Высказывание Маннергейма вызывает в штабе РОВСа смущение. Полученного щелчка по носу скрыть нельзя. Ежедневные докучливые посетители канцелярии на улице Колизе расходятся понуря голову. Канцелярия пустеет.
Но вот подошел грозный 1941 год. Значительная часть вчерашних антисоветских активистов и недавних поклонников Гитлера прозрела. Многие из них совершенно порвали с традиционной контрреволюционной психологией и четко заняли патриотическую позицию.
Однако остались и неисправимые. В первую очередь весь командный состав РОВСа и других сходных с ним по духу организаций.
Лишь только весь мир облетело телеграфное сообщение о гитлеровском вторжении в Советский Союз, как начальник РОВСа Витковский обратился с призывом ко всем членам этой организации включиться в начатую Гитлером "священную борьбу" и вступать в ряды германской армии.
Десятки тысяч бывших подчиненных генерала Витковского во Франции, генерала Абрамова в Болгарии, атамана Краснова в самой Германии и других "военачальников" отвергли с проклятиями этот облеченный в форму приказа призыв.
Но некоторые с восторгом отозвались на него.
В Париже запестрели эмигрантские фигуры в немецкой военной форме с повязкой на руке и напечатанным на ней словом "переводчик" или в коричневой и черной форме вспомогательных германских военных организаций - военно-инженерной (так называемой "организации Тодта") и военно-транспортной (так называемой "организации Шпеера"). Незримое и неслышимое слово "измена" повисло в воздухе. Произнести это слово вслух никто не отваживался: Париж был полон агентами гестапо.
Одним или двумя годами позже начальники отделов РОВСа на Балканах приступили с благословения Гитлера и по прямому его указанию к формированию самостоятельного крупного военного соединения - так называемого русского "охранного корпуса", предназначенного для борьбы с югославской партизанской Народно-освободительной армией. Возглавил корпус генерал Штейфон, бывший начальник штаба генерала Кутепова. Весь командный его состав, сержанты и рядовые настояли из русских эмигрантов, живших в Югославии и Болгарии.
Корпус этот зверски расправлялся с югославскими партизанами, выступившими с оружием в руках против гитлеровских полчищ, оккупировавших Югославию, и оставил по себе в югославском народе такую зловещую память, которую, по выражению этих партизан, стереть сможет лишь сотня грядущих лет.
В предыдущем моем повествовании я рассказал о политической деятельности так называемого правого сектора русской послереволюционной эмиграции. Описал я ее такой, какой она прошла перед моими глазами за время пребывания в Париже с 1926 по 1947 год. Само собой разумеется, что этот мой рассказ не претендует на исчерпывающую полноту. Я и не задавался подобной целью. Совершенно невозможно перечислить и нарисовать все политические фигуры этого правого крыла, промелькнувшие на парижском горизонте в описываемые годы. Столь же невозможно перечислить все мелкие организации, группы, союзы, объединения и общества, которые быстро возникали и быстро исчезали на этом горизонте. Да вряд ли это представило бы какой-либо интерес для читателя.
Упомяну еще вскользь, что в те годы в Париже подвизался украинский "самостийник" Петлюра, убитый на парижской улице выстрелом из револьвера эмигрантом Шварцбродом, мстившим ему за массовое истребление евреев на Украине в 1918–1919 годах. Суд над Шварцбродом превратился в сенсационный процесс и кончился оправданием подсудимого.
В те же годы подвизался в Париже и на юге Франции пресловутый белогвардейский казачий генерал Шкуро, стяжавший в годы гражданской войны громкую известность на юге России своими убийствами, разбоем, грабежами и насилиями.
Доживал свои дни и умер в Париже известный анархист Махно.
Всех не перечтешь.
Правый сектор белой эмиграции являлся численно главной составной ее частью. Именно он "задавал тон" политической деятельности эмиграции в течение первой четверти века, прошедшей с момента Октябрьской революции. Но было бы ошибкой думать, что общий облик и мышление этого массива людей, а равно и других составных частей эмиграции оставались неизменными. Об этом я уже упоминал и к этому вопросу мне неоднократно придется возвращаться в дальнейшем изложении.
Основной движущей силой в расслоении эмиграции и в постоянном изменении психологии ее большинства (а в активных ее группировках также и в перемене тактики) было общее политическое развитие в мире, в частности - и в особенности! - рост могущества и международного авторитета Советского государства. Уже крымская катастрофа 1920 года, а одним-двумя годами позже и последние "белые" катастрофы эпохи гражданской войны открыли глаза отдельным эмигрантам на истинное положение в Советской России и во всем мире и привели к полному краху их белой идеологии. Но в те годы число таких прозревших было еще ничтожно. Следующим этапом было официальное признание Советского государства рядом европейских и неевропейских держав. У значительного числа эмигрантов окончательно рухнули надежды на возобновление иностранной интервенции. Отсюда отход от политиканства, приносившего этой категории эмигрантов только разочарования в их безнадежных и безрассудных мечтаниях.
Очень большое значение для сдвигов белоэмигрантской психологии, в частности в военном секторе, имел рост военного потенциала Красной Армии, неуклонное ее совершенствование и быстро возрастающая техническая мощь. Последнее признавали даже многочисленные ее недоброжелатели из числа специалистов - иностранные и эмигрантские. Не укрылся от взора очень многих ранее реакционно настроенных белоэмигрантов и постепенный рост международного авторитета Советского Союза, а также его нарастающее экономическое могущество, сколь бы ни старались неисправимые "пророки" доказывать противное.
Тревожное международное положение середины и конца 30-х годов, возможность европейской или мировой войны вызвали у очень значительной части эмиграции стремление к полному пересмотру своих позиций в вопросе о том, какое место она должна занять в случае военного конфликта, в который был бы вовлечен и Советский Союз. Отсюда создание в Париже новой организации - Дома оборонца.
В Дом оборонца входили эмигранты, провозгласившие во всеуслышание лозунг безоговорочной защиты Советского Союза всеми доступными им способами в случае нападения на него извне. В эту организацию вошли и многие младороссы, не отрекаясь при этом от своего лозунга "Царь и советы".
Все без исключения "оборонцы" были арестованы французскими властями в день объявления войны (2 сентября 1939 года) и отправлены как "подозрительные" в административном порядке в один из концентрационных лагерей Юго-Западной Франции. Часть его узников по распоряжению германского командования была освобождена оттуда вскоре после разгрома Франции в 1940 году. Все же остальные "оборонцы" поплатились за свой патриотический порыв почти пятилетним пребыванием в петеновских тюрьмах и лагерях, из которых вышли живыми далеко не все. Многие из них тремя годами позже выехали в Советский Союз в качестве советских граждан.
Говоря об эволюции эмигрантской политической мысли, я должен упомянуть еще об одной организации, носившей название Союза возвращения на Родину. Она появилась в начале 20-х годов и существовала долго, но охватывала сравнительно ограниченный круг эмигрантов.
В заключение этой главы мне остается сказать несколько слов о "левом" секторе эмиграции, далеко не столь многочисленном по сравнению с правым и в свою очередь делившемся на ряд отдельных групп. Наиболее сплоченными и многочисленными в нем были те круги, состоявшие почти исключительно из интеллигенции, которые группировались вокруг П. Н. Милюкова - лидера дореволюционной конституционно-демократической (кадетской) партии (после Февральской революции переименованной в республиканско-демократическую).
Прошлое Милюкова всем известно. Крупный буржуазный ученый-историк, он в последние предреволюционные годы выдвинулся на политической арене как один из главарей вышеназванной партии и в качестве такового вошел на короткий срок в состав Временного правительства. Его роль в событиях лета 1917 года достаточно известна, и нет необходимости на этом останавливаться.
При каких обстоятельствах он попал в эмиграцию, я не знаю, но уже в самом начале 20-х годов он занял одно из первых мест среди ее "верхушки", именно "левого" крыла. Приблизительно тогда же он начал издавать в Париже ежедневную газету "Последние новости", просуществовавшую 19 или 20 лет - до гитлеровской оккупации Франции и бегства самого Милюкова из Парижа.
В эмиграции Милюков остался тем же, чем он был во все предыдущие периоды своей политической карьеры. Он рассматривал Октябрьскую революцию как незаконный захват власти меньшинством против якобы уже выявленной воли большинства и слепо верил, что "будущая Россия" станет буржуазно-демократической республикой по западноевропейскому типу. Он допускал возможность "эволюции большевизма до уровня западноевропейского парламентаризма" и был противником "резких скачков" и контрреволюционных переворотов, во что, как известно, верило правое крыло эмиграции.
Белую идеологию он презирал до глубины души и все 20 лет ежедневно издевался и глумился над ее апологетами.
В дореволюционном прошлом он придерживался взгляда, что "Россию надо было спускать на тормозах", и в тупоумии тогдашней правящей клики, не сумевшей это сделать, видел главную причину революции. Спасение России он видел в либерально-соглашательской политике буржуазии по отношению к царскому правительству, в его "обуздании" и переделке на конституционный западноевропейский манер. Ведя все 20 лет на страницах своей газеты антисоветскую пропаганду, он рассчитывал, что и большевиков рано или поздно можно будет "обуздать", после чего начнется постепенная переделка Советского Союза в парламентарную буржуазную республику.
Но, ведя борьбу с Советской властью, он не менее усердно воевал все 20 лет и с правым сектором эмиграции. Все, что не вязалось с идеологией столь любезного его сердцу парламентаризма, он считал плесенью и нафталином.
Увы! Ни его личные таланты, ни эрудиция ученого и историка, ни долголетняя политическая деятельность, ни еще более долголетний жизненный стаж не помогли ему ощутить запах той же плесени и нафталина, который исходил от его собственных высказываний.
Он негодовал, когда общественное мнение Советского Союза бесповоротно причислило его к тем людям, которые жаждали, чтобы реки повернулись вспять. Реставраторами он считал только правых эмигрантов, своего же реставраторства, несколько иного покроя, он не замечал и с прежней верою в будущую Российскую парламентарную буржуазно-демократическую республику сошел в могилу в 80-летнем возрасте.
Необходимо отметить, что начавшаяся 22 июня 1941 года трагедия если и не произвела полного переворота в образе мыслей угасавшего лидера либерально-буржуазного крыла эмиграции, то во всяком случае оставила в нем глубокий след. Результатом этого явилось его обращение к эмиграции с призывом бороться с агрессором всеми доступными средствами. В широких массах эмиграции, и в частности в правом ее крыле, это обращение прошло малозамеченным, но отрицать его роль в организации среди эмигрантов посильного сопротивления гитлеровцам нельзя.
"Последние новости", как и гукасовское "Возрождение", играли очень большую роль в жизни послереволюционной эмиграции. Для милюковцев улица Тюрбиго, где помещалась редакция их газеты, была в некотором роде священным местом. Авторитет ее создателя и редактора Милюкова для них был выше всех других политических авторитетов. Газета выходила ежедневно в течение 20 лет и имела вид "большой" газеты дореволюционной эпохи с "ведущими" передовицами, подробной информацией на первой странице о Советском Союзе, рядом обширных статей с пророчествами, касающимися СССР, резкой критикой действий Коммунистической партии и Советского правительства, хроникой советской жизни. Далее шли дела внутриэмигрантские: очередная грызня, препирательства и яростная полемика с "Возрождением"; издевательские статьи, заметки и фельетоны, касающиеся политической жизни правого сектора эмиграции; обширная и самая подробная хроника эмигрантской, и в частности парижской, жизни; отчеты о докладах, семинарах, собраниях, банкетах, панихидах я т. д.; призывы благотворительных организаций; письма в редакцию и многое другое.
Большое место отводилось информации о международных событиях и поменьше - хронике французской жизни, которой, как правило, эмигранты не интересовались. В газете помещались также еженедельные обзоры литературы и искусства, хроника художественной, музыкальной и театральной жизни в СССР и за рубежом.
Последние страницы отводились объявлениям, которые как зеркало отражали повседневный эмигрантский быт.
На чьи деньги издавались "Последние новости"?
Ответить на этот вопрос трудно, но, поскольку среди широких кругов эмиграции была хорошо известна связь редакции газеты с международными масонскими и сионистскими финансовыми кругами, можно с большой вероятностью предполагать, что деньги на ее издание шли именно из этого источника. Милюков сам в день своего 75-летнего юбилея подчеркивал, что он связан узами сердечной и неразрывной дружбы с еврейскими кругами. О масонстве он, конечно, умалчивал ввиду полусекретного характера этой организации.
Милюковцы были наиболее сплоченной и многочисленной группой в либерально-буржуазных кругах русского зарубежья. Но группа эта не была единственной. Одним из ее вариантов были бывшие либералы, группировавшиеся в Берлине вокруг газеты "Руль", издававшейся в 20-х годах и редактировавшейся бывшим единомышленником Милюкова, одним из лидеров дореволюционной кадетской партии - Гессеном.
"Руль" выходил в Берлине с десяток лет, может быть немного больше. В первые годы третьего десятилетия нашего века, когда центром политически активной части эмиграции был Берлин, "Руль" можно было с полным правом считать ведущим печатным органом эмигрантской либеральной буржуазной прессы. Милюков в течение короткого времени принимал в этом издании деятельное участие. Но вскоре он разошелся с Гессеном по ряду идеологических вопросов и основал в Париже собственную газету, о которой была речь выше. Пальма первенства перешла к "Последним новостям". К тому же в середине 20-х годов эмигрантский политический центр переместился из Берлина в Париж. "Руль" потерял свое былое значение. В начале 30-х годов, с приходом Гитлера к власти, он прекратил свое существование.
Говоря о "левом" секторе, нужно упомянуть еще о двух группировках, занимавших крайний его фланг. Должен, однако, сделать оговорку, что термин "группировка" очень мало подходит к тому, о чем я буду говорить.
Речь идет о зарубежных эсерах и меньшевиках.
Численность этих партий была в зарубежье такова, что, по крылатой поговорке, имевшей хождение среди эмигрантов, каждую из них можно было целиком поместить на одном диванчике.
Тем не менее малочисленность не помешала эсерам расколоться на множество фракций, перечень которых, полагаю, не представит для читателя никакого интереса.
Отмечу только, что одна из их фракций превратилась в 20-х годах в партию с громким названием "Крестьянская Россия". Главари ее предпринимали попытки возобновить террористическую деятельность на территории Советского Союза.
"Партийное окружение" самого Керенского состояло, по-видимому, лишь из нескольких его личных друзей.
Это - все. Впрочем, не вполне все. Имелось еще нечто весьма существенное - деньги. Если с числом членов у эсеров, и в частности в группировке Керенского, дела обстояли весьма неблагополучно, то в вопросах материального обеспечения положение было совсем иное.
Бывший "верховный", бежавший в октябре 1917 года за границу в костюме сестры милосердия, сумел, однако, в бытность незадачливым главой Временного правительства очень хорошо решить задачу собственного своего благополучия. Он перевел в свое время за границу суммы, вполне обеспечившие его на всю жизнь. Не занимаясь никаким производительным трудом, Керенский два десятка лет безбедно жил в Париже, а во время гитлеровской оккупации в последнюю минуту, чуть ли не в парусной шхуне, шарахнулся за океан в благословенную для всех антисоветских политических мертвецов Америку.
На эмигрантских сборищах он почти не показывался, так как это было бы для него не вполне безопасно. Я уже неоднократно отмечал, что ненависть к нему со стороны едва ли не всех без исключения эмигрантов не знала границ. Поэтому при наличии отдельных экзальтированных и неуравновешенных "активистов" его легко мог настигнуть такой же конец, как Петлюру или кадета Набокова, погибшего в Берлине в первые годы после крымской эвакуации от пули одного из "активистов" (пуля эта, как выяснилось на судебном процессе, первоначально предназначалась для Милюкова).
Деньги у него, как я сказал, были. А раз были деньги, значит, как это часто бывало в эмиграции, появилась и новая газетка под названием "Дни". Если про эсеровскую партию говорили, что ее целиком можно было усадить на один диванчик, то про "Дни" с не меньшим правдоподобием передавали из уст в уста, что единственными читателями ее были редактор и наборщик очередного номера.
Выходила она раз в неделю. Редактором был сам Керенский. Газетка была малого формата. Все столбцы в ней занимали кликушеские высказывания ее основателя, издателя и редактора и нескольких его единомышленников.
Не имея ни одного подписчика, Керенский рассылал ее бесплатно по всем адресам, которые находил в отделе объявлений "Возрождения", "Последних новостей", берлинского "Руля", софийской "Руси", белградского "Нового времени" и других эмигрантских газет. Но и это не расширило круга ее читателей.
Все вышесказанное в значительной степени можно отнести и к меньшевикам. Во главе одной из их группировок стояли Либер и Дан. Они оказались за рубежом тоже не без материальных средств. Отсюда рождение еще одной газетки - "Социалистический вестник".
В остальном да разрешит мне читатель не повторяться: все сказанное о "Днях" целиком можно отнести и к "Социалистическому вестнику".
Почти 30 лет, образно выражаясь, Керенский пролежал в политическом гробу. Но вот кончилась война всемирная. Начался новый вид войны, дотоле не существовавший в природе, - война "холодная". Смышленый американский дядюшка Сэм среди прочего нужного ему материала вспомнил и о русских политических мертвецах.
Он коснулся их чудодейственными электродами, притом не просто какими-нибудь, а золотыми, и пропустил через них гальванический ток. Мертвецы встали из гробов. Среди них был и Керенский. Ему было уже под 70 лет. Он заговорил. Было это в канун моего отъезда из Парижа.