* * *
Как-то в октябре, в середине рабочего дня, - я работала в ИНИОНе - меня вызвали в отдел кадров. Молодой человек, по виду ровесник моего старшего сына, показал красную книжечку сотрудника КГБ.
- Пожалуйста, пройдемте со мной.
Мне не хотелось привлекать внимание сотрудников, и я молча последовала за ним. На улице нас поджидала черная "Волга".
- Что это за спектакль? - возмутилась я. - Вы что, выслеживали меня, выясняли, когда я буду на работе? Что вам от меня нужно?
- Нет-нет, мы просто оказались поблизости и решили узнать, может быть, вы сегодня здесь, - запинаясь, объяснял молодой человек. Ему явно было неловко перед женщиной, которая по возрасту годилась ему в матери.
- Какая необходимость забирать меня с работы? Если вы хотите со мной побеседовать, пришлите повестку, как цивилизованные люди! Теперь в институте будут судачить, что КГБ таскает меня на допросы.
- Но мы никому не сообщали, что вас будут допрашивать. Может, они подумают, что вы один из наших секретных сотрудников.
- Час от часу не легче! Ничего себе, утешили.
Черная "Волга" въехала во двор одного из зданий КГБ.
Мы шли по длинным коридорам, сворачивали в переходы, поднимались по лестницам. Наконец молодой человек, наверное, он был в звании лейтенанта, ввел меня в кабинет, отдал честь и замер в ожидании, со строгим выражением лица.
Мужчина за столом, видимо, майор, отпустив его, сказал:
- На самом деле это не я хотел с вами поговорить.
- А кто же так хочет со мной поговорить?
- Мой начальник.
И он повел меня по коридорам, переходам и лестницам в другой кабинет.
Вытянувшись по струнке и отдав честь, он передал меня другому оперативнику и удалился. Его начальник, должно быть, полковник, быстрым шагом провел меня через коридоры и переходы в большую приемную, отдал честь и рявкнул:
- Алексеева Людмила Михайловна доставлена.
Дежуривший в приемной офицер, чье звание не берусь определить, ввел меня в огромный, хорошо обставленный кабинет. Из-за большого стола красного дерева поднялся средних лет человек и представился: "Александр Михайлович". На нем были темный костюм, свежая рубашка, модный галстук, очки в элегантной оправе.
- Вы обратили внимание, Людмила Михайловна, что наша организация очень хорошо к вам относится?
- Из чего же это следует? Ваши люди сорвали меня с работы, фактически меня похитили, водили по всем этим коридорам и лестницам, а я до сих пор не имею понятия о том, что происходит.
- Вы действительно не замечаете, что по отношению к вам мы ведем себя очень либерально, даже снисходительно?
- Честно говоря, нет.
- В таком случае позвольте вам напомнить. Несколько месяцев назад вы побывали в отделении милиции, у вас с собой было восемь копий рукописи, которые хрустели под одеждой.
Ну, конечно, они прослушивали дом, когда я рассказывала эту историю Коле. Не думаю, чтоб органы безопасности упустили шанс изъять восемь экземпляров "Хроники", если б знали тогда, где они спрятаны.
- Что с возу упало - то пропало, - позволила я себе заметить.
На том наше собеседование завершилось.
* * *
Охота за "Хроникой" продолжалась. Меня стали вызывать на допросы, как полагается, по повестке. То заводили речь о Якире и Красине, то об украинских диссидентах. К многочасовым разговорам надо готовиться не только морально, и перед допросами я стала заходить в гастроном, расположенный по пути от станции метро "Проспект Маркса" к зданию КГБ. Прикупив хлеба, ветчины, пару апельсинов и что-нибудь сладкое, я являлась в проходную к назначенному часу, чувствуя себя гораздо спокойнее.
Следователь повторял свои бесконечные вопросы. Я вежливо отвечала, что ничего не знаю о "Хронике", о Якире, Красине и украинских диссидентах. Когда время приближалось к полудню, я молча, не извиняясь и не спрашивая разрешения, доставала из сумки бутерброд и, не торопясь, его съедала. Покончив с бутербродом, я принималась чистить апельсин. По кабинету распространялся аромат эфирных масел, беседа невольно замедлялась. Примерно через час я вынимала из сумки кусочек кекса или шоколадного торта, потом приходила очередь второго апельсина. Напоследок я обычно приберегала эклер - к тому времени следователь с трудом сдерживал слюни, и это придавало мне уверенности.
За год я побывала более чем на двенадцати допросах, сколько их было точно - я уже сбилась со счета.
Однажды в октябре привычный ход допроса был нарушен. Я уже съела второй апельсин, но еще не добралась до эклера, когда в кабинет вошел мужчина, назвавшийся Владимиром Павловичем. Моего возраста, высокий, в хорошем костюме, он был удивительно вежлив. Судя по тому, какой интерес он ко мне проявил, это был мой куратор - оперативник, который занимается конкретными персонами и наделен правом решать, кого и когда арестовать.
- Людмила Михайловна, я думаю, нам с вами надо поговорить об Ирине Белогородской, - предложил он.
У меня не было оснований отказываться обсуждать ситуацию с Ириной. Она выполняла обещание не иметь дела с "Хроникой", но не было никаких гарантий, что КГБ сдержит слово и оставит ее в покое. Она - потенциальный обвиняемый по делу № 24.
- Вы понимаете, что она висит на волоске?
- У меня такое чувство, что ей было бы лучше эмигрировать, - заметила я.
- Это неплохая идея, - согласился Владимир Петрович. - Но для этого нужно приглашение из Израиля.
- Это не проблема, - ответила я. В 1972 году приглашения из Израиля приходили тысячами. - Вы хотите сказать, что если она подаст документы на выезд, то ей дадут разрешение?
- Наверняка не могу сказать. Но если у нее будет приглашение, надо действовать быстро.
Я передала этот разговор Ирине. Она поговорила с мужем.
В следующую нашу встречу она мне сообщила:
- Вадим сказал, что он русский поэт, а русские поэты не могут жить без русского языка.
Кажется, последний шанс избежать трагедии был упущен.
* * *
Поначалу следователи предъявляли мне показания Якира и Красина:
- Людмила Михайловна, ваши друзья рассказали нам, что вы ответственны за украинскую секцию "Хроники".
- Странно. Насколько мне известно, в "Хронике" нет украинской секции.
Они были правы. Большинство новостей с Украины поступало через меня. Но специальной украинской секции не существовало. Так что с формальной точки зрения показания Якира и Красина были неточны.
Затем пришла очередь вопросов об украинском комитете в защиту Нины Строкатой. Комитет так и не был создан, но при обыске в квартире Якира нашли проект первого документа несостоявшейся организации.
- Я о таком комитете не знаю.
- Разве Стефания Гулык не приезжала с Украины пригласить вас войти в состав этого комитета?
- Она приезжала в Москву, чтобы найти защитника для Строкатой.
Это была чистая правда. Мы со Стефой действительно занимались поисками адвоката.
- Людмила Михайловна, вам не нужно скрывать этот факт. Нам известно, что вы были против создания этого комитета.
Если бы я созналась, это могло бы помочь мне, но повредить украинцам. Я продолжала все отрицать.
В то же время я опасалась, что Стефу вызовут на допрос и станут ссылаться на якобы полученные от меня показания. Мол, Людмила Михайловна Алексеева нам все рассказала, и мы знаем, что вы были курьером комитета в защиту Строкатой. Вернувшись с допроса, я первым делом разыскала одного из друзей, который согласился поехать во Львов и встретиться со Стефой. Он должен был предупредить ее, что я отрицаю все, что касается комитета, и ей следует придерживаться той же тактики. Как рассказал потом мой эмиссар, Стефу действительно вызывали на допрос и предъявили ей мои "признания". В ответ она совершенно инстинктивно хлопала глазами и удивлялась, приговаривая, что это, должно быть, ошибка, потому как она ничего подобного не помнит.
- Не зря же меня называют актрисой, - улыбнулась она, когда мы с ней снова увиделись.
* * *
Владимир Павлович не спросил меня, что решила Ирина. Он был достаточно умен, чтобы понимать: если бы она согласилась эмигрировать, я сама завела бы об этом разговор.
- Вы осознаете, насколько серьезно положение Ирины? - начал он.
Я согласно кивнула.
- Думаю, все стало бы намного проще, если б кто-нибудь позвонил нам и дал адрес, где печатается "Хроника", - продолжал он. - Тому, кто позвонит, необязательно себя называть. Достаточно позвонить мне по прямому телефону, назвать адрес и повесить трубку. Может, вы скажете Ирине…
- Простенько, но со вкусом, - оценила я его предложение.
Он улыбнулся.
- Владимир Павлович, во-первых, Ирина не знает, где печатается "Хроника". Во-вторых, я не могу предлагать такое безобразие порядочному человеку. Я не могу просить ее сделать то, чего я сама не сделала бы, даже если б и знала, где печатается "Хроника".
- Я понимаю, - ответил он. И мне показалось, что он действительно понимает.
Ирину арестовали 3 января.
На следующий день меня опять вызвали к куратору.
Владимир Павлович расставил точки над "и":
- Людмила Михайловна, мы арестовали Ирину. Арестовали потому, что редакторы "Хроники" пренебрегли нашим предупреждением и опубликовали двадцать седьмой выпуск.
* * *
Следственные органы располагали сведениями о "Хронике", полученными от Якира и Красина. Они дали показания более чем на двести человек. На названных ими людей заводили дела, от них добивались показаний. По большей части это был, можно сказать, второй эшелон корреспондентов и читателей бюллетеня - люди не из Москвы, а из других городов и союзных республик, которые познакомились с Якиром и доверились ему, но контактов с редакцией не имели. Многие активисты "Хроники" оставались следствию неизвестными, некоторые были под подозрением, но не было фактов, подтверждающих их предполагаемую причастность. Допросы продолжались.
Дочь Якира Ирина тоже дала показания, но только против самой себя. Она заявила, что это она была редактором "Хроники" и готова нести за это ответственность. "Так легче", - объяснила она друзьям свою выдумку.
Шиханович не просто подтвердил свидетельства, данные Якиром и Красиным, а еще добавил от себя то, что считал удачной находкой. Он решил, что нужно назвать какое-то одно имя, и его выбор пал на Олю Барышникову - одну из наших машинисток, мать-одиночку с тремя детьми. Поскольку двое детей совсем маленькие, рассуждал Шиханович, КГБ не пойдет на то, чтоб ее арестовать. Он оказался прав. Олю не арестовали. Ее несколько раз таскали на допросы, после чего уволили из института. В свое время это я рекомендовала ей Шихановича. Тогда она спросила, можно ли ему доверять.
- Можете доверять ему так же, как доверяете мне, - заверила я ее.
Теперь Шиханович выбрал ее в качестве жертвы. Ко мне он проявил милосердие и не упомянул, что это я печатала первые восемь копий "Хроники" и вручала их ему для передачи машинисткам.
Муж Ирины Белогородской, Вадим Делоне, пытался убедить жену дать показания. Он не скрывал, что делает это под нажимом КГБ. Как и Коля, он повторял: "Тюрьма не место для женщины". Он там побывал, он знает не понаслышке, о чем говорит, убеждал он нас с Ларисой. Единственное, что мы могли ему возразить: "Мы знаем Ирку. Если она даст показания, она себе никогда этого не простит". И мне, и Ларисе хорошо был знаком мужской политзэковский шовинизм, так что мы понимали - спорить с Вадимом бесполезно.
* * *
- Как бы вы охарактеризовали Ирину Белогородскую? - начал следователь на очередном допросе.
- Я бы охарактеризовала ее как порядочную, честную, прекрасную женщину.
- Вы могли бы назвать ее своей подругой?
- Конечно. Близкой подругой. - У нас было принято говорить самое хорошее об арестованных друзьях и знакомых. Перед судом обвиняемым дадут прочитать записи допросов свидетелей, и доброе слово их поддержит.
- Вы когда-нибудь ссорились?
- Никогда.
- Тогда я хотел бы дать вам прочитать ее показания.
Следователь протянул мне два листка. Это был протокол допроса Ирины. Она сказала, что я печатала первые восемь копий всех выпусков "Хроники" и редактировала 14-й выпуск.
Так оно и было на самом деле, и Ирина это знала. Несколько раз она и ее бывший муж, Ваня Рудаков, забирали у меня отпечатанные копии и передавали Шихановичу. Как-то вскоре после ареста Наташи Горбаневской Ира попросила меня встретиться с ней на квартире у Ирины Якир. Нужно было редактировать 14-й выпуск "Хроники", и мы проработали всю ночь.
- Нет, - заявила я, прочитав протокол. - Ирина Белогородская не могла это сказать. Она честная женщина и не будет говорить неправду.
Надежда была на то, что следователь сообщит ей, что я не подтверждаю ее показания, и она поймет, что тем самым я хочу ей передать: "Ирка, остановись. Не позволяй им себя сломать. Не давай свидетельств, которые они могут использовать против других людей. Не бери грех на душу".
- Вы хотите сказать, что действительно не верите тому, что Ирина сотрудничает со следствием? - казалось, следователь был искренне удивлен.
На следующем допросе мне передали записку от Ирины: "Люда, я действительно все это сказала. Как Лара? Передай ей от меня привет". Почерк, несомненно, принадлежал Ирине.
- Теперь вы верите, что она сотрудничает со следствием?
- Нет, - стояла я на своем. - Это можно подделать. Ирина неспособна давать такие показания.
- А как вы посмотрите на то, чтобы с ней увидеться? - предложил следователь.
Нам предстояла очная ставка.
Сразу после допроса я отправилась навестить Толю и Ларису. Толя был в ярости:
- Если увидишь Ирину, скажи, что мы с Ларой в ужасе от ее поведения.
Лариса промолчала. Ей не хотелось ни поддерживать осуждение, ни спорить с Толей. Ничего не сказав, она оставила вопрос на мое усмотрение.
* * *
Ирина выглядела смущенной. Казалось, она в замешательстве и не знает, чего ожидать - обниму я ее или стану стыдить.
- Ирка! - воскликнула я и бросилась ее обнимать.
- Не подходить! - рявкнул тюремщик.
Мы сели за маленький стол, напротив друг друга. Перекрестный допрос начался.
- Людмила Михайловна, вы знаете эту женщину?
- Да, это моя близкая подруга.
Лицо Ирины просветлело. Она испытала явное облегчение, услышав, что я продолжаю считать ее близкой подругой.
- Ирина, вы знаете эту женщину? - продолжал следователь.
- Да, это моя близкая подруга.
- Ирина, расскажите следствию, что вам известно о роли Людмилы Михайловны в издании "Хроники текущих событий".
- Поскольку меня заверили, что от моих показаний никто не пострадает, я повторяю, что видела, как Люда редактировала 14-й выпуск "Хроники". Также я знаю, что Люда печатала первые копии предыдущих выпусков "Хроники" и что их потом забирал Юрий Шиханович.
Здесь я применила все свои актерские способности, даже те, которых у меня никогда не было, чтобы изобразить крайнее удивление.
- Людмила Михайловна, вы подтверждаете эти показания?
- Я их отрицаю.
- Вы хотите сказать, что Ирина дает ложные показания?
- Я бы не хотела так говорить.
- Тогда почему, как вы думаете, она это делает?
- Это для меня загадка.
После допроса нам дали несколько минут поговорить. Я решила высказать все, что думаю, не обращая внимания на тюремщиков.
- Ирка, я понимаю, ты говоришь все это потому, что тебя уверили: никто не пострадает в результате твоих показаний. Но как же ты можешь верить этим крокодилам?
Со стороны сидевших за мной двух "крокодилов" послышалось тихое шевеление. Но сейчас неважно, кто нас слушает и что они слышат.
- Но я верю, они сдержат обещание, - оправдывалась Ирина.
- Ирка, это безумие. Я знаю тебя. И знаю, что, если ты купишь свободу такой ценой - свидетельствуя против других людей, - тебе жить не захочется. Подумай о душе!
Я была уверена, что, услышав такое, тюремщики тут же выставят меня вон, но они не шелохнулись.
- Люда, расскажи мне о Толе и Ларе.
- Толя категорически против того, что ты делаешь.
- А Лара?
- Она ничего не сказала.
Нас прервали, встреча закончилась. Я встала, обняла Ирину и под крики тюремщиков: "Обниматься не разрешается!" - успела сказать ей на прощанье:
- Надеюсь, ты одумаешься!