В Париже после революции жил, работал и умер другой великий русский музыкант - С. М. Ляпунов, современник и сослуживец Глазунова, композитор и пианист, так же как и последний, преемственно связанный с "великими пятью", составлявшими "Могучую кучку".
Умер он в 1924 году. Это было до моего переезда в Париж. О нем я слышал много рассказов из уст его близкого друга Александра Александровича Бернарди, бывшего дирижера Мариинского театра, к личности которого мне еще придется вернуться. В его квартире Ляпунов и умер.
В Париже Ляпунов внес кое-какие изменения в свою 2-ю симфонию, написанную в 1917 году и оставшуюся в описываемые мною годы неизданной. После его смерти Бернарди передал находившиеся у него на квартире и принадлежавшие покойному композитору вещи и рукописи заместителю редактора милюковской газеты "Последние новости" Демидову, приходившемуся Ляпунову свойственником по жене. Среди этих рукописей находилась созданная Ляпуновым в последние годы жизни фортепьянная сюита "Скоморохи" и оркестровое переложение "Полководца" Мусоргского.
Ящик с нотными рукописями покойного композитора пролежал в погребе парижской квартиры Демидова два десятка лет. Бернарди перед смертью, последовавшей в 1942 году, неоднократно говорил мне о необходимости во что бы то ни стало спасти эти драгоценные для русской музыкальной культуры рукописи никому не известных и неизданных сочинений Ляпунова, среди которых находилась и вышеупомянутая приготовленная для печати исправленная партитура 2-й симфонии. Лично он выполнить это свое желание не успел, будучи прикован к постели тяжелым недугом.
Его дочь Л. А. Раппопорт и я неоднократно предпринимали энергичные шаги, чтобы спасти от гибели в демидовском погребе рукописное наследие покойного композитора. С этой целью мы связались с семьей Демидова (сам он в то время в свою очередь был тяжело болен).
Наши усилия оказались тщетными. Молодой Демидов (сын соредактора "Последних новостей") каждый раз придумывал различные отговорки и оттяжки, чтобы воспрепятствовать извлечению из своего погреба драгоценных рукописей.
В 1943 году мы привлекли к этому делу композитора Н. Н. Черепнина, одного из сподвижников С. М. Ляпунова. Черепнин, состоявший бессменным председателем совета, ведавшего делами известного беляевского нотоиздательства в Лейпциге (издавшего в свое время подавляющее большинство сочинений Римского-Корсакова, Бородина, Глазунова, Ляпунова и других русских композиторов), горячо взялся за это дело и со своей стороны вошел в связь с семьей Демидовых, апеллируя к ним как к людям, претендующим на представительство за рубежом старой русской интеллигенции, считавшей одной из своих традиций охрану памятников русской культуры.
Увы! И эта попытка кончилась ничем. Ответ дал Демидов-сын, сославшийся на невозможность для Демидова-отца ответить лично из-за тяжелой болезни. Ответ гласил, что "сейчас не время заниматься симфониями"; далее, что среди многочисленных ящиков, хранившихся в погребе, невозможно разыскать ящик с ляпуновскими нотными рукописями, так как погреб завален запасами картофеля на всю зиму, и, что, "прежде чем картофель не будет съеден, невозможно даже и подойти к этим ящикам…".
Вскоре после этого умер и Н. Н. Черепнин. Дело с нотным наследием Ляпунова окончательно заглохло.
По своем возвращении на родину я сразу поставил в известность редакцию журнала "Советская музыка" о существовании этого наследия и указал точные координаты его местонахождения. Я получил ответ от редакции, что путем переговоров с наследниками покойного композитора при посредстве атташе по делам культуры при посольстве СССР во Франции будет сделано все возможное, чтобы выяснить судьбу рукописей и спасти их от гибели, если они еще не погибли. К сожалению, в дальнейшем эта гибель подтвердилась.
Как педагог, С. М. Ляпунов, очутившись за рубежом, перестал существовать, как это случилось и с А. К. Глазуновым. Как пианист, он изредка выступал в парижских симфонических концертах. Готовясь к одному из них, он за несколько часов до своего выступления внезапно скончался. Похоронен он на парижском кладбище Батиньоль.
Его могила, в то время всеми забытая и запущенная, являлась безмолвным свидетелем печального конца на чужой земле большого таланта, увядшего тотчас после того, как он оторвался от вечного и неиссякаемого источника творчества - родной земли.
Из всех русских композиторов, проживших за границей долгие годы и десятилетия и окончивших там свои дни, наибольшей популярностью среди эмигрантов пользовался С. В. Рахманинов. Знали это имя буквально все, включая и людей, никакого касательства к музыке не имевших. Причина популярности крылась в том, что послереволюционная эмиграция, не имевшая в западноевропейской жизни никакого веса и занимавшая последнюю ступень в многоступенчатой капиталистической лестнице, с гордостью произносила имя каждого русского, добравшегося до более или менее высоких ступеней этой лестницы. Она козыряла и Шаляпиным, и Рахманиновым, и Буниным, которые были известны культурным слоям общества во всем мире и которые, по мнению эмигрантов, придавали некий вес и всей эмиграции в целом.
Рахманинова действительно знал весь мир. Общественное мнение музыкальных кругов всех стран присвоило ему титул "короля пианистов". Концерты его всюду и везде превращались в исключительное событие музыкальной жизни данной страны. Разъезжал он по всему свету и в некоторые годы даже давал за сезон до шестидесяти концертов. Билеты на них брались с бою. Рахманинова приходили не только слушать, но и смотреть: о кистях его рук, в своем роде неповторимых и исключительных, ходили целые легенды. Их рассматривали и в театральные, и в полевые бинокли. На одном из концертов я видел 12-летнего мальчугана-энтузиаста, просидевшего весь вечер на галерке с морской подзорной трубой былых времен, извлеченной из дедовских коллекций.
В Париже Рахманинов появлялся как гастролер. В эмиграции мало кто знал, какой город и какая страна являются местом его постоянного жительства. Среди эмигрантов ходила поговорка: "Рахманиновское постоянное местожительство - железнодорожный вагон, пароход и самолет".
Рахманинов слыл в эмиграции богатым человеком. Говорили, что в годы так называемых "экономических подъемов" концертные предприниматели платили ему по 4 тысячи долларов за концерт. Досужие люди подсчитали даже, что годовой его доход от одних концертов равнялся 200 тысячам долларов, не считая других источников дохода, например гонораров за наигранные им граммофонные пластинки, за радиопередачи и т. д. Имя его как щедрого жертвователя постоянно мелькало в заграничных газетах в разделе отчетов о благотворительных сборах на нужды эмигрантов - больных, бездомных, безработных, детей, престарелых. Одно из последних его пожертвований незадолго до начала второй мировой войны - крупная сумма на постройку церкви в стиле древних новгородских храмов на русском кладбище в местечке Сент-Женевьев де Буа под Парижем.
Если имя Рахманинова как "короля пианистов" гремело во всем мире безраздельно на протяжении почти четверти века после революции, то Рахманинов-дирижер умер в первый же год своего зарубежного пребывания.
И в этом большая и невознаградимая утрата для мирового искусства. В начале нашего века он был кумиром музыкальной Москвы не только как композитор и пианист, но и как выдающийся оперный и симфонический дирижер. Люди старшего поколения, жившие в Москве или наезжавшие туда, помнят его характерную, гигантского роста, чуть сутулую фигуру, сидящую за дирижерским пультом Большого театра или стоящую во весь рост перед этим пультом в Колонном зале Дворянского собрания и в Большом зале консерватории. Почему он променял дирижерскую палочку на фортепьянную клавиатуру целиком и без остатка - это осталось его секретом. До революции он совмещал и то и другое, притом совмещал оба этих вида исполнительского творчества с одинаковым величием и блеском своего несравненного таланта.
О зарубежной смерти Рахманинова как композитора говорить, пожалуй, нельзя. Ведь он за 20 лет пребывания за рубежом все же что-то написал: 3-ю симфонию, вариации на тему Паганини для фортепьяно с оркестром и еще два-три небольших опуса. Оба первых произведения хорошо известны у нас, часто исполняются, ценятся и музыкантами, и публикой. Но не будет ошибкой сказать, что в этих сочинениях не осталось и следа от прежней специфики рахманиновской патетики эпохи первых трех концертов для фортепьяно с оркестром, сольных фортепьянных произведений и романсов. Очевидно, что для этой патетики ему не хватало за рубежом самого главного: веяния родного ветерка, полного вдоха грудью родного воздуха, картин родной Новгородской губернии и ставшей ему родной Москвы. Только повседневное ощущение родной земли и создало неповторимую красоту рахманиновской фортепьянной я вокальной музыки и принесло ему славу всероссийскую, вскоре ставшую всемирной.
Рахманинов до последней минуты остался русским, но порвать с заграничной жизнью, всецело его засосавшей, он, как и многие другие выдающиеся таланты, не смог.
Он болел за несчастья, обрушивавшиеся на нашу родину в годы вражеского нашествия. С именем этой далекой и горячо любимой родины он и сошел в могилу незадолго до победного окончания войны.
Долгие годы в Париже жил другой всем хорошо известный композитор-москвич - А. Т. Гречанинов. Всероссийскую популярность создали ему главным образом камерные произведения - трио для фортепьяно, скрипки и виолончели, романсы, многие из которых получили мировое распространение, а также знаменитая литургия, отдельные номера которой звучат на концертных эстрадах всего мира. Наоборот, его симфонии и обе оперы ("Добрыня Никитич" и "Сестра Беатриса") не получили сколько-нибудь большого распространения ни у себя на родине, ни за рубежом.
Жил Гречанинов в 15-м городском округе, в самой гуще "русского Парижа", более чем скромно. Мне пришлось с ним встретиться, когда ему было уже 80 лет. Но и в этом солидном возрасте он поражал своей бодростью, энергией, совсем не старческой фигурой. Творил он сравнительно мало: в середине 30-х годов он создал 2-е трио для фортепьяно, скрипки и виолончели, премированное на конкурсе, организованном на средства, оставленные в свое время известным петербургским меценатом и основателем лейпцигского нотного издательства Беляевым. В последние годы своего пребывания в Париже он уделял много внимания музыкальному творчеству для детей. Если я не ошибаюсь, приблизительно в те же годы или немного раньше он создал 5-ю симфонию, исполнявшуюся в Америке под управлением Кусевицкого.
Материальное положение Гречанинова, надо полагать, было незавидным. В 30-х годах читателям "Возрождения" и "Последних новостей" неоднократно попадались в отделе объявлений такие строки, помещенные ищущим заработка большим музыкантом: Композитор А. Т. ГРЕЧАНИНОВ Уроки фортепьянной игры. Сольфеджио. Аккомпанемент.
Композитор А. Т. ГРЕЧАНИНОВ
Уроки фортепьянной игры. Сольфеджио. Аккомпанемент.
Прохождение оперных партий.
Адрес (такой-то). Часы приема (такие-то).
Приблизительно в то же время он опубликовал в "Последних новостях" свои мемуары, вскоре вышедшие отдельным изданием. Они представляют большой исторический интерес, так как хорошо отражают музыкальную жизнь Москвы конца прошлого и начала нынешнего столетия.
В годы второй мировой войны или сейчас же после Победы Гречанинов переехал в Америку и занял там пост регента церковного хора одного из православных русских храмов. Хорошо помню, какую горечь вызвало это известие в кругах почитателей его композиторского таланта.
Создатель целого цикла несравненных по красоте и выразительности романсов и ряда других произведений, он не смог в конце своей долголетней карьеры найти в капиталистическом мире ничего другого, кроме должности регента церковного хора!
Невольно напрашивается вопрос: такой ли была бы судьба Гречанинова, если бы он не порвал с родной землей?
Еще одна потеря для русского музыкального искусства и еще одно свидетельство, куда ведет отрыв от родины!
Он умер в Америке через несколько лет, перешагнув за 90-летний возраст.
Из русских композиторов зарубежья более других творил Н. Н. Черепнин, но и в его творчестве потеря контакта с родной землей оставила глубокие следы.
Почти два десятка лет он прожил в Париже, в одном из ближайших к городу предместий. Женат он был на М. А. Бенуа, происходившей из семьи, многие представители которой были теснейшим образом связаны с искусством и художественной деятельностью. Бенуа были потомками французских эмигрантов; может быть, это обстоятельство сыграло некоторую роль в том, что во Франции они не чувствовали себя чужими. Это в свою очередь, возможно, оказало влияние на творчество Н. Н. Черепнина, который, больше чем другие русские композиторы (кроме Стравинского, о котором речь будет ниже), "вошел" во французскую жизнь и испытал влияние современной ему французской музыкальной культуры.
Помимо творческой деятельности он еще занимался делами Беляевского нотоиздательства в Лейпциге и состоял председателем попечительского комитета этого предприятия.
В середине и конце 30-х годов мне пришлось неоднократно встречаться с ним и беседовать. Он уже далеко перешагнул за 60-летний возраст, но полностью сохранил свое обаяние блестящего музыканта, композитора и дирижера, человека громадной общей культуры, интереснейшего собеседника, хранившего в своей памяти много воспоминаний о живой для него истории русской музыки конца прошлого и начала настоящего столетия.
Старые петербуржцы хорошо помнят его как балетного дирижера и создателя музыки для целого ряда балетов, вошедших в золотой фонд хореографического искусства. Но его зарубежные дирижерские выступления носили эпизодический характер (я имею в виду послереволюционную эпоху, так как в последние годы перед первой мировой войной он принимал деятельное участие в организации зарубежных "дягилевских сезонов" русской оперы и балета, в которых выступал в качестве дирижера).
Однако творил он, как я уже сказал, и после революции, и творил сравнительно много. Сам он отлично сознавал, что для композиторской деятельности в зарубежье ему не хватает "чего-то". Окружающим он часто говорил: - Когда я жил и работал на берегах Невы, источником моего творчества были и западноевропейский мир, и классика древнего мира, и восточная экзотика… Меня тянуло и на Шекспира, и на Ростана, и на древнюю мифологию… Сейчас, когда я нахожусь на берегах Сены, меня тянет только в одном направлении - туда, где дуют родные ветры и где слышится родное слово…
В последние годы своей жизни Н. Н. Черепнин интересовался русским музыкальным наследием древнего периода и разрабатывал древнерусские церковные напевы.
По этим мотивам он создал два крупных произведения: ораторию в нескольких частях - "Хождение Богородицы по мукам" и "Церковную сюиту" для оркестра. Продолжал он также писать фортепьянные сочинения, балетную музыку и романсы, значительная часть которых осталась неизданной. Но едва ли не самым интересным сочинением зарубежного периода его композиторской деятельности является двухактная опера "Сват", представляющая собой музыкальное переложение знаменитой пьесы А. Н. Островского "Бедность не порок", притом такое переложение, в котором текст Островского почти не подвергся изменениям. Задумана она им была значительно раньше.
Возможно, что эскизы ее также существовали раньше.
При одной из моих встреч с ним он сказал: - Со времени моей молодости в моих ушах звучит этот своеобразный, неповторимый и изумительный язык Островского - язык Замоскворечья старых времен… Никто еще не решался по-настоящему положить на музыку эту особенную речь. А я вот решился… Долго колебался в выборе пьесы. Остановился на "Бедности…". Какая красочность! Какие типы! Я иду в ней по стопам Мусоргского и задался целью передать в моей опере нормальные интонации человеческой речи. Кажется, получилось неплохо…
В этом новом для него виде искусства Черепнин не порвал с традициями русской музыкальной мысли оперных композиторов "Могучей кучки". По духу эта опера стоит ближе всего, конечно, к Мусоргскому, перед гением которого он преклонялся больше, чем перед кем-нибудь другим из почитаемых им русских классиков. Но влияние окружавшей его французской музыкальной среды сказалось и на этом произведении. Кое-где, особенно во втором акте, Черепнин отдал (в окончательной редакции) неизбежную дань так называемому "западному модернизму" со всеми присущими этому направлению музыкальными абсурдами. Но и с этой оговоркой нельзя не признать того выдающегося интереса, который представляет эта смелая попытка большого русского музыканта передать в оперной форме одно из лучших творений гениального русского драматурга.
Единственное исполнение "Свата" в концертной обстановке состоялось в Париже во второй половине 30-х годов. Оно было осуществлено силами кружка художественной самодеятельности, организованного бывшим профессором Саратовского университета А. И. Бердниковым (о котором я уже упоминал в одной из предыдущих глав), под руководством самого автора. Партитура, оркестровые голоса и клавир были изданы Беляевским нотоиздательством.
Вторая его опера - "Ванька-ключник" (на сюжет Ф. Сологуба) - в значительно большей степени носит черты модернистских извращений и в противоположность "Свату" едва ли сможет когда-либо завоевать симпатии наших искусствоведов, музыкантов и публики.
В сюжете "Ваньки-ключника" есть кое-какие общие черты с лесковской повестью, давшей жизнь опере Д. Шостаковича "Леди Макбет Мценского уезда". С известными оговорками эту аналогию можно было бы провести и дальше: с точки зрения музыкальной структуры в обеих операх есть кое-что общее.
"Ванька-ключник" был поставлен в последние годы перед войной одним из чешских оперных театров и имел у публики некоторый успех. Опера эта состоит из девяти картин, идущих без перерыва. Продолжительность ее - 1 час 45 минут. При ее постановке руководящие указания давал сам автор, специально приехавший для этого из Парижа в Чехию. Она издана также в Беляевском нотоиздательстве.
Н. Н. Черепнин умер в Париже в годы фашистской оккупации.
Его сын А. Н. Черепнин пошел по стопам отца, стал довольно плодовитым композитором и первоклассным пианистом. Однако если Черепнин-отец в подавляющем большинстве своих зарубежных произведений не порывал с классицизмом, хотя бы и несколько "модернизированным", то Черепнин-сын с самого начала своей композиторской деятельности круто повернул "влево" и сразу забрался в такие дебри ультрамодернизма, из которых потом уже не сумел выбраться. Сам он причислял себя к той группе композиторов, которые, по его выражению, "объявили войну мелодии".
Мне остается сказать еще о двух русских композиторах, оказавшихся за рубежом: Н. К. Метнере и И. Ф. Стравинском, однако отнести их в разряд "великих" довольно трудно. Я сделать этого не решаюсь.