Вот остановились, опустили носилки… Сгрудились вокруг командира. На его лице тают снежинки… За кадром возникает гимн греческих партизан – русская песня "Катюша". Она звучала как-то по-иному: пели по-гречески, и музыкальные обороты, аранжировка – какая-то другая… Но было в этом что-то от хора древнегреческих трагедий. Она звучала как надрывающая душу песня прощания, оплакивания, что ли… Она выбивала слезу.
…А метель все метет и метет. Снежинки облепляют лицо командира, скулы, закрытые веки. Но уже не тают…
Русанов стремился, чтобы эпизоды фильма были опоэтизированы, эмоциональны – только так они могут тронуть зрителя до глубины души.
Мы сдали плановый короткометражный фильм – полнометражным; "выручили" план студии, не нарушив сроков производства. Фотографии членов съемочной группы, и моя в том числе, были вывешены в Доме кино.
В следующей своей картине "Сергей Есенин" Русанов так же тонко и лирично выстраивал эпизоды, связанные с особым, неповторимым отношением поэта к родине, природе, матери, друзьям. Русанов сам немножко был Есениным.
Интересный эпизод на картине был с оператором. Когда предложили Павлу Васильевичу тему, он сказал: "Снимать эту картину можно, только если оператором будет Николай Шмаков". А Шмакова за злоупотребление спиртным демонстративно уволили со студии с ведома Госкино. И приглашать его обратно на студию дирекция не решалась. Русанов, зная, что для меня нет слова "нельзя", отправил меня к председателю Госкино Головне Владимиру Николаевичу, работавшему до этого директором студии.
Я только открыл рот и произнес название фильма – "Есенин", как Владимир Николаевич сразу, в лоб, спросил:
– А кто оператор у Русанова?
Я сказал:
– Пока никого, Владимир Николаевич. На студии говорят, нужно ваше решение. Шмаков-то уволен…
Головня взял трубку и жестко поинтересовался:
– Михал Самсоныч?.. Да! Кто оператор на картине "Есенин"?.. Повтори!.. Ну, так в чем же дело?..
Он окинул меня взглядом, посмотрел внимательно, словно только что увидел:
– У меня! Вот именно! Сам знаешь! Да!.. Никто!.. Пожелай ему лично от моего имени… Ну а как на студии? Да-да. Будь здоров. – И обратился ко мне: – Давно на студии работаете?
Я не успел ответить.
– Михал Самсоныч говорит, вы директор картины? Мамин? За Николаем Шмаковым надо просто проследить. Он – художник. Есенина наизусть знает… Но…
В Константинове Николай Шмаков с утра до начала съемок честно не пил. По окончании съемочного дня его забирали "годки" Есенина, и он пропадал допоздна. И вот, как-то – двенадцать часов ночи, а его нет! Я встревожился: утром съемка, большая массовка: "покос"! Артисты из Рязани в костюмах приезжают. Съемка не может быть сорвана!..
Пошел искать. В одном месте – нет, у кузнеца – нет! Наконец нашел! Сидит с какой-то женщиной на завалинке, стихи ей читает. Привел его домой, уложил, – был уже где-то третий час. Светать начинало!..
Просыпаюсь в шесть часов, – его нет! Что такое? Выбегаю на улицу – не видно! Глянул в сторону Оки – идет с камерой на плечах и с корзиной, полной грибов.
– Ты где был?
– Снял-таки березку. Мати милая!.. Давно хотел, да ветерка не было. А щас – в аккурат!..
Фильм начинается с кадра березки на берегу Оки. Березка трепещет, трепещет… А на березке – эпиграф к фильму: "Стихи мои, спокойно расскажите про жизнь мою…"
В корзине у Николая были грибы – рядовка. Вкусные!.. Когда успел? На завтрак пожарили…
Говорят, человека научить ничему нельзя, если он сам не научится. При желании и у режиссера, и у оператора, и у осветителя, художника – у всех можно многому интересному, увлекательному научиться! Русанов сам учился у всех и всем прививал вкус к этому.
В сценарии фильма "Сергей Есенин" был эпизод покоса – символический. Он должен был зримо раскрывать любовь поэта к родной земле, его кровную связь с ней, с крестьянскими традициями. Но эпизод в сценарии – это всего лишь задумка, тенденция, правда, подробно выписанная автором. Но, как правило, в процессе работы все постоянно меняется – обрастает нюансами, диктуемыми пристрастиями режиссера, его жизненным опытом. И в монтаже эпизод может разительно отличаться от сценария.
Итак, эпизод "Покос". Мне было дано задание найти для съемок двадцать мужчин-косцов и столько же женщин, обеспечить их крестьянскими нарядами.
Я привез из Рязани все, что было нужно. Но погода "уходила". Русанов тревожился за сроки, а съемки не начинал:
– Рустам, а не получится у нас самодеятельность в поле?.. Скажут – "клюква"!..
Я предложил ему снять под фонограмму хоровой песни, по крайней мере она придаст необходимый ритм. И он попросил меня срочно съездить в Москву, в Дом звукозаписи, за фонограммами задорных русских песен.
Когда я вернулся, оказалось, все уже снято. Но, посмотрев материал, я понял, как же не похож покос настоящий на этот – ряженый, надуманный. И вспомнил и покос, и косьбу на лугах родного села Никольского.
Маркуша
Вспомнился еще случай из съемочных дней: в Рязанской области снимали мы эпизоды фильма "Его звали Федор", автор сценария С. Смирнов (я уже рассказывал о нем), режиссер Лисакович, оператор Левитан. Приехали на место, пришли в правление колхоза. Поскольку я сам жил в колхозе в дни эвакуации, знал условия, возможности, цену обещаниям колхозного руководства, то как директор запросил все нужное, увеличив объемы и количество в несколько раз. Сейчас деталей уже точно не помню, было это в 1960-х годах, но примерно все обстояло так:
– Нам для съемок нужны человек тридцать доярок, две машины, лучше три; мужики с косами, человек двадцать…
Оператор Аркадий Юлианович Левитан замахал руками:
– Что вы, что вы! Нам столько не надо! Доярок, человек десять-двенадцать, машину, если можно, она подвезет их. Ну и мужиков-косцов, человек десять…
Председатель облегченно вздохнул:
– Ну, это другое дело. По-моему, это сможем. Где у нас бригадир второй бригады?..
Мы ушли. Я говорю Левитану:
– Вы все испортили!..
– Почему?!
– Увидите…
На следующий день пришли мы к правлению колхоза. На завалинке сидит одна женщина, почему-то с ведром. Машин нет. Два мужика в отдалении, – курят. Боятся подойти – с похмелья. Мы к секретарю:
– Где же люди?! Где председатель?
– Председателя вызвали в район. Бригадира, по-моему, так и не нашли.
Подходит женщина с ведром:
– Граждане, долго я еще буду ждать? А то меня соседка ждет, ведро надо вернуть.
– Ну, – говорю Левитану, – ваша заслуга. Съемочный день сорван!
– И-и-и… Как это!.. Больше не буду вмешиваться в организационные дела!..
На следующий день мы поехали в другой колхоз. Председателю, как и вчера, я высказал нашу просьбу "в увеличенном варианте". Когда я объяснялся с председателем, Левитан не выдержал. Отошел в сторону.
Наутро видим: ждет нас одна машина, десять доярок, девять мужиков с косами. И председатель в извиняющейся позе:
– Товарищи, простите… Уважаемые, вот все, что мог сделать! Ночь не спал, мужиков собрал с трех отделений! Бабы – не все доярки, тут и учительница, и дачницы, одна только вчера в гости приехала… Доярки все на фермах. С работы не снимешь, они по часам все доят, на трудодни работают. Им оплата нужна! А машину я из соседнего колхоза взял, и то – район помог! Зато на весь день…
Труд председателя был явен. Я благодарно пожал руку председателю:
– Ну, что делать, спасибо и на этом.
Ох и доволен он был, что сумел угодить. Оправдывался:
– Ну понимаете, ночь не спал!.. Слава богу, выручили! Спасибо вам, уважаемые. Ну верите, ни я, ни баба ночь не спали. Баба мне говорит, ты хоть самогонки выпей, успокойся! Какой там самогонка, только к утру вопрос с машиной разрешился, председатель райисполкома выручил! Ну, слава богу!..
– Вот видите, – говорю Левитану, – получили все, что надо, и нам же спасибо сказали!
Левитан согласно закивал головой.
– Маркуша, – требовательно напомнил он ассистенту, – кассеты опять не забудь! – А мне с улыбкой: – Вы, Рустам, превзошли себя!..
Эту избитую фразу он всем говорил. По этой фразе его на студии и находили:
– Ты не видел этого, как его?.. Ну, этого… Ну – "превзошел себя"?
– А-а, Левитана? Слышал, он в операторской кабине. Кажется, Маркушу вразумляет…
Наутро мы выехали на натуру. Проехались по полям, – ничего интересного. Оператор усмотрел вдали за полем молодой лесок – с грустинкой пейзажик, будто потерянный какой-то. И предложил режиссеру Лисаковичу пройти туда по пашне без машины, чтоб не портить возделанную почву. Пошли… С трудом. Ноги вязли между рыхлыми комьями; непросохшая земля пудами налипала на подошвы…
Наконец выбрали точку съемки, можно приступать к работе. Но не тут-то было! Нет Маркуши, нет камеры!
– Маркуша! Давай сюда камеру! – закричал Левитан.
В ответ – полная тишина.
– Ма-а-рку-у-ша-а! – как можно громче начал звать я.
Тишина. Что делать? Потащились снова через пашню обратно…
Подходим к машине. Осторожно. Не сговариваясь, начали буквально подкрадываться, потому что… Ну просто не могли представить себе, что же произошло?!
Маркуша, сукин сын, развалившись, сидит в машине и с упоением читает детскую книжку, которую накануне купил племяннику.
– Маркуш, ты что ж сидишь-то?! – голос тактичного интеллигентного Левитана от волнения зазвучал фальцетом.
– А что?
– Так мы же ждем тебя! Не снимаем!.. Давай камеру!..
– А вы ничего не сказали!
– Как не сказали?! Мы для чего приехали?
– Снимать. Но вы не сказали, чтоб я камеру нес к вам!..
– Ты издеваешься?! Бери камеру! Марш на площадку по нашему следу! В лесок!..
– А у нас пленка не размотана!.. Нет готовой кассеты!
– Так какого же хрена, мать твою, сидишь, книжки читаешь?
– Это детская книжка!.. А потом вы не говорили, чтоб я пленку размотал, кассеты подготовил…
– Господи!.. Ну как же так?! Так ты еще с вечера должен был не спать ложиться, а пленку размотать!..
– А вы же мне ничего не сказали!..
– А тебе непонятно, что мы сюда приехали ра-а-бо-о-тать! Снима-ать! И размотать пленку, подготовить кассеты, камеру – это твоя прямая обязанность!..
Съемочный день был сорван, и мы, благо у нас был газик, уже, не осторожничая, поехали восвояси прямо по пашне…
С Маркушей случалось немало смешных историй, его имя было у многих на языке. К кому ни подойди, ни спроси:
– Вы Авербуха не видели?
В ответ начинают смеяться:
– Опять что-то натворил! Вот пенек!.. Он, наверное, и родился-то не так, как все! Не парень, а одно недоразумение с кудрями!
– Во-во, – вылупился поперек интересам природы!..
– Ты думаешь, на Авербухе природа прокололась?
– Во всяком случае, эксперимент не впечатляет…
– Тихо! Нина Станиславна идет…
Нина Станиславовна, секретарь нашего объединения, седая старушка, Маркушу обычно опекала, как внука. Чтобы ее не огорчать, операторы умолкли…
Интересный случай был у Маркуши в группе уже упомянутого режиссера-оператора Русанова. Снимали тот самый фильм, госзаказ Комитета по кинематографии, "Манолис Глезос" – о греческом комсомольце-подпольщике, приговоренном фашистами к смерти. Сорвав флаг со свастикой с крыши комендатуры, Манолис водрузил там алый стяг! Отважный патриот чудом избежал казни. А после войны был приглашен в Советский Союз.
Съемки предполагались ответственные, на правительственном уровне. Назначили куратора от ЦК КПСС. Русанов, обычно крайне щепетильный и к аппаратуре, и к пленке, и ассистентов подбирал долго, с не малой осторожностью. Членов съемочной группы он подпускал к работе обычно только после должной и основательной беседы. Но в тот момент, видимо, это был летний период – разгар съемок, на студии свободных людей, верней, ассистентов-операторов не было, и он был вынужден, чуть не плача, со слезами согласиться на кандидатуру Маркуши. Помню, как он метался по вестибюлю и всех опрашивал:
– Как Авербух?..
Ему отвечали:
– На безрыбье и рак рыба! А куда деваться?..
Русанов, нельзя сказать, был растерян, он был раздавлен. Подходит Воронцов Владимир Иванович:
– Вы о ком?
– О Маркуше.
– Ничего, работать может. Только руку надо иметь подлинней, чтоб во время дотянуться и в ухо врезать!.. У тебя курить есть? Кто с сигаретами? – и Воронцов, тут же забыв о нас, ушел стрелять курево.
Павел Васильевич в отчаянии ко мне:
– Ну!.. Что будем делать, директор?
Я мог только пожать плечами:
– Павел Васильевич, таскать кофр, камеру, штатив он может. А в остальном, наверное, надо полагаться на второго оператора – на Рымарева. По-моему, это единственный выход.
Итак, мы приступили к съемкам. В один из дней в помпезном зале ССОДа (Союз советских обществ дружбы с зарубежными странами) на блестящем мраморном полу, в присутствии десятков зарубежных гостей, членов делегаций, Маркуша Авербух готовит к съемкам аппаратуру.
Вместо того чтобы, раскрыв штатив, закрепить ножки и только потом установить камеру, Маркуша, то ли из лени, то ли по собственным понятиям "усовершенствования", прилаживает камеру к штативу прямо на полу. И, не закрепив окончательно, поднимает и устанавливает штатив. И опять – не по принципу, предусмотренному технологией: три точки штатива на три точки треугольника, основанием к оператору, – а произвольно. Оставив штатив с камерой, решил отойти за кассетой и ногой зацепил за ножку штатива. Камера поехала и… не закрепленная, грохнулась всей своей тяжестью на мраморный пол! В зале, где большинство присутствующих иностранцы, говорящие, в соответствии с этикетом полушепотом, раздался оглушительный "взрыв"! Все оцепенели. Установилась такая тишина, которую можно сравнить разве что с вакуумом. Наш куратор от ЦК – бледный, с помертвевшим лицом, вероятно, принял этот грохот за выстрел или разрыв гранаты. Русанов шлепал губами, как рыба, не в силах пошевелиться. Застыли, замерли в шоке все вокруг.
– Что ты наделал, сукин сын?! – наконец смог воскликнуть Русанов. – Эта камера стоит сорок тысяч золотом! Ты побил все объективы! Чем будем снимать? Съемка, ответственная съемка – сорвана!.. Рустам, что нам делать?!
– Что Воронцов сказал?.. – я подумал, что только шуткой смогу вывести Русанова из этого жуткого состояния.
– А что он сказал?
– Что-то про ухо Маркуши…
– А-а-а!.. Ну-ка подойди сюда, олух немытый!
Авербух, не лишенный рассудка, смело подошел к Русанову. Я, грешным делом, подумал, что сейчас произойдет второй взрыв, и не мог оторвать глаз от уха Маркуши.
– Что вы так волнуетесь, Павел Васильевич? – невозмутимо вопросил Маркуша. – Ну и что, что упало?.. В первый раз, что ли?!
– Что-о?! – взорвался Русанов.
Трясущими руками он схватил Авербуха за ворот, пуговицы с рубашки Маркуши разлетелись искрами. Одной рукой режиссер, как былинку, тряс тщедушного ассистента, другой – пытался достать его ухо… Иностранцы в смятении переглядывались.
– Павел Васильевич! Успокойтесь! Смотрят кругом, – успел шепнуть я.
Русанов обмяк. От хамства Маркуши ему стало плохо, он чуть не упал.
Слава богу, к нам никто из устроителей вечера не подошел, все успокоилось само собой. Но Русанов долго сидел на кофре с закрытыми глазами:
– Рустам, я его приласкал, как советовал Воронец?..
– Нет, Павел Васильевич. Я сожалею. Урок был бы наглядный и долгий. А сейчас вы успокойтесь, вон сколько свидетелей продолжают смотреть на нас…
– "Первый раз, что ли"!.. Веришь, от этих слов у меня в глазах потемнело! Но мозг сработал, я сразу же просчитал: если этот оболтус ронял камеру, значит, она не работает! И никто ее не проверял!.. Все три дня синхронной съемки – коту под хвост!.. Где этот шалопай?
– Ушел в буфет, "воды попить".
– Вот негодяй! Его убить мало!.. – И, помолчав, уточнил: – Рустам, он что, нерусский?
– Павел Васильевич, я тоже нерусский. Успокойтесь. Давайте думать, как не упустить, не сорвать съемки… Звукооператор на месте. Есть "Конвас". Надо выходить из создавшейся ситуации. А с Маркушей на студии поговорим…
Молчавший все время звукооператор проронил:
– Оболтус плюс шалопай в квадрате, и нерусский, между нами мальчиками говоря. Не берите его боле, не ставьте съемки под угрозу. И потом, такой грохот был! Я свою аппаратуру проверял, – записалось. Думал, без милиции и органов дело не обойдется!
– Ну что делаем, Дмитрий Георгиевич? Вы что все время молчите? – Я хотел подключить к разговору Рымарева, второго оператора.
– Он и у меня, собачий сын, уронил камеру, – тихо признался Рымарев, человек сдержанный и очень немногословный, фронтовик. – Камера – ничего, а объективы – вдребезги! Пришлось намеченные синхроны снимать на "Конвас", репортажные записи звукооператора выручили. Режиссер как-то вышел из положения… А с Маркуши как с гуся!.. Не понимаю, что его держат?
– Он четко понял, что все легко с рук сходит, – подхватил звукооператор. – Вот и сейчас видите, он, негодяй, пошел "воду пить"! Камера не проверена. Кассеты разбросаны… А его нет!
– Зачем ему спешить? Он знает, все образуется. В армию ему надо…
– Во!.. У меня пленки много, кассеты сам заряжал. Давайте определимся с синхроном, – закончил Рымарев.
Маркушу Авербуха призвали в армию. Советов и наказов было не меньше, чем его проказ:
– Ну, Авербух, держись! Покажи дедам, где кузькина мать блаженствует!..
– Где раки зимуют!..
– Аппаратуру треножную не трожь! Саданет, не очухаешься!..
– Ты там не застрели кого по нечаянности. Не рассчитаешься…
– Сразу в генералы не лезь! Надо постепенно, по-людски, а не по авербуховски…
– На всякий случай ухи береги от таких, как Воронцов.
– Сынок, все береги: и ухи, и шею, и задницу от пинков…
– Главное, к жене комполка не ластись. Они еттого не любят! Все береги…
Прошло несколько лет. Авербух вернулся из армии. Как рассказывают ассистенты, там Маркуша, подвизаясь на "клубной ниве" (видимо, опыт работы на ЦСДФ не прошел зря), снимал любительской камерой все, что было нужно замполиту. Поднаторел. Был "вольным" солдатом. По рассказам самого Маркуши, ни к дедам, ни к жене комполка, не имел никакого отношения…
В результате Авербух был рекомендован во ВГИК как "классный кинооператор, которому, как воздух, необходимо повышение профессиональных знаний". Письмо-отношение подмахнул, как ни смешно, сам командующий округом.
В итоге рядовой Авербух вне конкурса был зачислен во ВГИК. И сейчас, по слухам, стал кинорежиссером. Даже, говорят, будто – неплохим!
А вы всё: Маркуша, Маркуша…