно выпускают людей, попавших к ним в руки и поставляющих ценную информацию. Если они хотят прекратить работу, на них пытаются оказать давление для продолжения сотрудничества. К такому решению пришли и в отделе абвера в Восточной Пруссии. Итак, составили соответствующее письмо и тайным каналом переправили Скупому. Он совершенно ясно представлял себе, что его ожидает смертный приговор, если абвер решит подбросить в руки польских служб доказательства его предательской деятельности. Несмотря на это, письмом он ответил буквально следующее: "Я же знаю, что имею дело с немецкими офицерами, а не шантажистами. Еще раз большое спасибо…" Информатор рассчитал точно: абвер не стал ничего против него предпринимать.
Скупой – редкий из крупных шпионов, который предательством заработал себе состояние и с умом вложил его. Позднее абвер выяснил это через своих доверенных лиц. Но нажитое предательством состояние Скупого в конце концов снова исчезло. Во время германо – польской кампании 1939 года его имение было полностью разрушено. Но сам он уцелел. Это Ганс Горачек лично установил на месте во время войны.
Кокино и другие источники
Инцидент "контакта со Скупым" чувствительно ударил по абверу. Между тем Раух, Горачек и я после провала польских поручиков Пионтека и Урбаняка не сидели сложа руки. Нам удалось в 1928–1929 годах найти в Польше новые источники, то есть завербовать новых людей для секретной работы. И другие коллеги по абверу в Бреслау, Берлине и Штеттине успешно устанавливали контакты.
К сожалению, большинство документов по работе абвера того периода утрачены. О множестве контактов, происходивших в то время, будет далее рассказано несколько примечательных эпизодов.
В мою тогдашнюю сеть информаторов среди прочих входил и уже упомянутый польский комиссар полиции в Торне, которому абвер присвоил псевдоним Кокино. Торн – административный центр воеводства Поморья, и Кокино служил там в одном из отделов местной полиции. В 1920–х годах под предлогом уголовно – полицейских дел он нередко наведывался в Данциг.
Фактически между Данцигом и Польшей существовало корректное сотрудничество в борьбе с тяжкими и профессиональными преступлениями. В те годы многие преступники после совершения преступления в Польше пытались сбежать за границу через Данциг, в который можно было попасть без длительного оформления выездных документов. Многие карманники и международные мошенники, избиравшие полем своей деятельности Германию, Францию, Великобританию или северные страны, были схвачены в Данциге и выданы Польше. В этой чисто криминально – полицейской сфере, насколько мне известно, никогда не возникало никаких трений между Польшей и вольным городом Данцигом.
Однажды Кокино обратил на себя внимание данцигского уголовного полицейского тем, что тот поддерживает в районе гавани отношения с личностями, подозревающимися в нелегальной торговле наркотиками. Очень быстро наблюдение за Кокино дало основание для подозрения, что он участвует в наркоторговле. Но решающих улик еще не было. Но вероятно, на основании следственных данных соответствующий судья мог выдать ордер на его арест.
При таком положении вещей двое коллег, находившихся со мной в дружеских отношениях, решили пригласить Кокино пообедать и при этом неожиданно объяснить ему, что он находится перед выбором между работой на абвер или арестом за торговлю наркотиками.
Кокино окаменел, сраженный, когда перед ним это открылось. Однако ему не потребовалось много времени на обдумывание. Уже через несколько секунд после шока он дал свое согласие на сотрудничество с разведкой, если за это что – нибудь заработает. Кокино утверждал, будто у него много долгов, с которыми ему нужно расплатиться. В действительности же он согласился в основном из страха потерять свое место, если в Данциге против него возбудят уголовное дело.
Кокино выполнял для абвера ценную работу, в первую очередь донося о возникавших подозрениях против определенных лиц, имевших связь с германской разведкой. Благодаря этому некоторые информаторы абвера смогли уберечься от ареста службой польского контршпионажа.
Кокино за вознаграждение долгие годы оказывал неоценимые услуги. Внезапно он бесследно исчез. Абвер не смог прояснить тайну его дальнейшей судьбы. Неподтвержденные донесения свидетельствовали, будто бы его разоблачил польский контршпионаж и уничтожил без суда и следствия.
Положение на тайном фронте в 1929 году
Служба военной разведки Польши сумела первое десятилетие своего существования лучшим образом использовать для того, чтобы выстроить мощную организацию и основательно обучить своих сотрудников. Сверх того, ей удалось углубить сотрудничество с разведками западных держав, которое началось в 1919 году, в особенности в направлении разведки в Советском Союзе.
Разведка польской военной секретной службой Германии в 1929 году, как и прежде, велась главным образом из филиалов в Познани и Бромберге. Но между тем создавались новые отделения, например в Диршау и Гдыне. Они в основном работали против Восточной Пруссии и Померании.
Польская разведка в 1920–х годах значительно усилила и свою данцигскую резидентуру. В 1927 году дипломатическое представительство Польши в Данциге на запрос Верховного комиссара Лиги Наций отвечало, что в их военном отделе служат девять военных, включая офицеров. Но кроме того, уже тогда на складе боеприпасов на Вестерплатте служило три офицера, 20 унтер – офицеров и 65 рядовых. К этому добавлялось то, что большая часть польского военного флота постоянно стояла в Данциге. Благодаря этому у польской разведки было много благоприятных возможностей тайно доставлять своих людей и агентов в район вольного города и нелегально внедрять их; не в последнюю очередь в само дипломатическое представительство Польши, которое насчитывало свыше 100 сотрудников, которых данцигские власти не имели права ни контролировать, ни досматривать.
Помимо майора Зикона, упомянутого в начале книги, в те годы в Данциге появились новые представители польской секретной службы. Среди них офицеры: Горовски, Рознер, Грунвальд и Бендер, обращавшие на себя внимание главным образом плохой маскировкой при вербовке людей. Нередко вербуемые представителями польской разведки являлись к данцигским властям и делали заявление. Тогда я и мои помощники могли установить вербовщика.
Хотя территория вольного города Данцига предоставляла польской секретной службе множество преимуществ, но для нее имелся и один крупный недостаток: территория была слишком мала и легко контролировалась ее противником. Поэтому абвер мог держать под наблюдением выявленных сотрудников польской разведки силами всего лишь нескольких доверенных лиц, когда те выходили из своего служебного здания. Между тем сравнительно легко оповещали отдел абвера по Восточной Пруссии об информаторах и агентах, которых мои польские соперники вербовали на территории вольного города Данцига и засылали для разведки в Германию. Так многие из них, благодаря разведывательной работе в Данциге, были арестованы и осуждены в Германии.
В самом Данциге против лиц, ведших с территории вольного города разведку против Германии, нельзя было возбудить уголовного дела; для этого не существовало законодательной базы.
Но представители польской разведки вербовали не только данцигских или польских граждан, а старались завербовать преимущественно немецких, поскольку сами могли в любое время и скрытно въезжать в Германию и разъезжать по ней. Поэтому в некоторых случаях германских граждан, работавших на польскую секретную службу, высылали в Восточную Пруссию, где их арестовывала немецкая полиция.
Затем, благодаря использованию информаторов, моим помощникам и мне было не трудно выявлять связи, которые представители польской разведки поддерживали с генконсульством западных держав в Данциге. Например, майор Зикон лично очень часто посещал французское генконсульство.
Наблюдение за английским консульством в Данциге среди прочего показало, что консул, мистер Кебл, слишком часто негласно принимает одного из своих коллег, вице – консула. Проведенное абвером расследование показало, что крупные силы разведок Великобритании, Франции и Эстонии вели активный шпионаж против Советского Союза. При этом секретные службы этих стран скрывали свои добытые сведения. Одна из главных целей в Советском Союзе – прояснить германо – советское сотрудничество в военной области.
Разведки западных держав в 1920–х годах также содержали резидентуры, работавшие преимущественно против Германии и в Чехословакии. Вести из Праги разведку против Советского Союза в том же объеме, что и из Варшавы, они не могли, поскольку Чехословакия придавала большое значение дружественным отношениям с Москвой.
В целом к концу 1920–х годов секретные службы западных держав и Польши насчитывали тысячи кадровых сотрудников на тайном Восточном фронте. А как же в этом смысле выглядела германская сторона?
В июне 1929 года в Мюнхене проводилось ежегодное совещание отдела абвера. В нем принимали участие не только руководители отделений абвера и большинство их сотрудников, но и руководящие чиновники прусской полиции и сотрудники отделов контршпионажа полиции земель. 21 июня участники совершили экскурсию в баварские Альпы. Все вместе уместились в двух автобусах. Я тоже ездил на ту экскурсию.
Отделения абвера за десять лет после подписания Версальского договора в кадровом отношении практически не были усилены. Состав отделения абвера по Восточной Пруссии в Кёнигсберге в 1929 году выглядел следующим образом.