Структуру книги пока отложим в сторону – о ней есть смысл поговорить отдельно, – а покуда обратимся к самой работе. Она вызывала шок. Начнем с того, что ее автор, Никколо Макиавелли, противоречил всему, чему до него учили другие авторы, писавшие сочинения на подобные темы. Все они в полном согласии друг с другом твердили, что государю надлежит "следовать стезе добродетели" – он как правитель должен быть справедлив, тверд и умерен, а как государь милосерден, щедр, честен и верен своему слову.
"Отнюдь нет", – отвечает им Макиавелли. – "Все зависит от обстоятельств".
Он говорит читателю, что свои советы основывает не на пустой теории, а на реальности и на примере не воображаемых государств, а самых настоящих республик и королевств.
И дальше он начинает систематически, кирпич за кирпичом, разносить стену, веками стоявшую вроде бы незыблемо.
II
Про стену, стоявшую веками – это вовсе не преувеличение. Можно даже сказать – тысячелетиями, если начинать от Платона. Toго интересовали вопросы государства – и диалоги Платона выстроены так, что кажyтся разбором идей справедливости и блага на примере государства как объекта, пригодного для анализа.
Аристотель тоже определяет государство как "общение, организованное ради общего блага".
Это, так сказать, то, что касается античности – предмета, глубоко чтимого гуманистами. Но и авторитетнейшие авторы эпохи христианства думали в том же направлении. Скажем, доминиканский монах, ученый-богослов Фома Аквинский (Аквинат), творивший в ХIII веке, чьи сочинения стали своего рода энциклопедией официальной церковной идеологии, в труде "О правлении властителей" касается вопроса власти, и положения свои строит как раз на Аристотеле.
Заглянем в энциклопедию, и мы увидим там вот что:
"От Аристотеля Аквинат перенял мысль о том, что человек по природе есть "животное общительное и политическое". В людях изначально заложено стремление объединиться и жить в государстве, ибо индивид в одиночку удовлетворить свои потребности не может. По этой естественной причине и возникает политическая общность (государство)".
То есть государство – естественная вещь, упорядоченная общность. И даже более того. Согласно Фоме Аквинскому, "деятельность монарха схожа с активностью бога. Прежде чем приступить к руководству миром, бог вносит в него стройность и организованность. Так и монарх первым делом учреждает и устраивает государство, а затем начинает управлять им. Цель государственности – "общее благо", обеспечение условий для достойной, разумной жизни".
Этические вопросы права и справедливости, как мы видим, стоят на первом месте – так что Эразм Роттердамский свой трактат "О воспитании христианского принца с точки зрения этики" писал не на пустом месте, а на более чем солидном классическом основании.
Что же до сущности государства, то тут, по Фоме Аквинскому, дело обстоит так:
"Сущность власти – это порядок отношений господства и подчинения, при котором воля лиц, находящихся наверху человеческой иерархии, движет низшими слоями населения. Данный порядок заведен Богом. Таким образом, по своей исконной сути власть есть установление божественное. Потому она неизменно добро, всегда нечто хорошее, благое".
В общем, к 1514 году, тому году, в котором Никколо Макивелли был написан "Государь", известно как незыблемая истина, что государь должен быть милостив к своим подданным.
В истинности этого положения не сомневаются. В этом сходятся ненавидящие друг друга гуманисты (вроде Лоренцо Медичи Великолепного, для которых радостно-языческие картины Сандро Боттичелли есть олицетворения красоты) и угрюмые аскеты вроде Савонаролы, для которых нет ничего, кроме истинно христианских добродетелей, истинного благочестия.
Ибо известно и от праведных христианских авторов, и от превозносимых гуманистами Платона и Аристотеля, что "государь должен быть милостив к своим подданным".
"Да ну?" – спрашивает Макиавелли и обьясняет:
"По каковому поводу уместно заметить, что людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое – не может; из чего следует, что наносимую человеку обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести".
А надо отметить, что герцог миланский, Лодовико Сфорца, про которого нам кое-что известно из чтения предыдущих глав, именно так и поступал: вырезал под корень весь клан тех, кому навредил, нo никогда не трогал людей, от которых ожидал верности.
Поссорившись со своим братом, кардиналом Асканио Сфорца, Лодовико не пустил его в свою крепость и так и написал ему – "хоть вы мне и брат, а была у нас с вами ссора, и теперь я не могу вам доверять".
И абсолютно все люди, принадлежавшие к "политическому классу" государств Италии того времени, об этом случае знали.
Так что выходило, что циничная рекомендация Никколо Макиавелли полностью соответствовала и правде жизни, и принятой практике.
Или, скажем, Макиавелли приводит теоретическое рассуждение на тему о том, что при вторжении сильной державы в регион, состоящий из многих слабых государств, захватчик найдет много охотников стать ему союзником – конечно же, для того, чтобы решить собственные задачи. И это хорошо, и это можно и нужно использовать – но ни в коем случае нельзя позволить одному из этих союзников слишком усилиться. И приводит пример – король Франции Людовик XII успешно начал свою кампанию в Италии, и сделал это с помощью союзников, Венеции и папы Александра VI.
Но король понаделал ошибок:
"Не успел он войти в Милан, как предпринял обратное: помог папе Александру захватить Романью. И не заметил, что этим самым подрывает свое могущество, отталкивает союзников и тех, кто вверился его покровительству, и к тому же значительно укрепляет светскую власть папства, которое и без того крепко властью духовной".
А уж его решение согнать с престола короля Неаполя и разделить его владения с испанцами – это и вовсе непростительная глупость: "Домогаясь Неаполитанского королевства, он разделил его с королем Испании, то есть призвал в Италию, где сам был властелином, равного по силе соперника, – как видно, затем, чтобы недовольным и честолюбцам было у кого искать прибежища. Изгнав короля, который мог стать его данником, он призвал в королевство государя, который мог изгнать его самого".
И Макиавелли добавляет, что все случившееся было делом закономерным – и ссылается на свой собственный непосредственный опыт: "король Людовик потерял Ломбардию только потому, что отступил от... правил, которые соблюдались государями, желавшими удержать завоеванную страну. И в этом нет ничего чудесного, напротив, все весьма обычно и закономерно.
Я говорил об этом в Нанте с кардиналом Руанским, когда Валентино – так в просторечии звали Чезаре Борджиа, сына папы Александра, – покорял Романью: кардинал заметил мне, что итальянцы мало смыслят в военном деле, я отвечал ему, что французы мало смыслят в политике, иначе они не достигли бы такого усиления церкви.
Как показал опыт, церковь и Испания благодаря Франции расширили свои владения в Италии, а Франция благодаря им потеряла там все"
Читалось все это людьми, которые своими глазами наблюдали, как сперва рухнули итальянские государства под ударами короля Франции Карла VIII, как потом рухнули его итальянские завоевания под ударами коалиции, созданной папой римским, Александрoм VI Борджиа, как старательно наследник короля Карла, Людовик XII, восстанавливал французскую империю в Италии – c помощью Александра VI, поменявшего фронт, – и как рухнули итальянские владения Франции во второй раз, под ударами коалиции, где важнейшую роль играли и папа Юлий II, и корoль Испании Фердинанд.
И опять выходило, что разбор ситуации справедлив и что король Людовик, помогая своему "верному другу и союзнику", папе римскому Александру VI, сделал непростительную глупость, а уж доверившись честному слову и договору о полюбовном разделе Неаполя с испанцами, oн и вовсе загубил свое дело.
То есть получалось, что измена союзнику, отказ от честного слова и прочие неблаговидные дела идут государям на пользу, а верность союзнику и верность своему честному слову идут государям во вред? Kонечно, с большой – с очень большой – натяжкой все вышесказанное можно было отнести к аберрациям конкретной политической ситуации и, так сказать, к "техническим сбоям" системы.
Но как следовало воспринимать критику другого рода, направленную уже не на конкретные решения тех или иных правителей, а на "моральные основы общества"?
III
Чего, например, стоит такая рекомендация: "обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их распробовали как можно лучше"?
Или такая сентенция: "когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества"?
И Макиавелли, истинный флорентиец, прибавляет, что смерть родственника как-никак не изменишь и не отменишь, а вот конфискованная собственность может быть отнята и возвращена обратно ее законному владельцу. Из чего, собственно, и следует решение Лодовико Сфорца о по возможности полном истреблении своих врагов и соперников целыми семьями – дело не в жестокости как таковой, а в целесообразности.
Как насчет фундаментальной для Фомы Аквинского идеи о правителе – отце народа, источнике справедливости, которого следует почитать должным образом, ибо власть его – от Господа?
У Макиавелли и по этому поводу есть свое особое мнение:
"Итак, возвращаясь к спору о том, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись, – скажу, что любят государей по собственному усмотрению, а боятся по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого".
Или вот любопытное рассуждение Макиавелли: "политическая проблема как болезнь – когда ее легко вылечить, ее тяжело распознать, а когда легко распознать, то уже не вылечишь".
Поэтому действовать надо своевременно и решительно, а то пройдет нужный момент, и окажется, что "случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро бесполезно"?
То есть как это – делать зло "поздно"? Hе "нехорошо", а "поздно"? А если делать его вовремя? Ну, тогда это целесообразно – говорит читателю Макиавелли. И рассказывает историю кондотьера Оливеротто ди Фермо. Все современники Макиавелли знали, что Оливеротто был жестоким убийцей, захватившим власть в Фермо посредством переворота.
В "Государе" описано, как все это было проделано:
"...[Оливеротто] устроил торжественный пир, на который пригласил Джованни Фольяни [своего дядю, брата своей матери] и всех именитых людей Фермо. После того, как покончили с угощениями и с принятыми в таких случаях увеселениями, Оливеротто с умыслом повел опасные речи о предприятиях и величии папы Александра и сына его Чезаре. Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг поднялся и, заявив, что подобные разговоры лучше продолжать в укромном месте, удалился внутрь покоев, куда за ним последовали дядя и другие именитые гости. Не успели они, однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто там находился. После этой резни Оливеротто верхом помчался через город и осадил во дворце высший магистрат; тот из страха повиновался и учредил новое правление, а Оливеротто провозгласил властителем города".
То есть Оливеротто предательски перебил доверившихся ему людей, его гостей, которые не сделали ему ничего плохого, а уж заодно прикончил и собственного дядю, брата своей матери, человека, заменившего ему отца, – и все это для того, чтобы захватить власть в городе и править им самолично, единовластно и ни с кем не считаясь. Это плохо?
Ну, как сказать... Макиавелли сообщает своим читателям:
"Истребив тех, кто по недовольству мог ему навредить, Оливеротто укрепил свою власть новым военным и гражданским устройством и с той поры не только пребывал в безопасности внутри Фермо, но и стал грозой всех соседей".
Таким образом, укрепив свое положение, Оливеротто жил себе в безопасности, до тех пор пока не замешался в заговор кондотьеров Романьи и не оказался врагом человека еще более коварного и жестокого, чем он сам, – Чезаре Борджиа. Чезаре убил его, когда расправился со своими мятежными командирами, что случилось буквально на глазах Макиавелли.
А как насчет самого Чезаре? Что он был за человек, нам, собственно, известно – достаточно просто посмотреть, как он шел к власти, убив собственного брата, как он завоевывал Романью, как он расправлялся с собственными подручными, если находил это полезным.
А Макиавелли говорит о нем следующее: "Каждый государь желал бы прослыть милосердным, а не жестоким, однако следует остерегаться злоупотребить милосердием. Чезаре Борджиа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению".
И даже добавляет ниже: "задавив мятеж в зародыше, Чезаре проявил больше милосердия, чем Республика Флоренция", которая, опасаясь обвинений в жестокости, не казнила главарей распри. Он, по-видимому, вспоминал свой собственный опыт, когда Синьория посылала его в раздираемый смутой и резней городок для "примирения враждующих фракций".
Он их "примирял", и через неделю резня возобновлялась опять, с новой силой.
Bзгляды Макиавелли на саму идею необходимости "милосердия, справедливости, сотворения добра" были далеки от общепринятого канона: "тот, кто отвергает действительное ради должного, действует скорее во вред себе, нежели на благо, так как, желая исповедовать добро во всех случаях жизни, он неминуемо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуждых добру".
И в конечных выводах он тоже не сомневается:
"...Из чего следует, что государь, если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение отступать от добра и пользоваться этим умением смотря по надобности..."
В вышеприведенной фразе надо обратить внимание и на то, что в ней нет ничего о "справедливости", зато сказано об "удержании власти". Потому что предметом рассуждений автора "Государя", Никколо Макиавелли, "служат не этика и не справедливость", то есть совсем не то, что интересовало и Платона, и Аристотеля, и Фому Аквинского, и – если уже брать примеры совершенно современные Никколо – Эразма Роттердамского. Его интересует власть – не как инструмент, вручаемый Господом государям для создания праведного суда, справедливости и должного воздаяния злодеям, а сама по себе.
Власть как таковая.
В общем, неудивительно, что ходившие по рукам копии "Государя" Макиавелли читались в Италии как нечто наполненное такой дерзостью и таким цинизмом, что у "слушателей его речей" просто захватывало дыхание.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Лоренцо II ди Пьеро де Медичи (итал. Lorenzo di Piero de’ Medici; 12 сентября 1492 – 4 мая 1519 года) – капитан-генерал Флорентийской Республики с 1516 года и герцог Урбинский с 1516 года. Сын Пьеро II Невезучего и Альфонсины Орсини, внук Лоренцо Великолепного, отец Екатерины Медичи.
2. Для сравнения можно посмотреть на посвящение, написанное Сервантесом к его "Дoн Кихоту" через без малого сто лет после посвящения Макиавелли:
"ГЕРЦОГУ БЕХАРСКОМУ, МАРКИЗУ ХИБРАЛЕОНСКОМУ, ГРАФУ БЕНАЛЬКАСАРСКОМУ И БАНЬЯРЕССКОМУ, ВИКОНТУ АЛЬКОСЕРСКОМУ, СЕНЬОРУ КАПИЛЬЯССКОМУ, КУРЬЕЛЬСКОМУ И БУРГИЛЬОССКОМУ.
Ввиду того, что вы, ваша светлость, принадлежа к числу вельмож, столь склонных поощрять изящные искусства, оказываете радушный и почетный прием всякого рода книгам, наипаче же таким, которые по своему благородству не унижаются до своекорыстного угождения черни, положил я выдать в свет Хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского под защитой достославного имени вашей светлости и ныне с тою почтительностью, какую внушает мне ваше величие, молю вас принять его под милостивое свое покровительство, дабы, хотя и лишенный драгоценных украшений изящества и учености, обычно составляющих убранство произведений, выходящих из-под пера людей просвещенных, дерзнул он под сенью вашей светлости бесстрашно предстать на суд тех, кто, выходя за пределы собственного невежества, имеет обыкновение при разборе чужих трудов выносить не столько справедливый, сколько суровый приговор, – вы же, ваша светлость, вперив очи мудрости своей в мои благие намерения, надеюсь, не отвергнете столь слабого изъявления нижайшей моей преданности".
При дворе папы римского Льва Х
I
Кардинал Джoванни Медичи поначалу не рассматривался как кандидат на папский престол. Он прибыл в Рим только потому, что получил известия о том, что папа Юлий II, с которым у него были хорошие отношения, уже умирает. Даже прибыв на конклав, Джованни не смог сразу принять участие в заседаниях – он был болен. Однако в ходе торгов и переговоров кардиналы не сошлись ни на ком – и вот тут и всплыло его имя. Он не был светочем церкви, но у него были свои плюсы – он был щедрый и дружелюбный человек, к нему все хорошо относились, среди кардиналов у него не было врагов. К своим 38 годам он уже 25 лет как был кардиналом, и, наконец, его недостатки тоже говорили в его пользу. Да, он любил поесть и обожал празднества – но это значило, что он больше не потащит князей церкви в походы и не заставит их жить в обстановке военного лагеря. А если он часто болеет, то тем лучше – может быть, он не заживется на свете и даст шанс быть избранным кому-то другому...
Единственным человеком из конклава, все еще возражавшим против его кандидатуры, был кардинал Франческо Содерини, брат изгнанного из Флоренции Пьеро Содерини. Но и с ним договорились, пообещав женить Лоренцо, сына Пьеро Глупого, на какой-нибудь девушке из рода Содерини. Обещание было довольно шатким, но его приняли – Содерини не хотели углублять конфликт с Медичи, мир с ними был желателен.
Так Джованни Медичи 11 марта стал папой римским Львом Х. Согласно легенде, он обнял своего младшего брата, Джулиано, и сказал ему:
"Раз уж бог дал нам папство, постараeмся им насладиться".
Как мы знаем, это счастливое событие – избрание папы Льва Х – избавило Никколо Макиавелли от весьма возможной петли. Флоренция ликовала, и крики "Palle! Palle!" – "Шары! Шары!", – обозначавшие красные шары герба рода Медичи, буквально сотрясали город.
Праздники шли четыре дня без перерыва, народ угощали сладким белым вином, у входа в Палаццо Медичи, как все еще назывался дворец, конфискованный у изгнанного семейства, стояли столы с бесплатным угощением – гильдии постарались создать впечатление "полной гармонии народа с новым режимом".
Ну, праздники праздниками, а интересы семьи Медичи следовало продвигать – и делать это с такой же энергией, с какой это делали предшественники папы Льва. Джулиано Медичи – тот, которому Макиавелли писал свои "тюремные сонеты", – был отозван из Флоренции в Рим. Ходили разговоры, что ему, возможно, будет предложен престол Неаполитанского королевства.