Наш лагерь.
Как только разгрузка закончилась, в ближайший погожий день мы отправились на рекогносцировку в глубь тундры, к леднику. Ехали на грузовике – поверхность прибрежной равнины была настолько равномерно усыпана щебнем, что вполне можно было ехать без дороги. Один час подъема – и перед нами, насколько хватает глаз, расстилается морщинистое тело ледника. Это был ледник Розе – самый северный выводной поток на карском склоне Новоземельского ледникового покрова.
Наш лагерь состоял из двух палаток КАПШ-1 – одной теплой, жилой, другой холодной, в которой стояли приборы, а также из холодного склада, составленного из ящиков, обтянутых брезентом. В этом складе хранились, главным образом, продукты. Они сильно проморозились, и, чтобы достать, скажем, кусок сыра, мы отправлялись на склад с двуручной пилой.
А под снегом шла размеренная жизнь. По очереди каждый из нас дежурил по лагерю. У дежурного было две главные обязанности: проводить метеонаблюдения в четыре обычных срока и три раза в день готовить еду. Ему приходилось трудно, зато у двух других оказывалось свободное время для научных и хозяйственных дел. День дежурного начинался в 7 часов утра. Температура в палатке 4–6 °С мороза. Готовили еду мы на двухконфорочной газовой плите, и дежурный первым делом зажигал газ. Уже через 15 минут воздух вверху палатки нагревался до 15 °С, однако на уровне кроватей по-прежнему царил мороз, с которым успешно бороться могла только наша печка-буржуйка.
Связь с зимовщиками на берегу мы поддерживали с помощью небольшой радиостанции с "солдат-мотором". Участвовали в сеансе связи двое: один говорил по радиотелефону, в то время как другой отчаянно крутил педали, вырабатывая энергию. И если прохождение радиоволн было плохое, "солдат-мотор" к концу связи совершенно изнемогал. В разгар полярной ночи, в декабре, мы приняли по радио неожиданную телеграмму о прекращении наших работ и спуске с ледника. Причина была банальная – отсутствие финансирования. Как ни жалко было разрушать наш уже отлаженный зимовочный механизм, приходилось сворачивать работы и спускаться вниз. Пять тракторных поездок (к этому времени трактор уже мог ходить по леднику) – и нашего лагеря на леднике не стало.
В конце февраля 1956 г., в самый разгар зимы, кружным путем через Диксон и Амдерму вернулись мы на самолете в Москву. Встречали нас не как героев, но уважение к себе мы постоянно чувствовали. Институтская молодежь тогда создавала лицо научного учреждения: в последние годы из университета в Институт географии пришло более 20 молодых специалистов, и среди них такие яркие личности, как А. А. Минц, В. А. Пуляркин, А. А. Величко, Д. А. Тимофеев, Л. Р. Серебрянный и многие другие. Активно работал совет молодых ученых, много сил отдавалось интересной организации досуга.
В этот год в Институт пришло увлечение пинг-понгом. Небольшой полукруглый актовый зал почти каждый вечер превращался в спортивный. На месте стульев ставили стол для настольного тенниса и до позднего вечера устраивали тренировочные и игровые встречи. Сначала это были просто дружеские игры, но по мере совершенствования мастерства мы организовывали настоящие турниры, превратившиеся со временем в первенства Института. Я был очень горд тем, что дважды становился чемпионом Института по настольному теннису.
Антарктическая одиссея
После нашего возвращения с Новой Земли вскоре выяснилось, что П. А. Шумский назначен начальником гляциологического отряда Второй континентальной антарктической экспедиции и хочет взять всех нас троих с собой. К тому времени Первая советская экспедиция уже работала на Антарктическом континенте, среди ее зимовщиков были и сотрудники отдела физической географии Института Л. Д. Долгушин и Ю. М. Модель.
Приобретенный на Новой Земле опыт полевых работ был, конечно, весьма полезен, но антарктическая экспедиция во многом была не похожа на новоземельскую. Хотя научную программу в обоих случаях составлял П. А. Шумский, возможности для ее претворения в жизнь были совершенно различны. Там нас было трое, здесь в гляциологическом отряде – 26 человек; там был узкий пятачок ледника, здесь можно будет посетить даже центральные районы Антарктического материка.
Наступил ноябрь 1956 г. – время отправки в экспедицию. У нас дома собрались сотрудники отдела физической географии Института, старавшиеся излить все тепло своих душ перед долгим расставанием. Мне вручили шуточный "Диплом будущему покорителю ледяных просторов Антарктиды от благодарных современников" с 18 дорогими мне подписями. Впереди предстояла жизнь в течение года на антарктической станции Мирный.
Дома в Мирном были поставлены год назад. Главная улица, конечно, носит имя Ленина. Каждый дом состоит из двух изолированных квартир общей площадью 64 м². Дома собирают из щитов толщиной 10 см; внутри щита несколько слоев древесно-стружечной плиты, а снаружи они обшиты фанерой. В домах установлены ТЭНы – теплоэлектронагреватели, которые поддерживали внутри дома вполне сносную температуру даже в холодные и ветреные дни антарктической зимы.
В январе 1957 г. дома благодаря таянию освободились от снега, и мы могли обозревать всю жилую часть поселка. Но уже осенью, после первых метелей, все они (кроме стоявших на вершинах близлежащих сопок) были занесены снегом, а впоследствии с каждым годом все больше и больше "увязали" в снегу. Это и погубило центральную часть поселка. Через несколько лет жить в домах практически стало невозможно. Так что нам в этом отношении повезло – наши жилищные условия можно было признать прекрасными.
С приходом "Кооперации", а чуть раньше "Оби" в Мирном появилась масса людей, большая часть которых была занята на разгрузке. Поселок был перенаселен, жили повсюду, где только было возможно. День делился на две равные части: двенадцать часов тяжелой физической работы с грузами и двенадцать часов отдыха, в основном сна. Столовая работала круглосуточно, чему способствовало практически светлое время в течение круглых суток.
В сезонной части Первой советской антарктической экспедиции приняли участие ведущие ученые – географы К. К. Марков, П. А. Шумский и Г. А. Авсюк, именно они сказали свое веское слово при выборе места будущего поселка Мирный. Вместе они летали в находящийся неподалеку оазис Бангера, а затем на обратном пути, возвращаясь по Южному океану на маленьком судне-китобойце, работали над статьей о происхождении оазисов. И Марков, и Шумский обладали непростыми характерами и из-за разногласий по научным вопросам на борту китобойца почти не разговаривали друг с другом. Более покладистый Авсюк не только работал над статьей, но и служил связующим звеном в этой троице: переносил только что написанные страницы от одного соавтора к другому.
В Первой антарктической экспедиции участвовал и Г. Д. Рихтер, он также вложил свою лепту в проблему происхождения оазисов. Вместе с ним приехала в Мирный сотрудница нашего отдела Ляля Николаева, одна из четырех женщин, участвовавших в этой экспедиции. Она задержалась в Мирном на целый месяц, и я, ступив на берег, спешил повидаться с нею. Из дневника: "…середина дня, и в проходной комнате дома, за которой в маленькой комнатушке живет Ляля, спят сейсмологи нашего отряда, работавшие в ночной смене на разгрузке. Я перешагиваю через усталых ребят, один из них просыпается и в беспокойстве говорит мне: "Куда ты? Там женщина". Но я успокаиваю его, объясняя, что это моя хорошая знакомая. Около часа ведем наш разговор, а когда я выхожу, все сейсмологи уже проснулись и провожают меня не скабрезными шутками, а наоборот, глядя с большим уважением".
Зимовка началась, а вместе с ней – заботы и трудности полярной работы и жизни. Гляциологический отряд – самый большой из трех научных отрядов (кроме нас в Мирном работали метеорологический и геофизический отряды). Возглавляемый П. А. Шумским, он получил некоторую самостоятельность: Петр Александрович еще до отъезда, в Москве, добился у начальства права вести широкие полевые исследования, требующие значительных ресурсов экспедиции, а в случае серьезных возражений начальства апеллировать непосредственно в Москву. Но, насколько я помню, подобных коллизий не возникало: начальник экспедиции А. Ф. Трешников хорошо понимал научные задачи отряда и всячески способствовал выполнению наших обширных планов.
Вновь началась наша экспедиционная жизнь, но как она была не похожа на новоземельскую! Мирный был большим поселком – свыше 20 добротных домов. Построенные на почти неподвижном льду, они были быстро занесены снегом, так что зимой мы вели в основном подснежную жизнь. В этой жизни было одно серьезное неудобство: чтобы выйти на улицу, приходилось подниматься по лестнице через люк на крышу, а в ураганные дни это было опасное дело. Крыша совершенно плоская и скользкая, и человека, ступившего на нее из люка, резкие порывы ветра нередко уносили метров на 10–20 и "бросали" на близлежащие твердые сугробы снега. Так что по дороге в столовую мы нередко получали синяки и шишки.
П. А. Шумский поручил мне возглавить небольшую группу физики снега. Помимо меня в нее входили два однофамильца – Виктор Михайлович и Михаил Артемьевич Кузнецовы, оба уже в летах и не раз зимовавшие в Арктике. Снегомерную площадку я оборудовал в 600 м от поселка. Здесь на площади в 5000 м² раз в декаду мы измеряли толщину снежного покрова в 600 точках вдоль четырех натянутых в форме квадрата тросов. Работая обычно вдвоем, мы затрачивали на все измерения три-четыре часа.
С приходом зимы работать вне помещения было очень трудно. Каждый мой поход на снегомерную площадку сопровождался длительными сборами. Нужно было одеться по погоде и продумать до мелочей все, что необходимо взять с собой: если ветер дует со скоростью менее 15 м/с, можно еще делать записи в полевом дневнике, но как только он переваливает этот рубеж да к тому же еще идет снег, – тут уж писать приходится на специальной фанерной дощечке, повешенной на шею.
Зимой на антарктическом прибережье нередко разыгрываются чудовищные метели, когда юго-восточный стоковый ветер дует со скоростью 20–25 м/с при температуре –20 °С. Временами, после периода неопределенной погоды, стоковый ветер сменяется восточным, циклоническим. Температура поднимается до –3, –5 °С, но скорость ветра возрастает до 35–40 м/с, и тогда, находясь на улице, бывает очень трудно дышать. Вдохнуть воздух, стоя лицом к ветру, почти невозможно, а, стоя по ветру, рискуешь не "ухватить" воздух, который улетает вперед, оставляя у лица разреженное пространство.
Стоковые ветры удивительно своенравны. Бывает, что они дуют струями: в то время как один край Мирного закрывает пелена низовой метели, на другом краю поселка ярко светит солнце и воздух спокоен. Но через несколько минут шквал обрушивается на поселок – он оказывается среди бушующего снежного хаоса.
Значительную часть зимнего времени мы проводили в холодной лаборатории, оборудованной под снегом по соседству с жилыми домами. Из дневника: "…обычно здесь царит мороз около –8, –10 °С, так что можно работать даже с тонкими шлифами льда. Но если все рабочие места, а их было четыре, оказываются занятыми, температура ползет вверх и к полудню поднимается до угрожающей: –3 °C. Это уже много, чтобы лед в образцах оставался неизменным. В таких случаях ставим у вытяжной трубы вентилятор, – приходится работать на сквозняке. А по соседству, в снежной нише, Свенельд Евтеев определяет содержание воздуха во льду, растапливая лед в керосине. Время от времени здесь слышатся взрывы, когда отдельные куски льда разрываются под давлением содержащегося в них воздуха".
28 февраля из Мирного отправился главный санно-тракторный поезд для организации станции Восток. Однако он вынужден был остановиться на высоте 3250 м, где была организована временная станция Восток-1. Лишь в конце нашей экспедиции, с приходом лета новый санно-тракторный поезд "передвинул" станцию на запланированное ранее место, и она была открыта 16 декабря 1957 г. на высоте 3490 м. С тех пор эта станция – одна из основных российских антарктических станций, где проводится широкий комплекс наблюдений, а также проводилось многолетнее бурение глубокой скважины, завершенное в 1998 г. почти у подошвы ледникового покрова.
Мое снежное "хозяйство" располагалось на склоне ледникового покрова от Мирного до 50-го километра от берега моря. Склон ледника, медленно повышающийся к югу, здесь уже поднимается почти на 1000 м над ур. моря. Это была начальная, наиболее крутая часть пути санно-тракторных поездов к внутриконтинентальным станциям. Вдоль дороги ориентирами стояли высокие бамбуковые вехи. По 50 вехам, т. е. через каждый километр, мы вели периодические наблюдения: отмечали высоту поверхности и плотность снега, а также особенности снежной поверхности.
Для объезда вех снаряжался тягач с балком, в котором и жила наша походная команда – кроме меня обычно еще 2-3 человека. Каждое такое путешествие занимало около недели и проходило без особых приключений. А вот работы в непосредственной близости к берегу не обходились без треволнений.
Здесь, в 7 км от береговой линии я оборудовал площадку для изучения снежного покрова; мы ее называли "бамбуковой рощей", потому что на площади 50×50 м стояло много бамбуковых вех, по которым регулярно снимали отсчеты. В хорошую погоду путь до "бамбуковой рощи" на легком вездеходе занимал не более часа, и мы проделывали эту операцию не реже раза в месяц. Но однажды такая поездка оказалась на грани риска, так как неожиданно нас настигла "белая мгла". Это явление природы возникает, когда над однородной снежной поверхностью появляются перисто-слоистые облака, которые, опускаясь все ниже, переходят в равномерное покрывало высокослоистых облаков. "Вот тогда-то все вокруг и растворяется в потоке яркого молочного света. И хотя этого света достаточно, чтобы вдеть нитку в иголку, человек чувствует себя так же беспомощно, как в кромешной тьме", – так написал о белой мгле М. А. Кузнецов, который в ту памятную поездку вместе со мной пробивался в Мирный.
Белая мгла возникает потому, что несильно насыщенная влагой облачность в полярных областях слабо поглощает проходящий через нее радиационный поток, который, доходя до поверхности снега, многократно отражается между облаками и снегом. Создаются условия, когда яркость снежной поверхности, атмосферы и облаков воспринимается глазом совершенно одинаково; теряются всякие ориентиры, и окружающая действительность как бы пропадает. Расстояния искажаются, и лежащий на поверхности снега темный предмет кажется далекой горой.
В один из октябрьских дней выезжая на площадку в хорошую погоду, мы заметили некоторые признаки ее ухудшения. Небо постепенно затягивалось перисто-слоистыми облаками, сквозь которые пока просвечивало солнце. Работая на площадке, сквозь шесты "бамбуковой рощи" мы видели, как постепенно исчезает дальний горизонт с полоской открытого моря. А вскоре исчез и привычный, окружающий нас ландшафт. Мы оказались в светящемся ровным молочным светом пространстве. Исчезла поверхность снега, каждое движение давалось с трудом, – шагая, мы все время задевали за ее неровности и не раз летели носом в снег.
Вскоре перисто-слоистая облачность сменилась высокослоистой, которая, наконец, опустилась – пошел снег. Всю сложность своего положения мы поняли уже через несколько минут, когда появился и стал быстро усиливаться ветер. В таком "молоке" передвигаться можно было только по следам. Вездеход медленно тронулся под уклон, но след вскоре исчез – его уже занесло свежим снегом. На всем нашем пути через каждые 200 м стояли высокие бамбуковые рейки, но сейчас их можно было рассмотреть лишь за 10-20 м. Ветровое стекло вездехода было залеплено мокрым снегом – температура повысилась до -3 °С. Пришлось мне вылезти наружу и идти впереди, внимательно глядя под ноги, чтобы по каким-либо мелким штрихам находить остатки следов.
Так мы двигались медленным шагом, а впереди были зона трещин и полоса открытого льда. По льду передвигаться стало еще труднее. Ветер достиг 30 м/с, по-прежнему ничего не было видно, так как неслась уже сплошная пелена мокрого снега. Пришлось привязаться к вездеходу, чтобы ветром меня не унесло за пределы видимости. Сколько раз я падал и ударялся об лед, чуть не попадая под гусеницы вездехода, – не счесть. Одежда промокла насквозь, но в то время я этого не замечал. Мысль работала лишь в одном направлении – найти верную дорогу, обойти опасные трещины. Это было трудное возвращение. На путь в 5 км мы потратили больше шести часов. Временами появлялась мысль остановиться, забиться всем в вездеход и ждать прекращения пурги. Но метр за метром мы продолжали продвигаться. Как выяснилось, это было единственно правильным решением, потому что начавшаяся в тот день метель продолжалась целую неделю.
Для изучения снега приходилось ездить во многие антарктические районы; путешествия на самолете и вездеходе были регулярными даже в разгар зимы. А в конце зимы, когда день стал заметно длиннее, пришло время моих работ на внутриконтинентальных станциях. В один из погожих дней самолет взял курс из Мирного в глубь континента и через три часа совершил посадку на станции Комсомольской. Со мной было два помощника, но оба они поначалу трудно перенесли перепад высот почти в 3000 м. Я же чувствовал себя превосходно, – одевшись в легкую, но очень теплую одежду (ведь на воздухе было около 60 градусов мороза), я ступил на снежную целину и побрел дальше от станционных строений, чтобы начать копать снежный шурф.
Погода была изумительная: дул легкий, почти незаметный ветерок, и из прозрачного голубого неба падали мельчайшие снежные кристаллики, искрящиеся в лучах низкого солнца, медленно движущегося вдоль горизонта. Копать поверхностные слои рыхлого снега отсутствие помощников пока не мешало. Дальше, когда глубина шурфа достигнет и превысит два метра, придется поднимать снег наверх бадьей, и тогда помощь будет необходима. А пока я наслаждался необычными природными условиями, не торопясь откапывая первые дециметры снежной толщи. Незаметно пролетели два часа, солнце скрылось за горизонтом, и сразу стало как-то неуютно и холодно.
Регулярно по воскресеньям – обычным рабочим дням, в Мирном собирался научный семинар нашего отряда. Все были молоды и пытливы, и многим казалось, что выполненные работы уже привели к принципиально новым открытиям. Подобные "открытия" становились все более частыми, и в разговорах нет – нет, да и проскальзывало, что тому или иному сотруднику удалось "сформулировать пару законов". Семинары стали превращаться в дискуссионный клуб, пока как-то утром у умывальника ни появилось такое уведомление:
"Если ты открыл закон, не поднимай шума и не докучай своим открытием соседям. Дай и другим возможность сделать то же, что удалось сделать тебе. Но если желаешь излить свои чувства и оповестить всех о факте открытия немедленно, пройди в лабораторию и ударь деревянным молотком в там-там Научных Открытий (по инвентарной ведомости – таз хозяйственный, оцинкованный). После этого проследуй к умывальнику и в списке поставь против своей фамилии галочку. Оформив открытие, садись и продолжай работу. Может быть, до ужина успеешь открыть еще пару законов.