Актриса была необычайно органична во всей атмосфере спектакля, во всех его поворотах, буквально излучая целительные токи душевной ясности и чистоты. Зрители сразу горячо полюбили и приняли Орлову - миссис Сэвидж. Не только актриса, но и они давно ждали новой встречи. Я никогда не забуду её первый выход в этом спектакле. По сюжету пьесы она не сразу включалась в действие, оно уже шло и развивалось какое-то время, и вот - из левой двери у авансцены вышла наконец она. И - сразу шквал аплодисментов, столь горячих и бурных, что она застывала на долгое время и в спектакле возникала как бы немая сцена, которая оживала лишь после того, как затихал долгий взрыв овации. И так было на каждом спектакле.
В этой роли Орлова, за которой не без основания прочно закрепилась репутация актрисы скорее "представления", чем "переживания", победно продемонстрировала совершенно иное своё качество театрального мастера, глубоко эмоционального, лиричного, полностью владеющего публикой. Ни на секунду не ослабевало на этом спектакле абсолютное включение зрителя, любовно и пристрастно переживающего каждое мгновение сценической жизни героини Орловой.
В зрительном зале часто можно было видеть Григория Васильевича, не сводящего глаз с любимой. Режиссёр и актриса. Их сотворчество продолжалось даже тогда, когда она была не в его работе. И после каждого спектакля она получала от него прекрасные розы. Как правило, Григорий Васильевич сам заезжал за Любовью Петровной, и лишь за редким исключением её забирал из театра их шофёр. Цветы же были неизменны, и она всегда узнавала его букет среди всех, что сыпались дождём на сцену в финале.
А поклоны после окончания представления - это был отдельный спектакль. Он был так же тщательно продуман, как и вся роль, и она царила, погружаясь в волны зрительской любви. Орлова выходила со всеми, потом - только с двумя-тремя основными партнёрами, выразительно подавая их, но и они "преподносили" её зрительному залу эффектно и подчёркнуто. Целая театральная наука. И, наконец, под взрывы восторга, она стояла, улыбаясь, одна. Всё это происходило долго, под несмолкаемые аплодисменты, которые продлевали ту связь публики с любимой актрисой, которую так не хотелось обрывать…
С началом сценической жизни новой роли работа над ней не прекращалась. После каждого спектакля, а иногда и прямо в антракте к Любови Петровне в гримёрную приходила Молчадская, и они подробно обсуждали только что прошедший акт или весь спектакль. Любовь Петровна продолжала пробовать и костюмы, и причёски, и парики. И все свои творческие инициативы актриса всегда проверяла с режиссёром Молчадской, которой бесконечно доверяла.
Театр имени Моссовета был на гастролях в Югославии, где Орлова имела ошеломляющий успех. Орлову там знали. Орлову там любили и восторженно встретили её в новой работе. Театр имени Моссовета вообще был тогда одним из самых прославленных театров СССР, и труппа была приглашена на приём к самому Тито. Все собрались, столы были накрыты, но глава государства задерживался. Время шло, его всё не было, возникла неловкая ситуация неприятного ожидания. Привыкшие к строгой дисциплине "зарубежного" существования русские актёры безропотно и молча тосковали. Однако Любовь Петровна со свойственной ей внутренней свободой, независимостью и естественностью решила вести себя соответственно обстановке. Раз праздник, раз банкет - значит нужно выпить рюмочку и - танцевать. Что она и сделала, выбрав себе в партнёры молодого красавца - артиста Геннадия Бортникова. Охрана была шокирована, а появившийся наконец высокий хозяин приёма воспринял это как нечто само собой разумеющееся.
Спектакль "Странная миссис Сэвидж" шёл год за годом при неослабевающей любви зрителей. Для неё и Григория Васильевича это было источником творческой радости, подтверждением неисчерпаемости её таланта, основой для новых надежд и планов. Удар обрушился неожиданно и оглушающе.
Ничего так не принимала Любовь Петровна, как хамство, бестактность. Но именно бестактности ей пришлось вкусить в полной мере. Театр передал роль миссис Сэвидж "хозяйке театра" Вере Петровне Марецкой и даже не поставил об этом в известность Орлову. В отличие от Любови Петровны, которая не приняла новой и такой желанной роли, пока ей не позвонила предыдущая исполнительница и не дала согласия и своего рода благословение, Марецкая не сочла нужным соблюдать этическую сторону ситуации. Роль отобрала - и надо только работать. Любовь Петровна с её непреклонностью подобного не прощала никогда. Не простила и на этот раз. Молчадская вспоминала, как наступил трагический для обеих звёзд период их жизни. Они обе - смертельно больные - одновременно оказались в кунцевской больнице, но на разных этажах. Нелли Молчадская, которую после совместной работы связывали с Любовью Петровной тёплые и доверительные отношения, навещала Орлову в Кунцеве и обязательно заходила и к Вере Петровне.
"Как себя чувствует Любовь Петровна? Передайте ей привет", - говорила Марецкая. Но Любовь Петровна молчала, делая вид, что не слышит Молчадскую. "Почему она молчит? Вы передавали ей привет? Что она сказала?" - настойчиво повторяла Марецкая. Наконец, чтобы разрешить неловкую для Нелли Лазаревны ситуацию, Любовь Петровна с такой характерной для неё спокойной непреклонностью сказала: "Хамства я не прощаю никогда".
Марецкая пережила свою соперницу по роли - последней в их жизни. Она не была на общей торжественной панихиде в театре. Она пришла до церемонии и долго, совершенно одна, стояла у гроба Орловой… Люди театра связаны особой внутренней связью, какой нет, наверное, ни в одной другой профессии. И какие душевные драмы, бури и трагедии таятся глубоко в их душевном мире, знают только они…
Любовь Петровна ходила смотреть Марецкую в своей любимой роли, которую у неё отобрали без всяких объяснений. На этот спектакль она взяла с собой меня. Я понимала, что это значило для неё, и поражалась её выдержке и абсолютному внешнему спокойствию. Любочка оделась подчёркнуто скромно, в коричневое платье с юбкой в складку, похожее на школьное. Смотрела молча, что называется, "без комментариев". В антракте не выходила из зрительного зала. В конце сказала только одно слово - резкое и ёмкое. Я была с ней согласна. Миссис Сэ-видж в ярком исполнении Марецкой была женщиной другой породы, чем та, которую увидела и создала Орлова. Миссис Сэвидж Орловой была той духовной опорой, в которой так нуждались и которую находили в ней окружающие. Она была настоящей интеллигенткой.
Интересно, что в связи со столетним юбилеем Орловой среди прочих естественных и противоестественных откликов на это событие в некой "Галерее Гельмана" в одном из переулков Полянки состоялась выставка фотохудожника Монро, посвященная Любови Орловой. Этот молодой человек работает более чем в своеобразном жанре. Он сам гримируется под великих личностей и фотографирует себя как бы в их роли. Так он сделал серию фотопортретов Гитлера, Мэрилин Монро и, наконец, Любови Орловой.
Я была на этой выставке. Она, естественно, показалась мне странной, как и сама идея мужчины в роли прославленной именно своей женственностью актрисы. На некоторых портретах фотохудожник добился немалого сходства. Однако в большинстве своём бедная Любочка была всё равно похожа на мужчину, да и содержание фотосюжетов не имело отношения к реальности. Например, она была изображена в купе вагона с открытой шкатулкой, из которой низвергался прямо-таки каскад драгоценностей. Подобная демонстрация чего бы то ни было просто несовместима с самой сутью её характера, не говоря уже о том, что Любовь Петровна вообще очень сдержанно носила украшения и предпочитала бижутерию. А фото "Любовь Орлова в кафе даёт интервью журналисту" - такая ситуация вообще была исключена в её жизни. Во многих этих фотофантазиях Орлова одета во что-то яркое и кричащее, много зелёного.
Она никогда так не одевалась. Весь стиль её внешнего облика отличался строгостью и чёткостью, даже если в костюме присутствовала несомненная экстравагантность. Представляю, как бы она была шокирована самой идеей выступления в её образе мужчины. Всякое душевное нездоровье и патология были ей глубоко чужды. Помню - это было в начале 1960-х - она вернулась из поездки в Европу и при всей своей сдержанности с необычной для неё эмоциональностью много раз рассказывала, как в кафе она залюбовалась прекрасными длинными волосами какой-то девушки. Девушка повернулась и - "Представляете, это был мужчина!!!" - восклицала она, совершенно шокированная. Что бы она сказала сейчас! Да, она в жизни была консерватором и во всём предпочитала естественную норму.
Об этой выставке я вспомнила потому, что под одной из фотографий увидела подпись: "Орлова смотрит Марецкую в спектакле "Странная миссис Сэвидж"". Любовь Петровна изображена с крайне агрессивным лицом, на плечах - лиса, в руках - ридикюль совершенно другого времени. Но ничего этого никогда не было. Ни лисы, ни ридикюля, ни агрессивного выражения лица.
И я в который раз подумала о том, как мелкая неправда, если её много, может тихо и незаметно вытеснить и всю правду. А этот молодой человек как-то позвонил мне и спросил, не могу ли я написать сценарий для телевизионного фильма об Орловой, в котором роль Любови Петровны сыграл бы… он!
И Любовь Петровна, и Григорий Васильевич глубоко переживали потерю ею работы на сцене в спектакле "Странная миссис Сэвидж". Именно в это время она стала думать о переговорах с другими театрами, смотреть артистов в популярных московских постановках, размышляя о будущих своих партнёрах. В Театре имени Моссовета она прекратила общаться с кем бы то ни было, кроме Ирины Сергеевны, Раневской и Молчадской. Более того, ни этот театр, ни его актёры даже не упоминались ею в беседах и разговорах. Об этом вспоминает и Молчадская. И Григорий Васильевич полностью разделял настроение жены. Бороться с хамством, вероятно, возможно только его же средствами. Но этот язык им обоим был неизвестен, они знали единственный способ избавиться от хамства - изолироваться, закрыться, не пускать.
Они оба всерьёз думали над проблемой дальнейшей творческой жизни. Особенно она. Григорий Васильевич вполне довольствовался своей деятельностью художественного руководителя одного из творческих объединений "Мосфильма" и активной общественной и представительской работой. Союз кинематографистов, глава Общества дружбы СССР - Италия, Комитет борьбы за мир. Встречи, переговоры, переписка со всем земным шаром, поездки за рубеж, приёмы.
В этой атмосфере он, тонкий дипломат, светский и широко мыслящий человек, известный всему миру, чувствовал себя прекрасно. Всё это отнимало много времени и сил, и он особенно полюбил те часы и минуты, которые выпадали ему в тишине и комфорте его уютного кабинета на втором этаже внуковского дома. К тому же, имея за плечами колоссальный жизненный опыт, он мудро научился не думать о тех проблемах, которые не может решить сейчас, и не впускать внутрь отрицательные эмоции, которые только разрушают здоровье. Она же, как человек практический и реальный, не могла себе позволить такой позиции. Помимо всего прочего со всей жёсткостью вставали материальные проблемы, а она не могла и не хотела допустить, чтобы нарушался привычный уровень и образ их жизни. Прежде всего - его жизни. Будучи уже очень немолодой, Любовь Петровна продолжала ездить, выступать, зарабатывать. География её гастролей расширялась. Со временем она стала ездить уже не с концертами, а с роликами своих фильмов, с тем чтобы их показ сопровождать беседой со зрителями и ответами на их вопросы. Жажда личной встречи с любимой звездой не угасала, и эти выступления были взаимно необходимы.
Время стремительно вытекало из песочных часов жизни, быстро сменялись года её седьмого десятка, и она не хотела с этим мириться. Любовь зрителей давала силы жить, противостоять неумолимому бегу времени, ощущать свою необходимость, вновь наполняться энергией молодости и творчества. Так что поездки с выступлениями были необходимы не только для заработка.
Однажды Любовь Петровна получила письмо из маленького провинциального городка. Автор письма, пожилая женщина, писала, что её муж и двое сыновей погибли на войне. Уходя на фронт, каждый посадил по тополю. Никто из них не вернулся, но выросли три могучих дерева, дерева-памятника, которыми бесконечно дорожила вдова и мать. Но городским властям понадобилось расширить улицу, и они приняли решение срубить эти три тополя. Тогда хозяйка деревьев написала письмо с просьбой помочь сохранить эти бесценные для неё тополя. И она выбрала, наверное, самый точный и единственно возможный для подобной просьбы адрес. Она написала женщине-звезде, которая могла всё и которая, как никто, знала, что такое любовь. Символом любви, а вовсе не эпохи тоталитаризма была и остаётся для людей Любовь Орлова. И она поехала в этот маленький город, и её имя, её личность, как всегда, оказали своё магическое действие. Эту историю я узнала опять-таки не от Любови Петровны, а от Григория Васильевича. Он по-прежнему не уставал гордиться и восхищаться ею, по-прежнему любил говорить о ней.
Однажды я пришла к ним во Внуково - это было где-то в конце 1960-х годов. Был пасмурный день, и мне показалось странным, что Любочка в тёмных очках. Довольно быстро она ушла из-за стола. "Представляете, Машенька, Любовь Петровна вчера сделала операцию на веках и даже ничего мне не сказала!" Он говорил это с гордостью, отдавая должное её мужеству и нежеланию его тревожить, предпочитая один на один бороться с тем, с чем борьба, по существу, невозможна. Со временем… Как-то она посмотрела в зеркало и с горечью воскликнула: "Любочка, что с тобой сделали!" Она имела в виду всё то же неумолимое время, то есть старость. А вот это слово она не хотела произносить даже в мыслях и по-прежнему продолжала ежедневную гимнастику балерины у станка, по-прежнему следовала строжайшей диете и не изменяла стилю строгих английских костюмов, которые требуют особого изящества и чёткости линий, носила обувь на очень высоких каблуках.
Как-то, открыв калитку их дачи своим ключом, я вошла и увидела её маленькую фигурку в конце песчаной дорожки. Я подошла, взяла её за руку и обнаружила, что в руке у неё маленькая гантелька. "Что это?" - спросила я. "Не мешай, это для осанки". Она даже гуляла не просто так, а совмещала прогулки с неустанной борьбой всё с той же ненавистной старостью. И продолжала работать. Концертировала Любовь Орлова не только в других городах, но и в Москве. Близкие ворчали, что пока "Гриша борется за мир, Любочка надрывается". Но в её присутствии такие разговоры исключались. Для неё Гриша по-прежнему оставался непогрешим, и она готова была на всё, чтобы сохранить атмосферу их дома, чтобы ничто не мешало ему в его творчестве и раздумьях. И она работала, изобретала, "выкручивалась", чтобы, как и всегда, их возил шофёр, готовила домашняя работница и за порядком на участке следили сторожа.
Теперь приходилось больше уделять внимания здоровью, и она - иногда вместе с ним, а иногда одна - ежегодно, как она сама говорила, "чинила себя" в подмосковных санаториях. Это были самые фешенебельные правительственные лечебницы советского времени - Барвиха и санаторий имени Герцена. Наступали моменты, когда деньги можно было добыть, только продав что-нибудь из нажитого ранее. Ковёр, плащ, уникальные сапфировые серьги. Таких я никогда больше не видела. В форме крупных синих фасолин, в которые были вкраплены редкие, ослепительно сияющие бриллиантовые звёздочки. Она практически никогда их не снимала. "Не могу же я допустить, чтобы Гриша питался в столовке!" - решительно утешала она сама себя, расставаясь с любимыми или с нелюбимыми вещами.
Григорий Васильевич всё не спешил с началом нового сценария. Собственно, он был в чём-то и прав. То, что они сделали, уже вписало их имена в историю мирового кино. Но она не желала смиряться с надвигающейся старостью и бездействием. Она мечтала ещё раз пережить счастье совместного творчества с любимым, снова оказаться в центре его внимания - во всём и всегда, как в былые времена. Она настаивала на том, чтобы Гриша написал для неё сценарий и снял новую картину. Она продолжала поиски пьесы для театра. Как-то по их просьбе я привела к ним очень в то время - 1969–1971 годы - популярного писателя, прозу которого активно переводили на свой язык театры, - Михаила Анчарова. У Григория Васильевича возникла идея, что для Любови Петровны должна быть написана пьеса на основе её же биографии. Любовь Петровну особенно увлекала идея сыграть героиню в рамках большого жизненного пути, чтобы появлению актрисы в "возрасте" предшествовал эпизод, где героиня появлялась бы совсем юной. В некоторой степени этот замысел затем они попытались осуществить в своём последнем фильме "Скворец и Лира". Ей было важно, жизненно необходимо утвердиться в глазах зрителей по-прежнему молодой, прекрасной и победившей то, что победить не удавалось никому.
Мы приезжали к ним с Анчаровым дважды: во Внуково и в Москву на Бронную. Это были прекрасные встречи около уютно горящего камина во Внукове и в элегантной московской гостиной. Писателю необходимо было познакомиться с биографией своей будущей героини. И снова рассказывал Григорий Васильевич, а она присутствовала со свойственным ей молчаливым согласием и очень редко отвечала на какие-то вопросы. Привыкнув к сдержанной Любочке, в чём-то даже чопорной, я с изумлением услышала от Григория Васильевича о том, как она, уже будучи актрисой Театра имени Моссовета, где-то на гастролях поспорила со знаменитым Пляттом. Спор состоял в том, чтобы пройти по коридору гостиницы на четвереньках и при этом громко лаять! Самое интересное, что спор выиграла именно она. Вольным духом молодости и "Весёлых ребят" повеяло от этого воспоминания. Конечно, за безупречной формой таились свои глубины страстей, сложностей и озорства…
Михаил Анчаров добросовестно пытался написать пьесу. Помню, его героиня была скрипачкой. Очевидно, это было навеяно несостоявшейся профессией бабушки - сестры Любови Петровны. Был там и эпизод, в котором эвакуационную панику во время войны останавливали именем героини. Но в целом пьеса Анчарову не удалась, и Любовь Петровна её отвергла.
Итак, пьесы не было, новых ролей не было, и Григорий Васильевич всё никак не начинал новый киносценарий, где была бы роль для неё. Тогда она решила прибегнуть к крайним мерам.
Помню, как вдруг, без всякого предупреждения, к нам явилась Любочка с маленьким чемоданчиком. "Нонночки! Я к вам насовсем. Не вернусь домой, пока Гриша не напишет новый сценарий!" - решительно заявила она, освобождаясь от платка и шубки. Мы с мамой, умирая от смеха, сделали серьёзные лица и стали накрывать на стол. Не прошло и десяти минут, как раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и погрузилась в ласковый бархат Гришиного голоса.
- Машенька, Любушка у вас? - Да.
- Можно её к телефону?
Люба замахала руками, и мне пришлось сказать:
- Она не хочет брать трубку.
Буквально через несколько минут телефон зазвонил снова.
- Я написал уже три страницы. Может быть, Любушка возьмёт трубку?
- Люба, он уже написал три страницы - возьмёшь трубку?