Корнет П. П. Чичерин. В полку с 1837 года. С 1845-го – ротмистр, в 1851-м – полковник, в 1857-м – уволен в бессрочный отпуск.
Корнет И. С. Осоргин. В полк поступил вместе с Чичериным (из той же школы гвардейских подпрапорщиков), в 1845-м – ротмистр, в 1851-м – уволен по домашним обстоятельствам "полковником и с мундиром".
Следователь по делу – полковник А. П. Галахов. В полку с 1820 года после окончания Благородного пансиона при Царскосельском лицее. В 1828 году из штабс-ротмистров вышел в отставку (причина неизвестна). В 1831-м – снова на службе. В 1832-м произведен в ротмистры, в 1837-м – в полковники, в 1841-м – флигель-адъютант, в 1846-м – генерал-майор с назначением в свиту императора. Следует отметить, что Галахов был лично знаком с Пушкиным. Об этом свидетельствует, например, одно из авторских примечаний к восьмой главе "Истории Пугачева". В нем Пушкин благодарит А. П. Галахова за передачу ему документов о пугачевском восстании, находившихся в архиве деда Галахова.
Как видно из кратких биографических справок, все члены военно-судной комиссии, рассматривавшей дело о дуэли Пушкина, были типичными представителями гвардейского офицерского корпуса своего времени (не лучше и не хуже других), ничем себя особенно ни до процесса по делу о дуэли, ни после него не проявившие. Служебную карьеру сумели сделать (дослужившись до генералов и флигель-адъютантов) лишь Бреверн, Галахов и Анненков.
Следует отметить, что судьба посмертно связала Пушкина с конногвардейским полком не только в связи с военно-судным делом о его дуэли. В 1851 году, т. е. четырнадцать лет спустя после смерти поэта, восемнадцатилетним корнетом в нем стал служить его старший сын А. А. Пушкин ("рыжий Сашка", как называл его отец). С 1853 по 1860 год в этом полку служил и младший сын поэта – Г. А. Пушкин. Интересно, что с 1844 по 1853 год конным полком командовал П. П. Ланской – второй муж Натальи Николаевны.
Законодательные основы военно-уголовного судопроизводства
Современному читателю небезынтересно будет ознакомиться с тем, какие российские законы и как устанавливали процедуру (процессуальную форму) подобных военно-судных дел. Основы уголовного процесса военной юстиции были заложены еще в законодательстве Петра I и, в частности, в его "Кратком изображении процессов или судебных тяжб", изданном в апреле 1715 года одним томом вместе со знаменитым Петровским Артикулом Воинским (материальный уголовный закон). В "Кратком изображении" и определяется военное судоустройство и процесс в военных судах. Этот законодательный акт просуществовал с незначительными изменениями до 1839 года, когда был издан Военно-уголовный устав. "Краткое изображение" еще в 1830 году было включено в Полное собрание законов Российской империи, и именно в этой редакции им руководствовались по делу о дуэли как организаторы этого процесса, так и сами назначенные судьи.
В п. 2 ст. 3 этого законодательного документа устанавливается предмет разбирательства в военных судах: "В воинской суд, в котором токмо ссоры между офицеры, солдаты и протчими особами войску надлежащими происходящие разыскиваются и по изобретении дел решатся, и о сем после днем есть наше намерение здесь пространное объявить". В ст. 4 военный суд (кригсрехт) подразделяется на генеральный и полковой. Оба они являлись судами первой инстанции и отличались друг от друга по подсудности, зависящей от характера дела и служебного положения подсудимых. Так, генеральному кригсрехту подсудны были дела о государственных преступлениях ("Вина оскорбления Величества или государственные дела"); дела о деяниях, совершенных целыми частями и подразделениями ("Погрешение от целого или половины полка, от батальона, шквадрона или роты происходящыя"), а также дела (как гражданские, так и уголовные), касающиеся "высокого" офицерства. Все остальные дела были подсудны полковому кригсрехту. Дело о дуэли между поручиком и "камергером" как раз и было подсудно полковому военному суду.
Статья 6 "Краткого изображения" определяла состав суда: "В полковом кригсрехте президент полковник или полуполковник и имеет при себе асессоров: 2 капитанов; 2 поручиков; 2 прапорщиков". И в этом случае, как видим, формальности были соблюдены. Суд возглавил полковник, в него вошли и два поручика. Что же касается ротмистра, штабс-ротмистра и двух корнетов, то здесь тоже все было сделано правильно. Суд был учрежден при конном полку, где (как и вообще в кавалерии) ротмистры и штабс-ротмистры были капитанскими званиями, а корнеты приравнивались к общеармейским прапорщикам (с 1801 по 1884 год; позже звание корнета соответствовало званию подпоручика).
Итак, полковники ("полуполковники"), ротмистры, поручики, прапорщики в наличии, но где же юристы? Ведь полковой кригсрехт – это как-никак все-таки суд, а не обычный военный совет. Петр продумал и этот вопрос, и ввел в состав военного суда такую процессуальную фигуру, как аудитор, тщательно регламентировав его обязанности. В статье 7 "Краткого изложения" определено: "Хотя обще всем судьям знать надлежит право и разуметь правду, ибо неразумеющий правду не может разсудить ея, однако ж при кригсрехтах иные находятся обстоятельства, понеже в оных обретаются токмо офицеры, от которых особливого искусства в правах требовать не мочно, ибо они время свое обучением воинского искусства, а не юридического провождают, и того ради держатся при войсках генералы, обор и полковые аудиторы, от которых весьма требуетца доброе искусство в правах, – надлежит оным добрым быть юристам, дабы при кригсрехтах накрепко смотрели и хранили, чтоб процессы порядочно и надлежащим образом отправлялись. И хотя аудиторы при суде голосу в приговорах не имеют, с чего ради оных при судейском столе и не сажают, по обыкновению при особливом столе купно с секретарем, или протоколистом, ежели притом кто из сих определитца, сидят, однако ж надлежит оным, и должны они всегда добрым порядком, что за непристойно обрящут, упоминать, или когда кого в кригсрехте в разсуждении погрешающего усмотрят, тогда оного к правде основательно приводить".
Как видно, Петр не снимал с офицеров-судей обязанности разбираться в правовых вопросах ("хотя обще всем судьям знать надлежит права"), но вместе с тем прекрасно понимал, что совместить военное и юридическое искусства довольно нелегко (от офицеров "особливого искусства в правах не мочно"). При этом следует отметить, что аудиторам как специалистам права отводилась в суде важная роль. Именно они отвечали и за установление в суде истины, и за справедливость выносимого судом наказания. Хотя, учитывая их низкое должностное положение, их даже "при судейском столе не сажают". В последующих нормативных актах, вносящих изменения в петровские Воинские уставы, больше всего внимания уделено именно аудиторам. Это делали и Павел I, и Александр I. Однако в любом случае эти изменения сводились, с одной стороны, к напоминанию об ответственности аудиторов, а с другой – к тому, чтобы ни в коем случае не уравнивать их в правах с офицерами-судьями. Например, Павел I в Воинском уставе полевой походной службы 1796 года предусмотрел целую главу "О должности аудитора", где напомнил, что "Аудитору как в военное время, так и в мирное время производить следствие как над офицерами, так и над унтер-офицерами и рядовыми". Вместе с тем он же употребил их для хозяйственных нужд полка: "В походе Аудитор всегда имеет команду над обозом полковым, и оному смотреть, чтобы упряжки в полку шли по очереди, как роты в полку, и ему отвечать за извощиков… В военное время, в отсутствие полкового квартирмейстера, Аудитор принимает для полку фураж и провиант".
В именном Указе 1803 года Александра I, объявленном генерал-аудитором Ливеном генералу Бенигсену, "О непредставлении Дворян в Аудиторы" также указано на недопущение какого-либо выдвижения аудиторов: "Государь Император, по представлению Вашего Высокопревосходительства… о произведении в Аудиторы в Псковский Мушкетный полк того же полка Портупей-Прапорщика Ильященкова I. Высочайше указать соизволил Вашему Высокопревосходительству, что в сие звание Дворян представлять не следует". Он же (Александр I) в 1815 году издал Указ "О непозволении покупать крепостных людей Аудиторам и Квартирмейстерам, также чиновникам, состоящим по Военному Министерству в Обер-офицерских классах".
Смысл и павловских, и александровских поправок ясен. Жизнь неумолимо "возвышала" аудиторов. Сами дворяне (те же офицеры) не могли не понимать, что, окажись они в качестве подсудимых, их права, их честь и положение могут быть защищены от судебного произвола только законом и знающими его людьми. Но дворянские сословные предрассудки не могли возвысить аудитора до дворянина, и в силу этого дворянская мораль не допускала, чтобы свой брат, "благородный", был юристом, судейским крючкотвором, стряпчим.
Следственные действия, установление обстоятельств и причин дуэли. Первый допрос подсудимых
Итак, как было отмечено, состав военного суда сформирован. 3 февраля состоялось его первое заседание. Из протокола видно, что "презус объявил, для чего собрание учинено, предупредил о тайности процесса". Все в точном соответствии с требованиями статьи 10 петровского "Краткого изображения": "И как скоро суд учрежден, и для чего сие собрание учинено, и они созваны. Потом уговаривает всех обретающихся особ в суде и просит, чтоб при отправлении начинающегося дела напамятовали свою совесть, и что при суде случится хранили б тайно и никому б о том, кто бы он ни был, не объявляли". Важной процедурной особенностью первого заседания было и принятие от членов суда присяги ("клятвенного обещания"), что оформлено в деле письменным протоколом, в котором приводится полный текст такой присяги и сделана памятка о том, что к ней (присяге) членов суда приводил священник Алексей Зиновьевский. Вот этот текст:
"Мы к настоящему Воинскому Суду назначенные Судьи клянемся Всемогущим Богом, что мы в сем суде в прилучающихся делах, ни для дружбы, или склонности, ни подарков, или зачем, ни же страха ради, ни для зависти и недружбы, но токмо едино по челобитию и ответу, по ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всемилостивейшего Государя Императора Воинским пунктам, правам и уставам приговаривать и осуждать хощем право и нелицемерно, так как нам ответ дать на страшном Суде Христове, в чем да поможет ОН ВСЕМОГУЩИЙ Судия".
Кроме процедурных вопросов, на первом заседании Военно-судной комиссии решался и содержательный вопрос. Комиссия обратилась к командиру кавалергардского полка с просьбой уведомить ее, где содержится под арестом Дантес. Если он находится под арестом непосредственно в полку, то предписать ему явиться для дачи показаний на заседание суда 5 февраля в 9 часов утра. Суд запросил также находящиеся в том же полку формулярный и кондуитный списки Дантеса, отражающие как успехи, так и недостатки в прохождении им службы.
3 же февраля следователь по делу Галахов произвел первый допрос Дантеса и Данзаса. Дантеса, ввиду его ранения, он допрашивал у него на квартире. Следователь предложил Дантесу ответить на следующие вопросы:
"…Предлагаю Вашему Благородию на обороте сего объявить, точно ли Вы участвовали в сей дуэли, когда и где она происходила, какие лица и кто именно находились свидетелями при оной, и кроме их не знал ли еще кто-либо из посторонних лиц о имеющем быть между Вами поединке, и сколь велика прикосновенность их по сему предмету".
Из показаний Дантеса, записанных с его слов Галаховым, было установлено три интересующих следствие и суд обстоятельства. Во-первых, что 27 января поручик де Геккерен действительно дрался на пистолетах с камергером Пушкиным, ранил его в правый бок и сам был ранен в правую руку. Во-вторых, что секундантами при дуэли были инженер-подполковник Данзас и чиновник французского посольства виконт д’Аршиак. И в-третьих, что кроме секундантов о дуэли знал нидерландский посланник барон Геккерен, т. е. приемный отец Дантеса. Помня об особом внимании императора к иностранным подданным, прикосновенным к дуэли, Галахов на следующий же день уведомил об этом командира бригады Мейендорфа, что зафиксировано в протоколах дела.
Аналогичные вопросы были заданы и Данзасу, на которые были также получены аналогичные ответы. На следующий день командир полка кавалергардов Гринвальд (непосредственный начальник Дантеса) письменно ответил на запрос суда, что "…Барон Геккерен считается арестованным и по случаю раны, им полученной на дуэли, живет у себя на квартире на Невском проспекте в доме Влодека под № 51. Формулярный и Кондуитный Списки его вслед за сим будут доставлены".
5 февраля комиссия вынесла решение об освидетельствовании Дантеса. В этот же день полковой военный врач Стефанович освидетельствовал Дантеса и нашел, что, несмотря на ранение, "больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно… От ранения больной имеет обыкновенную небольшую лихорадку, вообще же он кажется в хорошем и надежном к выздоровлению состоянии, но точного срока к выздоровлению совершенному определить нельзя".
5 же февраля командир кавалергардского полка направил в Военно-судную комиссию требуемые формулярный и кондуитный списки Дантеса о прохождении им службы (о содержании этих списков будет сказано чуть позже). На следующий день, т. е. 6 февраля, Дантес и Данзас впервые предстали перед судом лично. Им, во-первых, было официально объявлено "о произведении над ними военного суда". Во-вторых, от них была взята подписка на предмет того (выражаясь современным языком), не имеют ли они отводов в отношении кого-либо из судей: "…при чем спрашиваемы: не имеют ли оне на Презуса, Асессоров и Аудитора какого показать подозрения…" Далее презус суда, обращаясь к подсудимым, указал им, чтобы те "с пристойным воздержанием дело свое доносили вкратце". После этого они и были допрошены.
Из протокола допроса Дантеса мы узнаем, что ему 25 лет, что воспитывался он во Французском королевском военном училище, веры он римско-католической, "у святого причастия был 7 января 1837 г.", что он из французских дворян, что присяга им была "учинена только на верность службе" (а не России), что имеет имение "за родителями недвижимое в Альзасе" (Эльзасе).
Судей, естественно, интересовал главный вопрос – о причинах и обстоятельствах дуэли. Дантес на допросе объяснил это следующим образом:
"Дуэль учинена мною с Камергером Двора ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Пушкиным… причина же, побудившая меня вызвать его на оную следующая: в ноябре м-це 1836 года получил я словесный и безпричинный Камергера Пушкина вызов на дуэль, который мною был принят; спустя же некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мной объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Д’Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинный вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отказаться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту… Д’Аршиаку дал письмо, в коем объяснил, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашается повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей. Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо, касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что считает меня подлецом и слишком низким. Все сие может подтвердиться письмами, находящимися у ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА".
Далее Дантес вновь подтвердил уже ранее данные им показания о секундантах и о том, что об обстоятельствах дуэли знал Геккерен-старший, а также о том, что "реляция всего учиненного нами дуэля вручена вышеупомянутым Секундантом моим (т. е. д’Аршиаком. – А. Н.) при отъезде его из Санкт-Петербурга Камергеру Князю Вяземскому, который до получения оной о имеющейся между нами дуэли ничего не знал".
Нас конечно же более всего интересует искренность показаний Дантеса, его собственная версия о причинах и событиях, предшествовавших дуэли. Не может не интересовать и то, как военный суд отнесся к его показаниям, согласился ли с ними или отверг их. В связи с этим мы считаем необходимым сопоставить с его версией накопленный историко-литературный материал по следующим вопросам:
1) о "беспричинности" вызова Пушкиным на дуэль Дантеса в 1836 году;
2) о решении Пушкина отказаться от этого вызова и об уступке его в отношении оценки поведения Дантеса и чуть ли не извинении по этому поводу;
3) о том, что Дантес после этого вел себя в отношении Пушкина чуть ли не ангелом.
По всем этим вопросам русскими дореволюционными и советскими пушкинистами собран огромный материал. В связи с этим, исходя из свидетельств современников поэта, мы очень кратко напомним действительное положение, начисто опровергающее показания Дантеса, данные им на допросе. В 1836 году назойливые и откровенные ухаживания Дантеса за женой Пушкина привлекли внимание петербургского света и породили всевозможные толки в его гостиных. Встречаться с Натальей Николаевной и преследовать ее своими ухаживаниями Дантес мог только на светских балах и в гостиных близких Пушкину людей (в первую очередь Карамзиных и Вяземских), куда был вхож и Дантес. Вот, например, как (в пересказе современника) относилась к этому жена П. А. Вяземского В. Ф. Вяземская (чуть ли не поверенная в личных делах поэта): "Оберегая честь своего дома, княгиня-мать напрямик объявила нахалу французу, что она просит его свои ухаживания за женой Пушкина производить где-нибудь в другом доме. Через несколько времени он опять приезжает вечером и не отходит от Натальи Николаевны. Тогда княгиня сказала ему, что ей остается одно – приказать швейцару, коль скоро у подъезда их будет несколько карет, не принимать г-на Геккерена".
4 ноября 1836 года Пушкин получил по почте гнусный анонимный пасквиль (диплом рогоносца) с издевательскими намеками в адрес его самого и его жены. Аналогичные письма, хотя поэт этого еще не знал, были получены и близкими Пушкину людьми. Все они были написаны на французском языке и имели следующее содержание: "Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул, под председательством высокопочтенного магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем великого магистра Ордена рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх". С этого дня для Пушкина начались нестерпимо мучительные дни.
Удар был тем сильнее, что он был безымянным, а следовательно, и ненаказуемым. Произошло неизбежное объяснение Пушкина с женой. По словам П. А. Вяземского, "эти письма… заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена… Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием… но, обладая горячим и страстным характером, не смог отнестись хладнокровно к положению, в которое он с женой был поставлен…" Тем не менее доверие жены и ее верность помогли ему выдержать первый удар анонимов.