На станции нас всех поместили в пустое багажное отделение, в котором мы должны были ждать до 7 часов вечера. У дверей поставили часового, чтобы никого не выпускать. Ровно в 7 часов подошел пассажирский состав и началась посадка. Попрощавшись с родными я занял место у окна вагона. Дождь не переставал лить. Снова заиграл оркестр, и наш состав тронулся в темноту осенней ночи.
* * *
На душе было тоскливо, хотелось слезами облегчить состояние, но слезы удерживало присутствие других людей.
Когда наш вагон поровнялся с перроном, я увидел мать стоявшую у телеграфного столба, по ее лицу текли слезы и мне припомнились слова из песни: "…Всю глубину материнской печали трудно пером описать…"
Проехали Рыбинск, Бологое, Дно - потом свернули на юг - Великие Луки и Себеж - граница Латвии. Здесь политрук обходил вагоны с вопросом: нет ли больных? Потом двери закрыли и эшелон начал отстукивать километры.
Причина для закрытия дверей была основательная. Каждый новобранец уходя в армию одевался в самую ветхую одежду, поэтому наш вид мог вызвать, у жителей Латвии, превратное суждение о Красной Армии вообще. 7 октября прибыли в Резекне, судя по вокзалу - это был маленький городишко, утопавший в зелени деревьев. Поразмяв ноги в ходьбе по перрону, мы снова разместились по вагонам и состав отогнали за город в тупик. Там мы простояли до вечера. Поздно вечером отправились дальше, и в полночь прибыли в г. Двинск, где и начали выгружаться. Часть, куда я попал, была 152-мм корпусной артиллерией, стоявшей в бывших кавалерийских казармах, в пригороде. Казармы находились в двух местах, ближе к железной дороге - штаб, комендантский взвод, 1-й дивизион и кухня. Через улицу склады, мастерские и большой блок буквой Е, там были клуб, гауптвахта, военторг, 2 и 3-й дивизионы, а напротив через площадь - баня и прачешная.
Полк этот месяц тому назад был переброшен из Финляндии. Многие из комсостава за боевые заслуги имели ордена, в числе таких был и командир полковой школы, в которую я был зачислен. Полк имел новое техническое оснащение: тракторы на гусеничном ходу для орудий, с кузовами для прислуги, автомашины и др. В одной из казарм я и должен был отбывать двухнедельный карантин.
БОЕЦ
"Артиллеристы - точней прицел.
Наводчик зорок, разведчик смел.
Врагу мы скажем -
"Нашу родину не тронь
А то, откроем сокрушительный огонь".
Через две недели, утром после завтрака, нас выстроили во дворе и батальонный комиссар вместе с командиром полка, поздравив с окончанием карантина, приступили к назначению нас в то или иное подразделение, считаясь с образованием каждого. Одни шли в батарею, в полковую школу, а другие - с техническим и высшим образование шли в учебный батальон или 1-ю батарею, откуда выходили офицерами запаса. Я попал в полковую школу, во взвод разведки.
Зимой день бойца начинался в 6 часов утра, а летом в 5. Время всегда так было распределено, что боец не мог урвать минутку - написать домой письмо. Передавали, что тов. Тимошенко распределил время так, чтобы некогда было думать о посторонних вещах, кроме учебы.
В Прибалтике мы получали пищу и одежду на много лучшие, чем в Советском Союзе. Правительству нужно было не ударить лицом в грязь перед освобожденными братьями, потому и в город нас не пускали, пока не расформировали Латышскую Армию. Во время карантина мы получали пищу прямо на улице из кухонного окна в котелок, а остатки сливались в стоявшие во дворе бачки. Во время обеда возле забора собирались латыши, преимущественно подростки, с ведрами и, когда мы уходили, перелезали через забор и вычерпывали содержимое бочек. С населением нам разговаривать было запрещено и нам оставалась одна возможность - разговаривать только друг с другом. Эти жирные отходы из бочек направляли наши мысли на то, что латышская скотина на много сытее, чем люди нашего социалистического отечества. Командный же состав старался все время выставить жизнь Латвии в неприглядном виде, уверяя бойцов, что страна эта была в постоянной безработице, в голоде, а жители вынуждены мол питаться - отбросами от обеда, что мы видим за забором.
День курсанта начинался в физкультурном зале, где проходили зарядку. Или бегали 15 минут по улице.
День бойца был заполнен с б часов утра до 10 часов вечера так: подъем, умыванье и заправка постелей, утренняя поверка одежды от насекомых, стрижка, чистка обуви, осмотр противогаза, винтовки и прочего, перекур и подготовка к завтраку, завтрак, политзанятия, тактика или занятие с материальной частью - в любую погоду на дворе, зимой всегда отправлялись на лыжах за город, вели журнал разведки, затем обед, мертвый час, самоподготовка: чтение политической литературы, главным образом сочинений Ленина, подготовка к следующему дню; у кого из бойцов хорошие успехи, тому разрешали в это время писать письма домой. Ужин. Разучивание песен, чистка обуви и подготовка к вечерней поверке. Вечерняя поверка, отбой.
Обмундирование получали следующее: сапоги, шинель, 3 пары портянок, 1 пара нижнего белья лежала в ранце неприкосновенным запасом, 2 гимнастерки, 2 пары брюк, 1 пара выходная.
Верхняя одежда давалась на полгода. Каждую субботу была баня и в этот день менялось белье. Верхнюю одежду стирали сами, покупая мыло на свои деньги, а кто курил, стирал без мыла, деньги шли на покупку махорки. В воскресенье, под руководством среднего командира строем шли в город, а зимой начинался обязательный лыжный кросс, продолжавшийся всю зиму. Одиночные отпуска давались только тому, кто успевал в занятиях. Я, как участник полковой самодеятельности был освобожден от несения караульной службы и имел возможность посещать Дом Красной Армии, где устраивались танцы, сеансы кино, приезжал хор Александрова, выступал и наш хор, получивший на Олимпиаде при Б. В. О. первое место, в этом хоре участвовал и я, а к празднику 7 ноября получил 25 рублей за отличную боевую и политическую подготовку и сфотографировали для газеты.
Происходили в полку и довольно частые самовольные отлучки. К примеру: боец Г-ко, 2-й год службы, за первую отлучку имел 5 суток гауптвахты, за вторую отлучку 10 суток, за третью поймали и судили в полковом клубе - показательным процессом. Приговор - "расстрел". На этом факте надо остановиться. Этот боец имел в городе свою пассию - латышку, к которой и приходил на квартиру в вольной одежде. В третий раз он подарил часовому свои часы и убежал с гауптвахты, был пойман в гражданской одежде у дамы своего сердца, в этой одежде сфотографирован для вещественного доказательства…
Прошла зима, а в апреле полк наш выехал в летний лагерь в Литву.
Лагерь
"Далеко родные осины,
Далеко родные края.
Как мать дожидается сына,
Родная сторонка моя…"
Полк наш расположился в густом лесу, на берегу речки, возле станции Пожеймяне, в Восточной Литве. Для бойцов предназначались большие деревянные здания без окон, рам и дверей. В помещении с обеих сторон нары. Ближе к железной дороге стояли небольшие домики для комсостава. По другую сторону дороги находилась литовская артиллерийская часть, которая еще не была расформирована, но уже имела советских политруков. В одну из теплых апрельских ночей я проснулся от крика дневального - "Тревога!" Слышались приглушенные голоса. Бойцы хватали винтовки, противогазы, а у дверей старшина выдавал патроны и приказывал заряжать ружья. Весь лагерь напоминал муравейник. Взвод, в котором я находился, побежал в темноту ночи к полустанку. Дорогой мы услышали, что недалеко от нас стоявшая литовская часть взбунтовалась, перебила политруков и двинулась к станции. Подбежав к вокзалу мы увидели стоявшие легковые машины и несколько человек из войск НКВД. Меня с двумя разведчиками лейтенант оставил при себе, а остальные отправились вправо и влево вдоль полотна железной дороги, для охраны стрелок пути.
Когда рассвело подошел товарный состав, из леса начали выводить литовских солдат и офицеров, многие из них были полураздетые. В вагон их набивали по 50–60 человек. Офицеров поместили отдельно от солдат.
После ухода состава на северо-восток, полковник войск НКВД предупредил всех нас, что за разглашение виденного нами, мы будем судимы Военным Трибуналом. Так демобилизовывал Сталин войска братских республик.
Постояв, после расправы с литовскими солдатами, еще две недели, полк в середине мая выехал на боевые стрельбища в Ново-Свицяне, артполигон. Через двое суток путешествия, остановились в нескольких километрах от полигона на берегу озера Малетай и приступили к изготовлению из концентратов ужина. После ужина я пошел к озеру и на берегу, прислонившись к сосне, задремал. Очнулся от криков несшихся от машин, услышав как старшина распределял школу по батареям для участия в стрельбах..
Полигон представлял из себя песчаное поле с мелким и редким сосняком, а по другую сторону озера темнели громады сосен.
Перед моим уходом, меня предупредили, чтобы я к наблюдательному пункту полз незамеченным, что я и проделал, свалившись в окоп. Наблюдательный пункт был хорошо замаскирован, с двойным накатом, и только впереди через небольшой просвет, словно две кобры, торчала стереотруба.
Доложил командиру о своем прибытии. Тот позвал командира отделения разведки, младшего сержанта Либиса, и что-то ему приказал. После их разговора я начал вести журнал разведки. Связь и радио налажены еще не были, и командир батареи обрушился на радистов за халатное отношение к делу. В это время послышался рокот мотора, крик, и в окоп свалился связной от командира полка, доложивший комбату, что через 15 минут начнется учебная бомбежка. Не успел он окончить свой рапорт, как все бросились наверх к машинам. Остановились далеко за озером, подъехали еще две машины для проверки материальной части и людей. Вскоре прибыл начальник штаба полка и долго совещался с командным составом…
Как впоследствии стало известно, произошла ошибка, стоившая жизни командира 1-го огневого взвода. Во время прицепки орудия к трактору, он попал между машинами и был раздавлен.
Возвратившись назад, нашли все на своих местах: проложили связь, развернули рацию, и батарея была готова к бою.
Случается в жизни, что с первого раза можно определить хорошие качества человека, к которому появляется искреннее расположение и уважение. Вот таким человеком оказался командир 5-й батареи, с которым я был из одного города. Кроме личных качеств верного друга, он был прекрасный стрелок артиллерист, что доказал на манёврах, в которых наша батарея вышла на первое место.
К вечеру после стрельбы и ужина двинулись на запад, по лесной проселочной дороге, вдоль озера.
Был теплый майский вечер, пахло перегнившей листвой, острым запахом дубняка и горькой осины. Озеро тянулось узкой полоской с востока на запад. Наступали сумерки, но вода в озере оставалась прозрачной как слеза. Лучи заходящего солнца падали на деревья, бросавшие тень на озеро и вода в этом месте была бурой и отдавала бездонной пустотой. Я исколесил Литву вдоль и поперек, но красивее этого восточного места страны не видел нигде, хотя почва здесь для крестьян была скудная, но природа дарила им цветочную красоту, леса, рощи, живописные холмы и пригорки, массу озер, рек, ручьев. С жителями я часто встречался и, несмотря на то что советская власть отняла у них все, что необходимо живому человеку, они оставались ласковыми и приветливыми, но упорными и твердыми в своих целях.
Так, с ночными остановками и сном под открытым небом, проехали мы Вильно, Каунас и к вечеру второго дня остановились в городке Россейнай. Пробывши в нём трое суток, двинулись дальше, и последним городком нашей стоянки был Тауроген, в трех километрах от немецкой границы. Часть наших бойцов (огневые взводы) осталась перед городком, а мы поехали по шоссе в поисках места для НП. (наблюдательный пункт). На окраине городка, на берегу речки, такое место и обнаружили. В стороне от реки находился католический храм, большой двор, двухэтажный дом, в котором и остановились. Рано утром отправились за боевым снаряжением на склады, бойцы сдали винтовки, получив взамен карабины и другую материальную часть. Наблюдательный пункт мы устроили на церкви, откуда была видна вся окрестность. Меня лейтенант оставил при себе, спать в доме священника. Все эти дни чувстовалось какое-то напряжение. По мосту на правом фланге день и ночь шли машины, танкетки, орудия и все исчезало в пыли, как в грозной пасти зверя, имя которому - война, и приход которого невольно чувствовался инстинктивно каждому бойцу.
План "Барбаросса"
"Долины во мгле засыпали,
Молчит опечаленный лес.
Холодные звезды взирали
На спящую землю с небес.
Они, опуская бесстрастно
Лучистые взоры свои, и
Видят как все, что прекрасно,
Забыто навеки людьми.
И видят, что ложь торжествует
Над правдой святой и добром,
Что дикая сила ликует -
Позорным гордясь торжеством,
Что дремлет земля изнывая,
Но бодрствует горе на ней…
И падают звезды мерцая -
Как слезы из Божьих очей".В. А. М.
Наступил рассвет 22 июня 1941 года. По линии западных границ от Баренцова до Черного моря загремели залпы немецкой артиллерии. Здесь наступала сильная группа фельдмаршала Бока, нацеливая главный удар на Минск, после Смоленск, Москву, а группа фельдмаршала Лееба имела задачу забрать Прибалтику и выйти к Ленинграду.
В это утро творился сплошной ад - раздавался страшный грохот, рвались снаряды, над головой выли самолеты, звенели выбитые стекла. Война вступила в свои права. Самолеты летали так низко, что воем своим заглушали артиллерийские разрывы. Обстрел нашей местности, на которой стоял дом священника и нашего временного убежища, вскоре прекратился и немцы перенесли огонь на центр города, а за рекой показались первые немецкие танки, обстреливавшие из орудий и пулеметов наши огневые точки. Последние держались с час, пока не влетели на воздух от вражеского огня, похоронив под своими обломками защитников. Мост, перед отходом наших войск, был взорван пограничниками и обломки свай, а также крутой подъем берега реки, не давали немецким танкам проходу. Эта преграда спасла на первое время защитников от плена. Я с большим риском взобрался на церковь и, как ни странно, за исключением выбитых стеком, никаких попаданий в нее не было и находившимся там предложено было опускаться в подвал, куда бойцы и спустились.
Перед командиром батареи стоял разведчик и докладывал, что немцы наводят понтоны, дорога забита разбитыми машинами, убитыми лошадьми и ехать можно только по улицам городка, минуя главную дорогу. После этой информации командир батареи приказал собираться. В это время заработал телефон. Связисты добрались до огневой позиции. Им комбат приказал взорвать все, что они не могут забрать с собой и двигаться на Скаудвилли, пообещав догнать их в дороге. На горячую просьбу священника, комбат разрешил ему и его сестрам ехать с нами до околицы города…
Город был основательно разбомблен: торчали трубы догоравших домов, дополнявших треском пожара шум самолетов, слышались далекие артиллерийские разрывы и, нигде, ни одной души кроме нас. Осторожно минуя воронки от разорвавшихся снарядов, мы выехали за город. Священник пошел с сестрами по проселочной дороге. Подъезжая к лесу мы стали встречать бойцов, пехоту, пограничников, приписной состав с лопатами, кирками, прямо с работы, все по виду были спросонья без обуви и гимнастерок; вся эта масса брела по обочинам дороги, опустив головы. На их измученных лицах лежала печать полнейшей покорности судьбе. Мы проехали еще с километр, и тут, возле деревянного моста, нас задержал пехотный майор из штаба дивизии, он направлял отступавших в места сбора. Тут же сапёры минировали мост. Майор проинформировал нас о противнике и сообщили, что наша батарея должна держать под обстрелом дорогу около Скаудвилля, дабы задержать наступающие немецкие танки, пока не подойдет танковая дивизия Черняховского (в конце войны он был в звании генерал-полковника и командовал фронтом), у Скаудвилля мы догнали батарею, стоявшую по обочинам дороги и поджидавшую нас. По дороге двигались грузовики, легкие орудия, которые тянули лошади, танкетки, двуколки - издали казалось все это сплошной лентой.
В это время из-за леса вынеслись три немецких самолета-разведчика, промелькнули над нами и начали набирать высоту, одновременно разворачиваясь вдоль дороги. Началась паника. Успевшие убежать в лес - спаслись. Самолеты один за другим, с небольшими интервалами, со страшным ревом неслись вниз, пуская пулеметные очереди. Мы бросились с дороги, но камни и стрельба прижали нас к земле. После третьего налета самолеты набрали высоту и улетели к границе. Поднявшись с земли мы пошли к нашим машинам и орудиям. Все было цело. Только кругом слышались стоны раненых, лошадиное ржание, треск горевших машин и барабанной дробью взрывались пулеметные ленты… Показавшийся из-за леса луч солнца осветил страшную картину. Собравшись вместе мы направились по проселочной дороге. Километров через пять остановились и комбат выслал разведку; через полчаса она вернулась и сообщила, что путь свободен. Поехали дальше. Перевалили высоту и только спустились с холма, как попали под артиллерийский обстрел. Все выбежали из машин и побежали к лесу. Первый снаряд просвистел над головой и разорвался сзади. Я бросился на землю, чувствуя что задыхаюсь от бега, сердце так колотилось, словно ударялось о что-то твердое. Орудия ударили несколько раз порознь, а потом залпом, перенеся огонь вправо, влево. Взметнулась земля, все заволоклось дымом, пеплом. Слышался шум скошенных сосен, напоминавший треск деревьев на большом костре… Я как бы сросся с землею. Пушки били минут 15, потом сразу все стихло. Поднявши голову я увидел, как комбат показывал рукой в сторону машины. Когда все собрались, мы двинулись дальше. Дорога становилась все хуже и хуже, машина прыгала, наклонялась, казалось вот-вот перевернется. Километров через пять остановились и лейтенант Быков рассказал подробности первого часа войны.