В перерыве пили чай, и Рихтер волновался, что мы опоздаем на вторую часть, все время вскакивал и говорил, что уже началось. При первых звуках музыки, сопровождающей сообщение о погоде, Святослав Теофилович не выдержал, бросился к телевизору, все побежали за ним… Вторая серия не вызвала прежнего сарказма.
– Не так уж плохо, – сказал Рихтер, – но, конечно, это не "Кабаре" и не "Баллада о солдате". Герой – очень неприятный. Все это уже было. Нельзя повторять жизнь такой, как она есть, это уже не искусство. Жизнь разбивает искусство. Одно действительно важно в этом фильме: нельзя любить успех. Это важно. – И чуть погодя добавил:
– Вы знаете, не верю в местоимение "мы". Не люблю множественное число. Не верю в него. Кто это "мы"? Это все выдумки. Существует только один человек, одна личность… Мне не безразличны отдельные личности, а множественное число мне безразлично.
На следующий день С.Т. сказал:
– Я думал об этом фильме всю ночь.
– Напрасно мы, наверное, его смотрели.
– Нет, надо было посмотреть.
– А я ночью читала Лескова.
– Что?! Как вы могли? Разве можно читать что-то после того, как посмотрели новый фильм? Ведь все тогда друг на друга накладывается, все смешается… Вот, наверное, этот фильм получил тысячу наград, а он очень плохой. Все в нем фальшь, все приемы повторяются. И, кроме того, он очень вредный. Гораздо важнее было бы показать положительного героя, а этот всем понравится, и все будут брать с него пример. Только каждый подумает: "Я буду делать то же самое, но незаметно". Очень противный главный герой! Он должен вызывать сочувствие?! Он же вызывает отвращение. Единственная хорошая сцена – в Париже, в кафе. Этому веришь. Неуютный Париж, пустое кафе и пощечина. Вот это правда. Все остальное неправда. И какой же он великий актер? Если он не смог прочесть монолог Гамлета в свете прожекторов? Если он великий, пусть читает!
Каждый фильм, если он заинтересовал его, Рихтер смотрит много раз. Рекорд принадлежит "Бесприданнице".
Однажды Рихтер предложил посмотреть "Кориолан", английский фильм, сделанный в добротной реалистической манере. Заранее попросил перечитать Шекспира; если можно, и Плутарха…
– Я – жертва кино. Оно для меня реальнее, чем жизнь. Кино, конечно, легковеснее литературы, и оно подействовало на меня сильнее. Теперь, правда, не так. Значит, я изменился.
– А вы можете назвать ваши любимые фильмы?
– Могу.
– Расскажите, пожалуйста.
– "Главное – это любить" с Роми Шнайдер. "Бесприданница". Из наших? Ну, все-таки "Александр Невский" и все-таки "Петр Первый", это хорошие фильмы.
– А "Иван Грозный"?
– Нет.
– А вообще Эйзенштейн?
– "Александр Невский" – да, а "Броненосец Потемкин" – совсем нет. Вот знаете, какой фильм мне еще понравился? Хотя я и не могу назвать его любимым. "Богдан Хмельницкий". Совсем неплохо. Ну, конечно, "Медведь"! Да! "Дуэль" – хороший фильм. Стриженов и Дружников – фон Корен, и она – Шагалова. "Большие маневры" – это шедевр. Все фильмы Тати… Хороши все фильмы Пазолини, Полянского, Кубрика.
– А Феллини? Антониони?
– У Феллини – "Амаркорд", по-моему, высшее из всего им созданного, он обрел в этом фильме простоту. "Ночи Кабирии", "Дорога" – тоже замечательные. У Антониони мне больше всего нравится "Ночь" и, конечно, "Blow up", действительно, выдающийся фильм.
– А как вы относитесь к немым фильмам?
– К немым я остался привержен навсегда. Какой чудный фильм был "Станционный смотритель"! А "Юность поэта", хотя это, кажется, был уже звуковой… Там Державина играл Монахов, ну просто потрясающе, когда Пушкин ему читает. Но больше всего я хотел бы посмотреть "Трагедию любви", немой фильм, который я видел, когда мне было девять лет, мелодрама, очень знаменитый фильм с Владимиром Гайдаровым и Ольгой Гзовской.
– Вы очень благодарный зритель. Это у вас, очевидно, с детства. "Влюбились в кино – конец!", помните, как в вашей пьесе "Дора": "Влюбился – конец". В девять лет уже так считали! "Любовь! Знаем это дело!"
– Да, мне было девять лет, когда я написал "Дору"… Елена Сергеевна Булгакова обожала эту пьесу, я много раз читал ей "Дору".
"Дора" – сочиненная Рихтером театральная пьеса, в восьми актах и пятнадцати картинах, с тринадцатью действующими лицами. Список действующих лиц: Дора (барышня), Антуанетта, Эгида, Тереза, Мария, Реджинальд, Форест, Алексей – русский ученый, Людовик и др. Это трагедия о любви, с тремя, кажется, парами влюбленных. Карл (герой-злодей) говорит про отца: "Ни одной хорошей девушки не приведет. Я бы их всех в помои. И даже не в помои, а сам не знаю куда" (дрожит). Когда же видит Дору: "Ох! Красавица! Откуда ты?" Дора: "Я не подойду". Карл: "Ох, измена! Но я ее добьюсь". Перессорившиеся девушки объяснялись следующим образом: "Дура!" "Сама дура!"
В кабинете С.Т., уставленном по стенам шкафами с любимыми книгами и бесчисленными папками, переполненными письмами, фотографиями, поздравлениями, драгоценными тетрадями, где записано так много интересного, есть и огромный картонный ящик, который называется "Архив Елены Сергеевны Булгаковой", которую С.Т. не только нежно любил, но причислял к созданиям высшего порядка за красоту, ум и мистические качества, присущие только ей. В один прекрасный день она пожалела С.Т. и взялась помогать ему с письмами, поздравлениями, – словом, со всей огромной корреспонденцией, относящейся к шестидесятым годам. При всей любви к Елене Сергеевне С. Т. считал, что этот архив надо снова разобрать. Эта мысль пугала его не зря, потому что архив состоял из тысяч писем. Но среди них оказалось и письмо от Г. Г. Нейгауза от 5 января 1964 года, которое я привела выше. Копию этого письма мы решили передать в книгу воспоминаний о Г. Г. Нейгаузе.
– Я давно хотела спросить о вашей дружбе с Еленой Сергеевной Булгаковой.
– Наша дружба началась с двух произведений искусства: с маленького шедевра Сарьяна "Армения", который Елена Сергеевна подарила мне в первую же нашу встречу, и "Острова радости" Дебюсси, который я сыграл ей. Это была веселая и легкая дружба. И в этой легкости я чувствовал глубину и подлинность.
Мы много времени проводили, развлекаясь, играли в мою игру "Рауль", потом слушали музыку или вдруг ехали пить шампанское… Однажды играли с Еленой Сергеевной, ее сыном и Анной Андреевной Ахматовой в домашнюю рулетку…
Елена Сергеевна была моим настоящим и преданным другом. И всегда и везде ее незримо сопровождал Михаил Афанасьевич. Она была полностью сосредоточена на нем, на его творчестве, для нее не существовали никакие другие писатели…
В сентябре 1987 года Святослав Теофилович ходил в Музей имени А. С. Пушкина на открывшиеся там одновременно две выставки: Шагала и из коллекции Тиссена-Борнемиса. Сначала несколько раз смотрел экспозицию Тиссена, проходил мимо полотен Шагала, умышленно отводя от них взгляд, чтобы ни в коем случае не смешивать впечатлений. В первый раз Рихтер смотрел одни картины, во второй раз – другие, ходил столько раз, сколько ему понадобилось, чтобы составить полное впечатление о выставке. Самый большой восторг вызвало "Благовещение" Веронезе ("Как он летит! Какие цвета! Композиция!"). И "Благовещение" Эль Греко померкло перед Веронезе.
В начале октября Рихтер начал свои походы на Шагала, которого, конечно, хорошо знал и любил. Об этой выставке отозвался так:
– "Портрет Вавы", "Продавец газет" – хорошие, мне понравились. Ранние картины чудные. Но не все равноценно. В поздних работах цвет показался мне немного ядовитым, каким-то химически-зеленым. Несколько болтливые сюжеты. Вы знаете, нет колорита. Раскрашено. Вся его сила в непосредственности, такой, какая бывает в детских рисунках. Очень мне понравилась пара новобрачных на фоне Парижа. Я бы сказал, что количество картин (большое!) ему вредит… Чего нельзя сказать о Пикассо.
– Как-то вы сказали, что в США лучше всего оркестры, коктейли и картинные галереи. Расскажите, пожалуйста, про галереи.
– Если серьезно, я видел там мало. Ходил в музеи запоем, все смотрел подряд, не по-настоящему. За один раз ведь нельзя смотреть более пяти, в лучшем случае десяти картин. Я несколько раз был в Метрополитен, в музеях Лос-Анджелеса, Чикаго, Филадельфии. Ходил, как обычно ходят. Поверхностно. Слишком много смотрел. Куда бы я ни приезжал в США, сразу несся в галереи…
Существует страшный уклон: всегда смотреть то же самое – импрессионистов! Все бегут на импрессионистов. Почему?.. В этом есть что-то глубоко неправильное. Меня все интересовало: Шагал, Гойя, Дали…
– А что вы скажете о Дали?
– Очень не в моем духе, но блестящий. Я его не люблю. Он – спекулянт, но в большом смысле. Очень большой мастер.
– Что вам больше всего запомнилось в картинных галереях США?
– Конечно, громадный "Лаокоон" Эль Греко, "Купальщицы" Сезанна, у Сезанна нет слабых вещей.
– А Мондриан? Никак не могу понять его.
– А Мондриана не надо понимать. Им надо любоваться. Много видел Кандинского, но не очень люблю. Видел "Венеру перед зеркалом" Тициана, которую продал Эрмитаж.
– Самая лучшая статуя в мире – Венера Милосская. Когда я был в Лувре впервые, смотрел только ее, больше ничего…
Стемнело. На следующий день Рихтер уезжал.
– Святослав Теофилович, спасибо и счастливого пути! Что вам пожелать?
– Чтобы мне хотелось заниматься и чтобы у меня получалось…
Глава четвертая. Бал Глори
(Написано для альбома "Вспоминая Святослава Рихтера", выпущенного Музеем изобразительных искусств имени А. С. Пушкина к двадцатилетию музыкального фестиваля "Декабрьские вечера".)
Сколько же всего накопилось, сколько всего можно рассказать. Трудно выбрать, решиться предпочесть одно другому.
Написать об испанском периоде? Рихтер в Барселоне, Кадакесе, Таррагоне, Саламанке, Мадриде, у нас в гостях в Серданьоле (ему очень нравилось это название, и он с удовольствием повторял его, выделяя слоги), и как весело, и какие розы! О чем писать?
И его игра в Испании, совсем другая, отличная от всего, что мы слышали раньше, уже из других миров, как последние Сонаты Бетховена…
Рассказать, как в тысячный, наверное, раз я шла на Большую Бронную, поднималась на последний, шестнадцатый этаж, звонила в дверь, и так и не привыкла к этому, не верила себе, что шла в этот Дом, нежданный и негаданный в существующем мире. И Дом этот исчез после первого августа 1997 года навсегда.
И наконец меня осенило. Святослав Теофилович не раз говорил, что очень любит, когда о нем пишут не как о пианисте, музыканте, а как о художнике, режиссере, мечтал ставить оперы и ставил их.
Именно режиссер, автор, постановщик, сценарист, зритель – все это у меня в тетради под названием "Бал 1988". Об этом и напишу.
"Надо постараться…"
… Шел ноябрь 1987 года. Идея новогоднего бала носилась в воздухе уже не один месяц. Святослав Теофилович все больше увлекался ею и при проявлениях скептицизма (затея грозила стать грандиозной!) огорчался. Стоило Олегу сказать, что он не сможет оставить маму, Нине Львовне сделать замечания по списку приглашенных, мне в очередной раз повторить, что непонятно, откуда люди могут взять нужные головные уборы, как Маэстро обижался и сникал. "Надо постараться", – говорил он. "Но не у всех же есть возможности", – бубнила я. "Надо постараться", – твердо повторял Святослав Теофилович.
29 ноября 1987 года состоялось первое серьезное обсуждение. Я пришла тогда днем. Святослав Теофилович плохо себя чувствовал, но не терял ни капли энтузиазма. По столу разбросаны листы, одни заполненные списком приглашенных, другие – планом проведения беспроигрышной лотереи. Лежит разграфленный толстым красным фломастером картон, в каждой клеточке напоминание, чтобы ничего не упустить из виду. "Как вы думаете, – спрашивает Святослав Теофилович, – этот бронзовый фонарь достоин участвовать в лотерее?" "Конечно, ведь он такой красивый".
Святослав Теофилович стал увлеченно рассказывать: управлять балом будет "Орава", каждый получит карточку, в которой написано, что ему надлежит делать по ходу бала, с указанием времени и всех обязанностей. У членов Оравы свои конспиративные имена. Святослав Теофилович так разнервничался, что ничего не успеется, все сорвется (речь шла именно о том, чтобы не сорвалось ничего), что я пообещала вечером прийти еще раз и вместе с Маэстро написать развернутый сценарий бала.
Несколько успокоенный, Маэстро продолжал свой рассказ.
– Все фантастично, – рассказывал он, мысленно перенесясь уже в атмосферу бала. – Дракон спит. Когда все приходят, – музыка, голод. В 11.50 все идут в столовую, где шампанское и закуски (за них отвечают Бирюли́на, Сидори́на и Таня). Потом БУММ! В 12 часов куранты, Катя и Вася играют гимн. Шесть или семь мужчин во время гимна зажигают бенгальские огни, иллюминацию, над дверью столовой вспыхивает "1988". После гимна разносят на подносах еду и вино. Полчаса. Таня, Сидори́на, Бирюли́на. Музыка: "Празднества" Дебюсси. Шествие. В два часа ночи музыка в записи. В час появляются Спичка, Пифия, Виолончель и другие.
Номер "Шамаханская царица". Темнозор и Сашими стоя держат занавес на вытянутых руках, перед каждым номером опускаются на колени, чтобы открыть его. Двадцать минут танцы. Занавес. Толмачева. Блок. Танцы. Занавес. Король и дама (карты!) на дверях в ванные комнаты. Запирать на ключ комнату с пальто. Сделать маленькие лампочки к роялям. Повесить зеленое покрывало на задник сцены. Второй прожектор! А где "Царица Савская" Гольдмарка? Два часа ночи. Тигр – танцы. Потом Галя Писаренко с Васей (романсы Алябьева, Гурилева). Танцы под запись. Музыкальный антракт: Густав Холст, "Уран", дирижер – Герберт фон Караян. Броневой: "Попрыгунья стрекоза". Три часа ночи. Номер сестер Лисициан (народные песни). Гладиаторы и дрессировка (силовой номер). Занавес закрывается. Маэстро играет музыку папы. Курмангалиев. Продажа лотерейных билетов. Танцы двадцать минут под запись. Живая картина: "Рембрандт с Саскией на коленях". Запись для слушания: "Цыганский барон" – Элизабет Шварцкопф. Олег и Башмет – цыганская музыка. Сногсшибательный номер. Танцы под запись. Выдача выигрышей. Марш из "Царицы Савской" (в записи).
Я записывала быструю речь Святослава Теофиловича, в который раз удивлялась его памяти и приходила в ужас от масштаба поставленной задачи, не все понимала и в глубине души не верила в осуществимость задуманного. Я решила, что, конечно, мне надо прийти еще раз.
Вечером мы и в самом деле пришли. Марибор и Арамис – члены Оравы, со шнурами, лампочками, переключателями и прочими электрическими приборами (электрификация квартиры подверглась временно кардинальнейшим изменениям), а я, собравшись с мыслями и сосредоточившись изо всех сил, сидя за столом напротив Святослава Теофиловича в его маленькой рабочей комнатке, принялась за дело.
Святослав Теофилович по первой же просьбе с полной готовностью бежал в соседнюю комнату то за фломастером, то за ножницами, клеем, скотчем, – всем, в чем я нуждалась. В остальное время сидел напротив, страшно довольный, и все время приговаривал: "Вот это мне нравится". В какой-то момент я очень сильно его насмешила словами: "Не мешайте мне, пожалуйста!" Он долго смеялся и сказал тогда: "Вот и я всем так говорю всегда!"
В чем же заключалась моя работа? Ведь Маэстро уже продумал сценарий бала до мелочей. Я же взяла лист бумаги и разлиновала его на пять граф так: точное время, концертный номер и его исполнители, ответственный за него, объявляющий его, танцы и музыкальные антракты. Сведя все воедино, мы вписали обязанности каждого члена Оравы в специальную карточку, которую потом ему вручили.
В славную Ораву входили и знаменитые на весь мир музыканты, и никому доселе неизвестные личности, и, конечно, друзья и родственники Маэстро.
Перечисляю их под вымышленными, "конспиративными" именами.
Арамис, Темнозор, Сашими. Принимают в дверях гостей. Открывают шампанское. Зажигают две елки, транспарант с огромными цифрами "1988" над дверями в столовую. На них же возложено освещение всех номеров.
Освещению Святослав Теофилович придавал большое значение и проявлял неумолимость в достижении результата, которым остался бы доволен. На "задник" сцены (одна из стен зала в квартире Маэстро и Нины Львовны) повесили зеленое покрывало, снятое с аскетического ложа Святослава Теофиловича, поставили меня на его фоне и с разных расстояний, высоты и с разными фильтрами направляли прожекторы, выверяя освещение будущих концертных номеров. Темнозор и Сашими должны были с двух сторон поднимать и опускать занавес.
Темнозор – художник, автор широко известного портрета Рихтера – изобрел, смастерил, разрисовал десятки фонариков, не уступавших привезенным из Японии. Он помог и осуществлению идеи задуманного Маэстро костюма. Но этот костюм стал сюрпризом для всех, поэтому скажу о нем позже.
Бирюли́на, Сидори́на. Угощение (включая его приготовление).
Виолончель. Продажа лотерейных билетов.
Глори.
Владимир Зива. Объявление всех номеров.
Канон-сан. Помогает угощать, переводит с латинского языка на японский содержание номера "Torba mirabilis (Чудесный мешок)". Объявляет "любимца публики" Леонида Броневого. Объявляет номер "Цирк! Цирк! Цирк!"
Марибор. Распорядитель бала. На его карточке написано: "Мажордомствовать".
Папагено. Объявление номеров "Старая Вена" ("Перенесемся в добрую старую Вену…"), Эрика Курмангалиева, продажи лотерейных билетов.
Пифия. Выдача выигрышей, сопровождаемая чтением стихов собственного сочинения.
Роксана. Хозяйка. Царица бала.
Сабина. "Вообще все", и дублирование, и помощь Марибору. На карточке было написано: "Во всем помогать (с любовью) Марибору".
Соня.
Спичка.
Таня. Руководить угощением.
Тигр. Все музыкальные записи и игра на рояле джазовой музыки.
Гости (их было около восьмидесяти человек) получили приглашения на открытках с нотными строками из посвященной Рихтеру Девятой фортепьянной сонаты Сергея Прокофьева и копией автографа Маэстро. Такие открытки за несколько лет до того сделали для Святослава Рихтера в Японии.
"Глори, Роксана, Папагено и Таня не могут отказать себе в удовольствии просить Вас пожаловать на новогодний бал, который состоится в квартире 58 дома 2/6 по Большой Бронной улице.
Съезд гостей от 22 часов 30 минут до 23 часов. Беспредельную свободу в выборе Вашего вечернего туалета мы позволим себе ограничить лишь просьбой увенчать его непременными атрибутами новогоднего маскарада: головным убором, перекликающимся с любой деталью Вашего туалета.
О Вашем согласии просим уведомить распорядителей бала по телефону номер……".