Еще в середине октября 1905 года, после выхода царского Манифеста, Азеф выступил за роспуск Боевой организации и за прекращение террора, за недопущение вооруженного восстания в Москве. В дни декабрьского Московского восстания Азеф выдал полиции эсеровскую "динамитную" мастерскую, почти весь состав Боевой организации, предотвратил покушения на Дурново и Николая II и полностью парализовал работу боевой дружины эсеров.
Политические убийства высших сановников империи и великого князя Сергея, родственника императора, были совершены под руководством Азефа и… с молчаливого одобрения полицейского начальства! Это кажется безумием, отрицанием всякого здравого смысла… но нет сомнения в том, что полиции было известно о готовящихся эсерами-боевиками покушениях. Неведомая "третья сила" использовала полицию для расправы над царедворцами и одновременно для уничтожения революционного подполья. Сложность разоблачения Азефа заключалась в том, что "великий провокатор" действительном был организатором террора и одновременно получал за это деньги из полиции.
В 1906 году Азеф снова вернулся к пропаганде террора. Но в конце 1906 года, украв из партийной кассы 20 тысяч рублей, уезжает за границу. В 1907 году Азеф возвращается в Россию и готовит убийство самого императора Николая II. Тогда казалось, что Азеф делал все, чтобы уничтожить монарха. Но террористический акт провалился, как отмечают многие эсеры, не по вине Азефа… В то же время Азеф успешно выдавал полиции "летучие отряды" эсеровских террористов. В 1907 году Азеф был вновь избран в ЦК партии эсеров. Летом 1907 года он выезжает за границу, но в октябре того же года снова возвращается в Россию…
Частые обыски, аресты, провалы подпольных организаций, хорошо подготовленных террористических актов наводили на мысль о том, что полицейский осведомитель "свил гнездо" в руководстве эсеров.
В то же время в начале 1906 года в руки эсеровского ЦК попадают показания агентов саратовской охранки против Азефа, а через полгода – свидетельство чиновника одесского политического сыска Сорокина. Но в предательство своего лидера террористы не верят… Один из эсеров-боевиков Татаров упорно твердит, что в руководстве партии есть предатель и что этот предатель – Азеф, об этом он узнал от своего родственника, служившего в полиции. Однако тогда словам Татарова не поверили, и Азеф остался вне подозрений. Комиссия "по расследованию" посчитала, что распространение позорящих слухов о главе Боевой организации задевает честь партии. На этом основании "предательство" Татарова посчитали вполне доказанным и постановили его "убрать". Азеф постарался, чтобы приговор был приведен в исполнение в кратчайшие сроки. Боевик Назаров убил Татарова ножом, причем в завязавшейся борьбе с ним и бросившимися защищать сына родителями Назаров ранил мать Татарова.
Осенью 1907 года появляется письмо Саратовской организации эсеров с неопровержимыми фактами предательства Азефа, легко поддающимися проверке. Однако проверке они подвергнуты не были. О письме "саратовцев" стало известно трем членам ЦК партии эсеров (Ракитникову, Гершуни, Чернову), но предательство со стороны Азефа казалось им настолько невероятным, что его даже не стали рассматривать.
Все обвинения Азефа в "двойной игре" априори были признаны лидерами эсеров результатом интриг полиции, которая хочет опозорить и тем обезвредить одного из самых "ценных" лидеров партии. Азеф считался незаменимым "гением террора", стоящим выше всяческих подозрений… Гершуни был возмущен этими "оговорами" Азефа и заявил: "Это все из-за того, что Ивана Николаевича ни разу не арестовали. Сегодня обвинили его, завтра возведут такую же гнусность на меня, послезавтра на третьего…" И добавил: "Азеф – провокатор! Тогда и на отца родного нельзя положиться". Вместе с тем Гершуни поручил расследовать факты, изложенные в письме одному из саратовских эсеров, но последний был вскоре арестован, а затем умер и сам Гершуни. До 1908 года Азеф продолжает руководить боевиками…
В начале 1908 года видный революционер, эсер В. Бурцев начинает собственное расследование провокаторской деятельности Азефа, но встречает сопротивление со стороны руководства партии. Члены ЦК и, главным образом, Савинков обвиняют самого Бурцева в желании дискредитировать партию и ЦК. Но после грандиозного февральского 1908 года провала "Летучего боевого отряда Северной области" даже в ЦК заговорили о том, что кто-то из членов ЦК находится в контакте с полицией.
Азефа знали как человека скрытного, замкнутого, угрюмого и молчаливого, но эти особенности относили к "скромности гения". В то же время некоторые товарищи по партии знали, что Азеф живет не по средствам, он – завсегдатай злачных мест и публичных домов, любит роскошь, карты, женщин. Источник доходов Азефа вызывал вопросы…
Весной 1908 года Бурцев довел до сведения Центрального комитета партии эсеров, что собрал достаточно свидетельств, чтобы объявить об измене Азефа. ЦК был вынужден создать комиссию по расследованию этого дела, однако комиссия пытается обелить Азефа.
По настоянию Бурцева в октябре 1908 года в Париже состоялся третейский суд, в котором приняли участие авторитетнейшие революционеры: П. Кропоткин, В. Фигнер и Г. Лопатин. На суде Бурцев заявил, что бывший директор Департамента полиции А. Лопухин подтвердил "провокаторство" Азефа. Вскоре Лопухин подробно рассказал о предательстве и провокаторской деятельности Азефа в рядах партии лидерам эсеров Чернову, Савинкову и Аргунову. Даже когда стало известно, что Лопухин подтвердил подозрения Бурцева, один из членов ЦК партии эсеров бросил Бурцеву: "Азеф и партия – одно и то же…"
Мало кто тогда верил в предательство Азефа. "Если Азеф – провокатор, так мы все – провокаторы!", "…если Азеф – провокатор, то нам пришлось бы всем пустить себе пулю в лоб", – заявляли члены Центрального комитета партии эсеров. Савинков писал: "Я был связан с Азефом дружбой. Долговременная совместная террористическая работа сблизила нас. Я знал Азефа как человека большой воли, сильного практического ума и крупного организаторского таланта. Я видел его на работе. Я видел его неуклонную последовательность в революционном действии, его спокойное мужество террориста, наконец, его глубокую нежность к семье. В моих глазах он был даровитым и опытным революционером и твердым решительным человеком. Это мнение в общих чертах разделялось всеми товарищами, работавшими с ним… Ни слухи, ни письмо анонимное 1905 года (о письме 1907 г. я узнал только во время суда над Бурцевым), ни указания Бурцева не заронили во мне и тени сомнений в честности Азефа… моя любовь и уважение к Азефу ими поколеблены не были". Фанатики из боевой организации эсеров грозили "перестрелять весь ЦК", если будет решено казнить Азефа за предательство.
В то же время начальник Московского охранного отделения С. Зубатов писал, что Азеф был личностью "…на все смотрящей с точки зрения выгоды, занимающейся революцией только из-за доходности и службой правительству не по убеждению, а только из-за выгоды". А. Спиридович давал следующую характеристику Азефу: "Редкий эгоист, он руководствовался в своих поступках только личными интересами, для достижения которых считал пригодными все средства – до убийства и предательства включительно…"
Когда предательство Азефа стало отрицать невозможно, к нему отправились три делегата от комиссии ЦК партии эсеров, в том числе Савинков. Хотя провокатор жутко перепугался, он ни в чем не признался, и посланцы лишь обязали его явиться на другой день в условленное место для дачи повторных показаний, дав тем самым ему возможность бежать, что он и сделал. Своим бегством Азеф подтвердил худшие подозрения революционеров.
Соучастие высших чинов царской полиции в самых крупных террористических актах приковало внимание всех слоев общества к имени "великого провокатора". Дело Азефа стало настоящей политической сенсацией, его имя – нарицательным.
В кругу революционеров как в России, так и в среде русских политических эмигрантов, измена Азефа произвела ошеломляющее впечатление. "Азефщина" породила у революционеров общую нравственную подавленность, отвращение к террористической деятельности, недоверие и подозрительность к товарищам-революционерам. В партии социалистов-революционеров дело Азефа вызвало тяжелый кризис, посыпались требования пересмотреть программу и тактику партии. "Дело Азефа – тяжелый удар для партии и революции, – писал Б. Савинков. – Но этот удар тяжел не тем, что подорвано моральное значение террора, – террор Каляева чист, – и не тем, что террор как форма борьбы не возможен: не будет Азефа – будет террор. Этот удар тяжел и страшен другим. В эти темные дни торжества палачей легко упасть духом, легко отречься от старых заветов, легко забыть свое прошлое. Дело Азефа поколеблет слабых, оно может смутить и сильных. Нужна большая любовь, чтобы поднять наше старое знамя, нужна горячая вера. Но ведь вера без дел мертва, честь и победа только за теми, в чьих руках меч".
С января 1909 года член ЦК партии социалистов-революционеров Азеф был объявлен профессиональным провокатором. Партия социалистов-революционеров, убедившись в его измене, вынесла предателю смертный приговор.
Правительство, не имея данных относительно непосредственного участия Азефа в организации политических убийств, продолжало смотреть на него только как на секретного агента полиции. Скандал, раскрывший скрытую борьбу в высших эшелонах имперской власти, "руками революционеров" был погашен. Он был не нужен ни революционерам, ни царю. Премьер Столыпин заявил, что "правительству не было известно", что агент Азеф был одним из руководителей партии эсеров.
"Дело" Азефа, сенсационное по своему характеру, породило огромное количество публикаций. Азеф и его "афера" были на слуху вплоть до 1911 года, когда другой провокатор, Д. Богров, убил премьер-министра России П. Столыпина.
Азеф работал с полицией до декабря 1908 года, всего 16 лет. В 1908–1909 годах он скитался по странам, скрываясь от эсеровской пули. С того времени он стал еще одним "неизвестным". В начале 1910 года он получил из рук русской полиции подложный паспорт на имя купца Неймайера и осел в Берлине, став биржевым маклером. К 1913 году Азеф разбогател, играя на лондонской и нью-йоркской биржах и в казино на южном берегу Франции. В 1912 году он встретился со своим разоблачителем Бурцевым и доказывал, что вел "двойную игру", пытаясь обвести вокруг пальца Департамент полиции, и сделал для революции намного больше, чем для полиции.
В начале Первой мировой войны Азеф потерпел финансовый крах, потому что хранил деньги в российских активах. В 1915 году он был арестован в Германии "как опасный преступник, анархист и террорист" и до конца 1917 года содержался в тюрьме. Выйдя в декабре 1917-го на волю, Азеф устроился на службу в германское Министерство иностранных дел. Но в апреле 1918-го он скоропостижно скончался от болезни почек. Возможно, ему "помогли", чтобы сокрыть тайны революционного подполья.
"Величайший провокатор всех времен и народов" не был личностью демонической – он был обыкновенным прохвостом и марионеткой в руках могущественных людей. Еще лет через двадцать после разоблачения Азефа предателей и провокаторов называли его именем.
МАХАТМА ГАНДИ
Полное имя – Ганди Мохандас Карамчанд
(род. в 1869 г. – ум. в 1948 г.)
Идеолог движения ненасильственной революции, лидер борьбы за независимость Индии и создатель демократического индийского государства.
Одним из немногих революционных вождей, которые не желали проливать ни капли человеческой крови, верили в революцию путем ненасилия, был "отец индийской нации" Ганди. Почетное имя "махатма" переводится с хинди как "великая душа". По словам папы Иоанна Павла II, Ганди был воплощением заповеди Спасителя о любви к ближнему. Папа писал, что Ганди "…был глубоко проникнут евангельским духом". Тагор сравнивал Ганди с Буддой, а современники называли его святым, "совестью человечества". О себе же Ганди говорил, что он "не святой и не политик".
Мохандас Карамчанд Ганди родился в 1869 году. Он не принадлежал к высшим кастам брахманов и кшатриев, а происходил из торговой касты модбаниа; его фамилия означает – торговец-бакалейщик. Род Ганди в XVIII–XIX веках принадлежал к служилой прослойке. Его дед и отец были премьер-министрами при князьях Порбандара и Раджкото, что входили в состав Британской Индии. Семья Ганди была одной из самых образованных в Индии. Отец готовил будущего махатму к карьере премьер-министра княжества. Ребенок получил приличное образование в местной английской средней школе. Но с детства Мохандаса привлекали идеи мистицизма и религиозной терпимости.
Когда Ганди было 13 лет, родители женили его на девочке его возраста по имени Кастурбай. В 1883 году родился его старший сын. Невзирая на запреты своей касты, которая возражала против его отъезда из Индии и угрожала отлучить его от касты, в 1884 году Ганди уехал учиться в Лондон. В Лондоне он стал членом общества вегетарианцев, что соответствовало его убеждениям. В Англии Ганди получил юридическое образование, а также познакомился с масонством. Он стал поклонником теософии, познакомился с Еленой Блаватской и Анни Безант. Теософия подтолкнула его к изучению истории буддизма, ислама, христианства, индуизма. Близки Ганди были и идеи толстовства. Он писал: "Толстой укрепил мою любовь к ненасилию".
В 1891 году Ганди вернулся в Индию и был зачислен в Бомбейскую коллегию адвокатов. В это время его учителем стал "великий старец" – идеолог индийского национального движения и член английского парламента Дадобхай Наороджи. Однако ни в Бомбее, ни в Раджкоте адвокатская практика не принесла Ганди успеха, а кресло премьер-министра было ему недоступно. В 1893 году, приняв предложение торговой фирмы, Ганди уехал в Южную Африку, где возглавил борьбу против расовой дискриминации индийской общины, став общественным и политическим деятелем. В 1894 году под его руководством индусы Южной Африки создали политическую партию Индийский национальный конгресс (ИНК). Не будучи официальным главой Индийского национального конгресса, Ганди стал духовным лидером движения, для обозначения идеологии которого до сих пор используют слово "гандизм".
Ганди принял обет самоограничения – брахмачария (отказ от собственности, от поедания животных, половое воздержание) и сформулировал идею сатьяграха – "ненасильственного сопротивления", связав ее с ахимсой – идеей непричинения зла всему живому. Первая его сатьяграха проявилась в Южной Африке в 1907 году в знак протеста против расистского закона, вторая – в 1913 году. Южно-африканские власти после переговоров с Ганди приняли "Закон об облегчении положения индийцев". Вернувшись в Индию в 1915 году, Ганди основал собственный ашрам (обитель) на пожертвования богатых индийских националистов. В 1917 году Ганди провел процедуру сатьяграхи в Индии.
В 1918–1919 годах, когда Англия отказалась выполнить обещание и предоставить Индии самоуправление, по всей Индии вспыхнули волнения. Ганди призвал индусов к ненасильственной борьбе против господства английских колонизаторов. В ответ на угрозу введения чрезвычайного положения Ганди написал "Клятву сатьяграхи" и создал "Союз сатьяграхи". После введения чрезвычайного положения Ганди объявил о начале сатьяграхи и призвал индусов к прекращению деловой активности, к бойкоту колониального режима (отказ от почетных должностей и званий, бойкот английских школ, колледжей, выборов в законодательные органы, бойкот иностранных товаров, отказ от уплаты налогов). Черчилль писал: "Тревогу и отвращение внушает вид Ганди – мятежного юриста, ныне выступающего в качестве факира того типа, который широко распространен на востоке, поднимающегося полуголым по ступеням дворца вице-короля с тем, чтобы руководить кампанией несотрудничества и гражданского неповиновения…"
Целью сатьяграхи объявлялось достижение свараджа – самоуправления Индии. Ганди стал главным редактором газеты "Молодая Индия". Программа и устав, написанные им, были приняты ИНК, идеи о ненасильственных методах борьбы были приняты в качестве идеологии Конгресса. Ганди выступал за социальную справедливость, за отмену касты неприкасаемых (называя неприкасаемых "детьми Божьими", пропагандировал идею индусско-мусульманского единства. Ганди подписал пакт об индусско-мусульманском единстве в борьбе за сварадж с лидером мусульман Индии Джинной. В то же время Ганди объявлял голодовки, протестуя против раздробленности Индии, выступал против создания мусульманского государства Пакистан.
Сатьяграхи 1919–1922, 1930–1932, 1939–1940 годов стали ступенями формирования индийской нации. Сатьяграха 1930 года началась соляным походом, когда Ганди и десятки тысяч его последователей стали сами варить соль в знак протеста против "соляной" монополии англичан. Подобным же методом борьбы был бойкот "английской одежды".
Во время первой сатьяграхи в Индии, когда был сожжен полицейский участок, Ганди резко осудил проявление насилия. Свыше 100 тысяч членов ИНК были арестованы в январе 1932 года, был посажен в тюрьму и Ганди. В мае 1933 года он решает приостановить всеобщую сатьяграху, но 1 августа 1933 года начал индивидуальную сатьяграху. Ганди снова был арестован. Сотни конгрессистов последовали за ним в тюрьму. Его освободили в 1934 году. В середине 1930-х годов Ганди вышел из ИНК и призвал своих последователей отдавать время домашнему ткачеству, движению за индусско-мусульманское единство, защите неприкасаемых.
Когда началась Вторая мировая война, Ганди не поддерживал Англию в этой войне, хотя и сочувствовал борьбе с фашизмом. В 1942 году Ганди объявил, что наступил решающий этап борьбы за полную независимость Индии: "Прочь из Индии!", "Действуй или умри!". Тогда же ИНК принял резолюцию о немедленном предоставлении Индии независимости и начале (под руководством Ганди) кампании несотрудничества с властями.
В то же время Ганди был против восстания индийских моряков в 1946 году, которое поддержали ИНК, Мусульманская лига и коммунисты. Вице-король Индии пригласил Ганди для переговоров о предоставлении Индии независимости. Было решено передать власть правительствам двух независимых государств – Индии и Пакистану. Первое правительство Индии при поддержке Ганди возглавил Джавахарлал Неру. Самого Ганди называли "отцом нации".
15 августа 1947 года была провозглашена независимость Индии – первого демократического государства в Азии. В то же время Ганди скорбел о разделе Индии, объявив, что поэтому не сможет участвовать в официальной церемонии провозглашения независимости. Он объявил голодовку в знак протеста против начавшихся индуистско-мусульманских погромов и прекратил ее только тогда, когда представители всех религиозных общин Калькутты поклялись не допускать в Бенгалии религиозных возмущений. В сентябре 1947 года Дели был охвачен религиозными волнениями. Ганди боролся со злом, но никогда не призывал к физическому уничтожению носителей зла. Ганди снова прибег к голодовке, которая на пятый день прекратила все погромы. Сотни представителей индусской, сикхской, мусульманской, христианской и иудейской общин пришли к обессилевшему от голодовки Ганди, поклялись установить мир между общинами.