Древнееврейский язык был языком Библии. Этот язык старше греческого. Тексты были малопонятными, и их записывали "наоборот" – или это только казалось. Всё это вместе обещало наиболее прямой доступ к тайному знанию и магической власти, к которой так стремились Фауст и другие маги. К тому же существовала мода на древнееврейский. Хотя первыми этот язык начали изучать такие видные гуманисты, как, например, Рейхлин, однако перевод Библии на немецкий язык выполнил как раз Лютер (Новый Завет в 1521 году и Ветхий Завет в 1534 году). Тем самым Священное Писание стало доступно более широкому кругу людей, также получивших возможность ознакомиться с иудейскими именами и географическими названиями. Подобные обстоятельства допускают вероятность того, что автор "народной книги" о Фаусте мог использовать намёки на древнееврейский язык и Священное Писание, облегчавшие понимание и позитивно воспринимаемые его читающей аудиторией.
Учитывая, что для многих Библия продолжала оставаться главным источником цитат и интересной информации, нам будет полезно ещё раз изучить страницы этой книги. Хотя многие решат, что в поисках ответа следует обратиться к Моисею, всё же в Библии есть более очевидные места для исследования{177}. На еврейском языке столица Древнего Египта, город Мемфис, назывался Moph или Noph. Как и всё в Египте, Мемфис прочно ассоциировался с магией. В Египте был также город под названием "Мефаат", что означало "внешний вид или силу воды" и не предполагало ничего дьявольского. В том, что касается остальной части имени, многое продолжает ждать объяснения.
Варианты появляются при изучении еврейского текста Библии. Здесь мы находим слова "мефиц" и "тофель", объединив которые вполне можно получить имя, близкое к искомому. Такое предположение, впервые возникшее в начале ХХ века, не получило одобрения в научных кругах. Разгоревшиеся дебаты позволили выяснить, что если "мефиц" означает "разрушение" или "растяжение", то слово "тофель" на самом деле оказалось словом "тифлуc", искажённым в произношении германских евреев до "тифлут" и соответствовавшим таким понятиям, как "бессмыслица" или "глупость". В основном таким был и конечный результат. Проблема ещё и в том, что автор "народной книги" о Фаусте вряд ли мог знать более чем несколько слов классического библейского еврейского языка – уже не говоря о более архаичном "мишнаитском иврите". Наконец, данное рассуждение отталкивается от имени Мефистофель, а вовсе не от его более раннего варианта – Мефостофель{178}.
Ещё большие возможности нам открывает изобилие необычных имён, обнаруживаемых в Ветхом Завете. Там мы обнаруживаем "Ахитофела Гилонянина, советника Давидова, из его города Гило" (2 Цар., 15: 12). Имя Ахитофела означает "собрата бесвкусия и нечестивости". Однако, несмотря на неудачное имя, этот человек был известен среди иудеев своей мудростью до того, как Иуду предали позору. В стихе 15: 31 Второй книги Царств провозглашается: "Господи, разрушь совет Ахитофела". Высказывалась идея, что Мефистофель пытался разрушить Фауста подобно тому, как Ахитофел пытался разрушить Давида. Таким образом, в действиях Ахитофела и Мефистофеля усматривалась определённая общность. Могло ли имя Ахитофела дать окончание имени Мефистофель?{179}
Продолжая изучать Вторую книгу Царств, мы также обнаруживаем Мемфивосфея (возможно, Мемфивосфета) – "истребляющего бесчестие" или "исторгающего упрёк". Мемфивосфей был хромым сыном Саула, то есть человеком несчастным, которого к тому же обманывал слуга. Однако он мог оказаться второй частью загадки. Разделив имена Мемфивосфея и Ахитофела на части, можно "склеить" из половинок имя, напоминающее Мефистофель{180}.
Однако такая операция ещё не является доказательством. Несмотря на все попытки, нельзя обойти факт, что полученный гибрид (Мемфи-тофел) далёк от имени Мефистофель и ещё дальше от более раннего варианта Мефостофель. Если автор "народной книги" о Фаусте хотел вызвать ассоциации с Мемфивосфеем и Ахитофелом, почему он не выбрал имя Мемфитофел?
Ни "Мефиц-тифлус", ни "Мемфи-тофел" не дают нам убедительного доказательства происхождения имени Мефистофель. Таким образом, еврейский след этого имени оказывается ложным.
Учитывая большое количество вариантов написания имени Мефистофель, использовавшихся в разное время, можно предположить, что их авторы по-разному понимали значение этого имени. Однако возможно, что изначально имя не значило ничего и впитало различные моменты, которые хотели подчеркнуть его авторы, один из которых знал только греческий, а другой – только древнееврейский. Возможно, достоверного решения не существует. Впрочем, из всех предложенных выделяется одно объяснение, которое выглядит несколько более убедительным.
Со времён Месопотамии было принято образовывать имена демонов, в зависимости от того конкретного пагубного воздействия или зла, которое они, как считалось, могли причинить. Уместен вопрос: какое пагубное воздействие или зло могло служить воплощением Мефистофеля? По мнению автора "народной книги" о Фаусте, нарядившем демона в монашеское платье, он олицетворял всё то, что протестантизм осуждал в католицизме, а это длинный список. Если следовать месопотамскому принципу, изначальное имя Мефистофель могло воспроизводить (хотя и не точно) имя "демона, не любящего свет", где под "светом", конечно, подразумевался "свет Библии". Это объяснение хотя бы отвечает чувству, которое возникало у протестантов по отношению к католикам.
Всякий, подступавшийся к загадке Мефистофеля, или был слишком умным и чрезмерно усложнял возможный ход мысли изобретателя имени (и его аудитории), или был слишком уверен в недомыслии, либо невежестве изначального автора. Судя по неопределённому результату, на нахождение смысла имени было потрачено слишком много сил – несмотря на всю интригующую подоплёку этого интересного вопроса. Возможно, именно в этом заключается секрет Мефистофеля. Хотя имя Мефистофель воспринимается как греческое и вызывает соответствующие ассоциации, оно остаётся недоступным для постижения и тем не менее продолжает возбуждать наш интерес, заставляя блуждать по зыбкому болоту фантазий.
9. Сделка с дьяволом (1514)
Если у Фауста был свой Мефистофель, то у Мефистофеля был свой договор: "Чтоб Фаусту, пока он жив, служил я, коль купит он ценой души услуги", – говорит дух из пьесы Марло; "Ещё одно: неверен жизни срок; могу ль у вас просить я пару строк?" – так просит расписку вежливый демон в поэме Гёте{181}. Тема договора с дьяволом стала центральным элементом легенды о Фаусте. Это событие вошло в английский язык под названием "сделка Фауста". После чтения текстов Марло и Гёте приходишь к мнению, что договор был не только источником всей силы Фауста, но и юридическим оправданием его краха. Но всё же мы знаем, что, будучи драматургами, Марло и Гёте создавали свои произведения для удовольствия – и отчасти для наставления читателя. Тогда что такое договор с дьяволом? Это факт или фикция? Откуда возникла сама идея такой сделки и какая правда в ней скрыта?
В одном из вариантов легенды, опубликованном в 1592 году Баттусом, сказано, что Фауст подписал сделку в Виттенберге 23 октября 1514 года. Удивительно, но дата правдоподобная. Легенда также утверждает, что договор был заключён на 24 года, и если сделка действительно имела место, то Фауст должен был подписать документ в 1514 году, потому, что он умер приблизительно в 1538-м. Как ни печально, в современных Фаусту источниках нет никакого упоминания о сделке. Хотя идея договора впервые возникла в "Вольфенбюттельской рукописи" приблизительно в 1580 году, а также в книге Августина Лерхеймера Christlich bedencken, напечатанной в Гейдельберге в 1585 году, возможно, что она возникла ещё раньше, в одном из занимательных рассказов Росхирта (ок. 1570–1575).
Из текста, изложенного автором с инициалами P.F., очевидно, что, по легенде, детали сделки вырабатывались не в тёмном, продуваемым ветром лесу, а, скорее, в уютном кабинете Фауста. Прежде всего, Фауст изложил три пункта, включавшие обязанности Мефистофеля. В них говорилось, что демон должен быть послушен; что он должен доставлять всё, что захочет Фауст; и что он всегда должен говорить правду.
Первое было обычным требованием хозяина к своему слуге. Второе положение гарантировало Фаусту выполнение любого желания без вызова духа Азиеля, доставлявшего деньги, как это было описано в его колдовской книге "Заклятие адских духов" (изданной предположительно в Париже в 1508 году). Третий пункт отражал общее мнение о двуличной природе любых взаимодействий со сверхъестественными силами, в частности веру в то, что адские духи являются лжецами уже потому, что им покровительствует сам Отец лжи. Но возникла проблема: когда условия договора приобрели весьма недвусмысленные очертания, Мефистофель отказался его подписывать.
По объяснению духа, он не имел полномочий и сперва должен был испросить согласия Хозяина. Фауст, которого не устроило это положение, потребовал обосновать отказ. Всё могло бы этим и закончиться, но Фауст взял с Мефистофеля клятву, что тот вернётся и продолжит обсуждать сделку. Затем Фауст увеличил число "своих" пунктов до пяти.
Вспомнив о следующей жизни, Фауст пришёл к мысли, что будет лучше, если он окажется не просто одним из обитателей ада, а, подобно Мефистофелю, станет духом. Несомненно, что на формулу договора повлияли картины, изображавшие муки грешников. Вторым добавлением к списку был пункт, по которому Мефистофель обязывался всюду сопровождать Фауста и оставаться невидимым для всех, кроме него. Фауст знал заранее все последствия появления рядом с ним такого странного сопровождающего. Мефистофель согласился с договором при условии, что Фауст согласится с кое-какими пунктами, предложенными духом. От Фауста требовали подписаться кровью и отдать не только тело и душу, но также отказаться от веры в Христа, стать врагом всех христиан и в дальнейшем не отходить от формулы договора.
Предполагалось, что Фауст отдаст дьяволу своё тело и душу после того, как Мефистофель выполнит все условия договора. Кровавая подпись добавляла его словам дополнительную магическую силу. Было ещё одно условие, по которому Фауст отрекался от всякой помощи или влияния "противоположной" стороны. Нельзя забывать, что в Эрфурте находился доктор Клинге, а в мире, полном воинствующих фанатиков, мага вполне могли уговорить или заставить изменить свои убеждения. Договором также предусматривалось, что Фаусту будет предоставлена возможность несколько лет жить здоровой и безбедной жизнью, после чего его "заберут". Фауст, грезивший о том, что он мог бы иметь или делать, "так размечтался, что забыл о душе", сразу согласившись на все требования Мефистофеля. В "народной книге" решение Фауста подписать договор объясняется вполне наглядно: "Он подумал, что дьявол не так чёрен, как все считают, и ад не так горяч, как об этом говорят"{182}.
На следующий день Мефистофель вернулся, чтобы получить подпись Фауста. Взяв нож, Фауст без колебаний проколол себе вену на левой руке. Несомненно, написанные кровью слова: "O homo fuge" ("О, человек, беги"), которыми Фауст напутствовал улетавшего Мефистофеля, вызывали ассоциацию со словами из Библии: "Tu autem O homo Dei haecfuge" ("Ты же, человек Божий, убегай сего" (1 Тим., 6: 11). У Марло Фауст решил лететь с Мефистофелем потому, что не видел для себя никакой другой возможности: "Не к Богу же, меня Он ввергнет в ад" (II.I.79–80).
Фауст из "народной книги" не задумываясь окунул перо в кровь и подписал договор, отдав "тело, душу, плоть и кровь" за то, что любые его желания будут исполняться в течение следующих 24 лет{183}. Срок был недолгим. Кроме того, число имело чёткий смысл, и потому срок в 24 года нельзя принимать слишком буквально. Число 24 напоминало о сутках и краткости земного существования, резко контрастировавшего с вечностью проклятия, которое ожидало Фауста. 24 часа или 24 года – всё это лишь мгновение вечности.
Вариант истории был рассказан в книге XVIII века "Чёрный ворон", предположительно напечатанной в Лионе в 1469 году. По этой версии, выглядевшей куда более невинно, Фауст листал книгу по магии и решил поэкспериментировать. Он начал со случайных, неуверенных заклинаний, произносимых скорее ради забавы, чем всерьёз. Представьте удивление Фауста, когда он увидел перед собой демона Астарота, желавшего знать, для чего его вызвали. Не сразу поверив в удачу, Фауст поторопился сообщить демону, что тот может принести пользу, если будет выполнять любое его желание. Астарот согласился, но потребовал, чтобы Фауст подписал договор. Само собой, Фауст не хотел ничего подписывать, но был вынужден согласиться, когда неожиданно заметил, что защищавший его круг очерчен не совсем аккуратно. Договор был составлен быстро, на обычных условиях: дух служит Фаусту весь период действия договора и получает взамен его душу.
В раннем Средневековье обычай подписываться кровью был распространён в Германии, Скандинавии и Ирландии, где таким образом между людьми, не являвшимися родственниками, могли устанавливаться отношения, подобные кровным. Писатели-классики Геродот и Помпоний Мела рассказывали истории о сицилийцах, подписывавших договоры кровью. Говорили, что было время, когда в университетах Германии студенты-первокурсники писали кровью друг другу в альбомы; также мы можем найти у итальянских бандитов 1890-х годов ритуалы, в которых пили кровь. Неплохой материал для Брема Стокера. Договор связывал две стороны, каждая из которых подписывалась кровью. В легенде о Фаусте кровавую подпись ставит только Фауст; что касается способности духов и самого дьявола иметь кровь, то в этом всегда существовали большие сомнения.
Также общеизвестно, что кровь использовалась в магических целях. Это одна из коренных идей христианства: "И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов"; или ещё: "Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем"{184}. Со слов апостолов мы знаем, что кровь Иисуса обладала свойствами, особым образом действовавшими на его последователей. Так, рассматривая обряд причастия на символическом уровне, трудно отделаться от ассоциаций с историями "трансильванского" толка.
В германском мифе о Нибелунгах говорится, что кровь восстанавливает силы, поскольку содержит энергию жизни. В Средние века в Центральной Европе кровь использовалась для изготовления приворотного зелья (элементы этого обряда находят применение в наше время). В сочетании с освящённой просфорой кровь может использоваться для избавления от болезней. Кровь, нанесённая на дверной косяк, отпугивает ведьм и злых духов. Во времена Фауста подозрения об использовании крови в дурных целях, так называемый "кровавый навет", и связанные с этим обвинения в "ритуальных убийствах" были важной составляющей преследований евреев{185}.
В те времена многие верили, что кровь привлекает злых духов. Из классической античной литературы известно, что Одиссей вызывал души умерших при помощи крови и колдовских заклинаний, полученных от Цирцеи. Описывая работу некромантов, шотландский маг Майкл Скотт, одно время служивший астрологом у императора Фридриха II, указывал, что их обряды всегда включали ту или иную разновидность жертвы: кровь или похожее на кровь вино, плоть, взятая у трупов, или кусочек кожи самого мага. В одном из хранящихся в Париже манускриптов XIII века говорится, что в заклинаниях следует использовать кровь летучей мыши, а в источниках, близких ко времени жизни Фауста, мы встречаем примеры жертвоприношений животных ("Кодекс 849"). Фаустовские книги по магии также рекомендуют использовать в заклинаниях запекшуюся кровь. В тексте Geister Commando, вероятно, относящегося к периоду после 1501 года, говорится о ритуальном использовании крови белого голубя и крови бабочек. Магическое значение крови не ослабло по прошествии веков. Так, некоторые племена на острове Сулавеси из группы Больших Зондских островов до сих пор окропляют кровью вновь построенные дома. Другой пример – Анжелина Джоли, не раз использовавшая кровь во время свадебных церемоний{186}.
В зависимости от способа применения, кровь может отталкивать или создавать привязанность. Кровь – символ жизни и может оказывать на жизнь влияние. Кровь на самом деле была квинтэссенцией жизни и составляла жизнь того существа, из которого она была изъята, – и поэтому могла представлять это существо в магических церемониях. Как источник жизни, кровь неумолимо привлекала всё "неживое", то есть мёртвых и нерождённых, голодных призраков и прожорливых демонов. Кровь – самые подходящие чернила для договора с дьяволом.
В своё время о таких договорах с дьяволом и его слугами рассказывали так уверенно и часто, что в это верили как в факт. Уже в IV веке блаженный Августин, епископ Гиппонский, с осуждением высказывался о "сделках с демонами" в работе "О христианском учении". В XIII веке Фома Аквинский высказывал мнение о том, что всякое колдовство включает сделку с дьяволом. В XIV веке римский папа Иоанн XXII (1316–1334) приказал инквизиторам в городах Тулуза и Каркассон, расположенных на юге Франции, принять строгие меры против злых чародеев и ведьм, поклоняющихся демонам или заключающих с ними сделки. Идея о сделках с дьяволом также нашла выражение в папской булле 1326 года Super illius specula. В 1398 году Парижский университет заявил, что колдовство подразумевает заключение договора с дьяволом, хотя и не всегда в формальном виде, и является ересью. Сто лет спустя Иоганн Нидер использовал буллу Иоанна XXII в своём справочнике для исповедников. В 1437 году, обращаясь к армии своих инквизиторов, примерно то же говорил о письменных договорах с дьяволом римский папа Евгений IV. В том же году Нидер писал:
"Их зовут некромантами – тех, которые посредством сделки с демонами [и] исполнения обрядов предсказывают будущие события, либо открывают тайные знания, либо своим злым колдовством чинят вред окружающим"{187}.
В знаменательной работе Крамера и Шпренгера "Молот ведьм" (1486), где приведен беглый обзор таких сделок, также используется фразеология из буллы Иоанна XXII и утверждается, что "отпадение ведьм является тем более тяжким грехом, что они нарочно заключают договор с дьяволом"{188}. Нидер пошёл дальше, утверждая, что нет большой разницы между теми, кого называют некромантами, и теми, кого называют ведьмами.
Фауст был самозваным некромантом, среди прочего заявлявшим о способности предсказывать будущее, и, следовательно, он должен был заключить договор с дьяволом. Нидер и остальные должны были рассматривать Фауста именно в таком свете: даже в отсутствие доказательств сделки занятие колдовством само собой подразумевало заключение договора с дьяволом. Такой была несокрушимая логика церкви. Фауст не мог победить в этом столкновении.
Тритемию, хорошо знавшему процитированные тексты, не оставалось ничего иного, кроме как представить Фауста колдуном худшего толка. Подобно другим учёным, Тритемий также обращался к вопросу о сделках с дьяволом в работе "Восемь вопросов", написанной после дискуссии с императором Максимилианом I, – и в своё время его ответы выглядели убедительными{189}.
В то же время Агриппа, бывший ученик Тритемия, в своей "Оккультной философии" высказывался против идеи о договоре с дьяволом. Он признался, что однажды принял детали древних магических обрядов за "конкретные оккультные сделки с дьяволом". Агриппа понял свою ошибку, только когда провёл более серьёзное исследование, выяснив, что предметом обрядов был вовсе "не договор с дьяволом"{190}.