Аудиенция
Весной 1963 года по приглашению общества "Италия – СССР" я был в Риме. Вот-вот в Италии должна была начаться предвыборная кампания, политическая атмосфера в стране накалялась. Каждая строка в газетах, каждая публикация так или иначе "работала" на предстоящие выборы. С тем большим интересом отнеслись не только в Риме, но и далеко за его пределами к сообщению, появившемуся в итальянских газетах в первые дни марта.
Газеты сообщили, что премия Э. Бальцана "За мир и гуманизм" будет присуждена итальянцу Анджело Джузеппе Ронкалли и что удостоенный этой награды решил с благодарностью принять ее. За мирским именем будущего лауреата стояло другое – более звучное и известное – Папа Иоанн XXIII. Святой отец, глава римской католической церкви, верховный пастырь почти 700 миллионов католиков, живущих на всех континентах Земли.
Как ни странно, последовавшая реакция была неоднозначной. Среди поздравительных слов легко читалось и раздражение. Самый мягкий упрек состоял в том, что, согласившись на премию, Иоанн XXIII отступил от первейшего долга всех предыдущих пап – никогда не принимать мирских почестей и наград. Даже собственная газета Ватикана "Оссерваторе романо", правда, в наипочтительнейшем виде адресовала такое замечание своему хозяину.
Неужели эта респектабельная премия, украшенная именами почтенных президентов Итальянской и Швейцарской республик, могла вызвать такой накал страстей?!
Анджело Ронкалли, видимо, хорошо умел читать между строк. Он понял, что ему необходимо дать публичные объяснения по поводу своего согласия принять премию. Преодолев беспокоившее его давление кардиналов и других высоких чинов Ватикана (он сам скажет об этом в своих записках), Иоанн XXIII решил выступить перед сорока специально приглашенными журналистами, причем не только итальянскими, но и зарубежными. Так вместе с моим коллегой Леонидом Колосовым, бывшим в ту пору постоянным корреспондентом "Известий" в Италии, я очутился через несколько дней среди заинтригованной толпы газетчиков в одном из залов апартаментов Иоанна XXIII.
Страничка из биографии Иоанна XXIII важна для понимания его личности.
Анджело Джузеппе Ронкалли родился 25 ноября 1881 года в Ломбардии в деревушке Сотто иль Монте, близ Бергамо. В семье было девять детей, и отец рассчитывал передать со временем маленький клочок земли Анджело. Однако в 1892 году сын поступает в Бергамскую семинарию. В 25 лет Ронкалли заканчивает и более знаменитую Римскую семинарию. С 1905 по 1914 год он – личный секретарь епископа Бергамского. Во время первой мировой войны добровольно уходит в армию и служит сержантом в медицинских частях.
С 1925 года началась его дипломатическая карьера. Болгария, Турция, Греция. Широкий круг знакомств среди политических деятелей многих стран. Сразу после окончания второй мировой войны именно Ронкалли поручено смягчить отношения Ватикана с победившей Францией, лично с генералом де Голлем, который не мог простить Ватикану поддержки предателя Петэна. 1953 год – патриарх Венеции. 28 октября 1958 года Анджело Джузеппе кардинал Ронкалли избирается главой Ватикана и католической церкви. В память об отце он просить дать ему имя Иоанна.
Хотя Леонид Колосов прожил в Риме уже несколько лет, найти именно те въездные ворота, которые ведут в резиденцию главы Ватикана, и для него оказалось непростым делом. Много раз "нарушали" мы границу достопочтенного государства размером в 44 гектара, пересекая белую пограничную полосу на улице Кончильяцьоне в поисках заветных врат. Швейцарские гвардейцы, стоящие у собора Святого Петра, видимо, охраняли государственную тайну и не удостаивали нас ответом.
Наконец, мы нашли въезд в резиденцию Иоанна XXIII. Перед нами распахнулись тяжелые стальные жалюзи в гранитных плечах могучих стен, и охранники с короткими автоматами под вполне современными и одинаковыми плащами указали нам место стоянки.
Мы поднимались наверх в залу по лестнице, уходящей, как в небо, в синь росписей, в такую красоту, мягкость и спокойствие, которые могли творить только они, великие мастера Возрождения. Картины и скульптуры, громадные гобелены, белоснежные ковры, поразительные по гармонии и изяществу люстры, бра, торшеры и подсвечники, мебель – все было неповторимым, действительно единственным в своем роде, имело имена, номера, историю, занесенную в сотни книг, каталогов и справочников.
На какие-то мгновения растаяли, растворились современные фигуры прелатов и почудилось, что на лесах, опоясывающих залы и галереи, у фронтонов, фризов – повсюду кипит работа. Трудятся паркетчики и обивщики стен, чеканщики и мебельщики, отливщики скульптур. Они выслушивают Рафаэля и Микеланджело, принимают их поручения, соглашаются, спорят…
Прелаты, сопровождавшие нас, открыли створки белоснежных дверей, тяжелых, бесшумных, тоже вековых, и мы оказались в зале Консистории. Группками стояли журналисты. Переговаривались тихо, как бы боясь потревожить абсолютную, глухую, настороженную тишину этого дома.
Ко мне обратился один из служителей государственного секретариата Ватикана. "Святой отец просил приветствовать приход в его дом журналистов из России, – сказал он холодным бесстрастным тоном, затем отвел меня в сторону и добавил – Если изъявите желание, может состояться и личная аудиенция…" В ответ на кивок головы он сообщил: "Вам все станет ясно во время церемонии".
Аудиенцию журналистам глава Ватикана давал в довольно большом, так называемом Тронном зале. У задней стены на невысоком возвышении стояло парадное кресло. По-видимому, именно здесь проводились официальные приемы послов, гостей государства или церкви. Стены зала обтянуты серо-серебристым штофом. Массивные люстры и бра вековой бронзы освещали строгое помещение. Для данного случая были поставлены несколько десятков кресел, обитых ярко-красным бархатом, нарушивших изысканный орнамент инкрустированного паркета. Строгие костюмы журналистов резко выделялись на фоне великолепия одежд священников высокого ранга. Можно только поражаться удивительному вкусу художников, "проектировавших" эти сиреневые, блекло-розовые, белоснежные, черные, иссиня-фиолетовые одеяния. Кресты, четки, перстни, тут тоже – вековые традиции. Поражали, пожалуй, не одеяния и украшения, а лица. Бледные, почти анемичные, одутловатые, совершенно отрешенные, как бы и не живые.
Иоанн появился внезапно из почтительно распахнутой перед ним двери и мелкими шажочками засеменил к креслу-трону, быстро-быстро протягивая руку для поцелуя. Все встали, а кое-кто (среди журналистов было немало ревностных католиков) опустились на колени и ждали, когда Иоанн устроится в кресле. Оно было высоко для него, и он, грузный, старый уже человек, взобрался на сиденье, как это делают дети – в два-три приема.
Долго молчал, простодушно разглядывая зал некогда, по-видимому, карими, а теперь светло-янтарными глазами и выставив вперед уши, будто хотел услышать нечто необычное. Вначале слово о присуждении Иоанну XXIII премии произнес сенатор Джованни Гронки, один из руководителей фонда Бальцана. Затем настала очередь святого отца.
Иоанн говорил тихо и спокойно, без аффектации, скорее беседовал. Он даже подался вперед, чтобы быть ближе к слушателям, и казалось, вот-вот сойдет со своего трона и сядет рядом с нами.
Вскользь Иоанн отмел обвинения в нарушении папских традиций, невозможности принимать мирские награды, повторив, что беспокойство о мире – одна из самых важных обязанностей всех священников, сказал, что он призывает всех выполнить эту обязанность.
Неожиданно из-за спины ко мне по-русски обратился священник в черном. "Я Александр Кулик, сотрудник папского Восточного института. Если вы хотите получить аудиенцию, мне поручено проводить вас к святому отцу и быть переводчиком. Задержитесь в зале после завершения церемонии".
Закончив речь, Иоанн встал. Чуть приподнял над головой пухлые руки, то ли отпуская всех с миром, то ли обороняясь от лишних вопросов, и так же поспешно, как появился, исчез.
Сидевший рядом отец Кулик попросил моего коллегу Леонида Колосова идти со всеми, а мы с женой задержались. Александр Кулик сразу же нашел нужным заметить, что он не "какое-нибудь перемещенное лицо", не "беглец из России" (по-видимому, он считал важным отмежеваться от этой публики), а задолго до революции вместе с родителями оказался в Италии и теперь вот – сотрудник папского Восточного института.
Самой деликатной оказалась протокольная сторона встречи. Переводчик не получил никаких инструкций на сей счет и твердо держался требований преклонить колена при встрече с папой. "Ну хотя бы чуть-чуть, символически", – упирался он в своем наставлении. Из этой настойчивой рекомендации я понял, что дело нешуточное и не вышло бы крайнего конфуза. Попросил отца Кулика пройти со мной к более ответственному лицу и утрясти там "протокол". Протокольщик тоже не знал, как выйти из положения. "Думаю, – заметил он с истинно божественным спокойствием, – все разрешится само собой".
Мы миновали несколько переходов и оказались перед темной дубовой дверью. Иоанн XXIII принимал нас в своей личной библиотеке, то есть там, где он каждый день работал, читал книги, писал свои энциклики.
Отец Кулик слегка толкнул дверь, пропуская нас вперед. Дверь не поддавалась. Пришлось даже отступить. Подумали, что хозяин еще не успел вернуться из зала, но тут дверь открылась сама, и мы почти столкнулись с хозяином кабинета нос к носу. Иоанн как бы в смущении развел руками. Ни о каком преклонении колен уже не могло идти речи. Жестом он пригласил занять место в кресле чуть в стороне от его рабочего стола. Между нами сел переводчик.
Хозяин кабинета помолчал, давая возможность гостям оглядеть полукружье стенных книжных шкафов, отделанных на старинный манер тонкой золотистой сеткой. Через большие окна доносились запахи цветущего сада и совсем уже неожиданное для этих каменных лабиринтов пение птиц. Первым нарушив молчание, Иоанн сказал, что он считает очень важными многие инициативы нашей страны в защиту мира.
"Я знаю две мировые войны, видел, какие неимоверные несчастья принесли они людям, а третья мировая война была бы для человечества гибелью. И разве затем господь бог дал нам эту прекрасную землю?..
Кстати сказать, – не преминул заметить Иоанн XXIII, – тот факт, что я принимаю советского журналиста, тоже непременно будет поставлен в строку и теми же людьми". Так это и оказалось. Стоит, пожалуй, привести лишь одну цитату той поры. Высказывание принадлежит Конраду Аденауэру, тогдашнему канцлеру Федеративной Республики Германии: "Учитывая тот факт, что вскоре в Италии будут проводиться политические выборы, законно (!) задать вопрос, не будет ли эта встреча иметь отрицательные последствия, что касается результатов голосования…"
Хотя противодействие встрече советского журналиста с Иоанном XXIII было серьезным и шло не только извне, но и от высоких чинов Ватикана, и глава католической церкви не получил поддержки своих коллег, он принял собственное решение. Позже это объясняли чуть ли не настойчивостью советской стороны, желавшей немедленного установления дипломатических отношений между СССР и государством Ватикан. О дипломатических отношениях разговора не затевалось, хотя дальнейшее развитие событий могло поставить этот вопрос в повестку дня.
Чем же все-таки руководствовался этот неординарный церковный и, конечно, политический деятель, когда готовился принять советского журналиста в своей библиотеке?
Примерно в декабре 1962 года, за несколько месяцев до встречи, он сам объяснил движущие мотивы не только этого, но – шире – других своих, казавшихся эксцентричными поступков. "Когда я говорю с человеком, я всегда стараюсь вести беседу так, чтобы он чувствовал себя спокойно, напоминая ему, что я такой же человек, как и он. У меня два глаза, очень большой нос, рот и еще большие по размеру уши. И все же иногда люди чувствуют себя скованно. Я говорю в таком случае: расслабьтесь. Поговорим как человек с человеком. Мы должны так же говорить и с русскими. Мы не должны осуждать их только за то, что нам не нравится их политическая система. У них богатое духовное наследство, которое они не растеряли. Надо всегда взывать к людской доброте. Мы ничего не потеряем, попытавшись сделать это. Я ни с кем не боюсь говорить о мире. И если бы господин Хрущев сидел сейчас передо мной, я бы не испытал никакого чувства неловкости в разговоре с ним. Мы оба выходцы из маленьких деревень, оба скромного происхождения. Мы бы поняли друг друга".
Поздравив Иоанна с получением награды, я передал ему послание Никиты Сергеевича. В нем говорилось: "Искренне поздравляю Вас с присуждением комитетом фонда Бальцана премии "За мир и гуманизм", что является свидетельством признания ваших усилий в благородном деле поддержания мира. Желаю Вам доброго здоровья и сил для дальнейшей плодотворной деятельности на благо мира. Н. Хрущев".
Иоанн принял послание с явной симпатией. Я преподнес ему два тома русско-итальянского словаря, так как знал, что такой подарок будет им принят. Иоанн перелистал книги и даже сказал несколько слов по-русски. Он пояснил тут же, что восемь лет жил в Болгарии. "Если бог даст мне еще несколько лет жизни, – сказал он, – я бы хотел продолжить изучение языков славянских народов, у которых такая богатая литература. Мне было бы приятно выучить русский язык".
Рядом с Иоанном лежала папка, из которой он достал ответное послание Н. С. Хрущеву: "Выражая чувства благодарности Всемогущему и всем тем, кто содействовал столь высокому признанию миротворческой деятельности католической церкви, – писал Иоанн, – желаем процветания и благосостояния всему русскому народу, столь дорогому нам. Хотим заверить Вас, что мы будем продолжать отдавать все наши силы во имя торжества справедливости, любви, истинного братства между народами и мира во всем мире".
Шла подпись крупными буквами по-русски.
Так намечались пути к более конструктивным отношениям между нашей страной и Ватиканом. Весь последующий разговор с главой Ватикана укрепил меня в этом убеждении.
В то время было условлено, что сама встреча и ее характер не будут с подробностями преданы огласке. Иоанн XXIII просил меня устно проинформировать Хрущева о его благожелательном отношении к возможному миротворческому развитию событий между Москвой и Святым Римом. "Надеюсь, – сказал Иоанн, – когда господин Хрущев посетит Рим, мы оба найдем время, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Ведь я уверен, что и Хрущев не побоится такой встречи…"
Теперь, когда за границей многое опубликовано биографами Иоанна, историками и, как я бы сказал, публицистами-фантазерами (существует даже стенографическая запись нашего разговора, далекая от фактов), я тоже нарушил "обет молчания".
Внимательно разглядывая Анджело Джузеппе Ронкалли, нельзя было не отметить той главной черты, которой он располагал к себе многих. Поднявшись на самую верхнюю ступень католической иерархии, он сохранил ту крестьянскую основу, черты детства, которые все больше угадываются именно с возрастом, как бы проявляются вновь. Ибо никогда человек не может забыть ни запахов, ни вкуса еды давних лет, ни тепла родного дома. Он сказал, что, пока позволяли силы, он часто навещал родную деревушку и даже пригласил оттуда садовника, друга детства.
Хозяин кабинета подошел к окну и показал на человека, возившегося с землей и цветами. "Частенько беседуем с ним о жизни, а еще он иногда выручает меня с обедом". Святому отцу предлагали сделать операцию по поводу не точно диагностированного желудочного заболевания. Он отказался: "Может быть ведь и неудача, лучше уж я доживу век со своей болячкой". Врачи прописали строгую диету. Когда терпение кончалось, Иоанн обращался к садовнику, и тот угощал его пряной фасолевой похлебкой.
Прощаясь, Иоанн остановился у небольшого мраморного столика. На узорчатом орнаменте плиты стояли разноцветные мраморные фигурки. Сценка изображала библейскую историю рождения Христа со всеми реалистическими подробностями. Подарок из родной Ломбардии в день его 80-летия.
Иоанн поглаживал фигурки, видимо, ему очень нравилась работа самодеятельных скульпторов. "Каждая мать, – говорил он при этом, – в муках рождает дитя свое, и каждая мать хочет, чтобы он жил и был счастлив. Убережем матерей от судьбы той матери, чей сын пострадал за веру свою и завещал нам продлевать род человеческий и благоустраивать землю…"
Иоанн попросил отца Кулика передать ему со стола две небольшие коробочки. В одной из них оказались три медали с его изображением. "Так отметили мое восьмидесятилетие земляки, – сказал Иоанн, протягивая мне подарок. – Пройдут годы, и, возможно, у вас появится желание взглянуть на изображение человека, с которым состоялась необычная по нашим временам беседа, – продолжил он, – только бог знает, как потекут события. Будем надеяться, что людям удастся долго жить в мире…"
Открыв вторую коробочку, Иоанн обратился к Раде. "Прошу вас, назовите мне имена ваших детей. Я знаю, как их зовут, но я хочу, чтобы вы произнесли их имена сами вслух. Рада назвала наших мальчишек. Иоанн передал ей крестик с распятым Христом. "С таким простым крестиком, – сказал он, – я молюсь каждый день за весь мир. События, происходящие в мире, я осмысливаю в своих молитвах. В одной из них – третьей – я молюсь за всех детей, родившихся в течение 24 часов во всех странах мира. Я хочу, чтобы каждый человеческий сын, появившийся на свет, был встречен молитвой папы. Возьмите этот крестик на память обо мне. Когда вы будете смотреть на него, вы вспомните, что однажды на земле была мама, совершенная в своей любви. Ее звали МАРИЯ".
Иоанн произнес это имя с особым воодушевлением. Следующими фразами он привел мою жену в полное смущение: "Я знаю, что вы атеистка, и, быть может, вам покажется странным мое желание, но я прошу вас не отказать мне. Я хочу благословить ваших сыновей. Человек не может расти без веры, а церковь не запрещает своим служителям являть божескую милость ко всем, кто прибыл на нашу землю, какой бы вере они не предпочитали служить – божественной или мирской". "Надеюсь, атеистам, – улыбнулся Иоанн, – не поставят в укор эту беседу и мое благословение вашим детям…"
Мы стояли рядом с невысоким, чуть согбенным человеком, абсолютно лишенным каких бы то ни было черт показного величия. Я представил себе Иоанна в обыкновенных одеждах, в обыкновенных житейских обстоятельствах и подумал, что и в этом случае он все же обратил бы на себя внимание окружающих.
Он был человеком без маски. Именно это отличало его от множества тех, с кем я встретился тогда в коридорах папского дворца, как, впрочем, и от многих других на моих журналистских дорогах. Нелегкое дело – оставаться самим собой. Не мудрствуя лукаво, не прибавляя себе даров, не отпущенных природой, и не пытаясь вставать на котурны. Даже на сцене в реалистическом театре давно обходятся без этих подставок, создающих лишь видимость величия.
Проводив нас до двери, глава Ватикана попросил передать нашим соотечественникам пожелания счастья и мира. Сказал, что работает сейчас над документом, в котором выскажется вполне определенно по многим волнующим его проблемам, и, видимо, это будет уже в последний раз, так как болезнь точит его все сильнее.
Энциклика папы Иоанна XXIII "Падем ин террис" ("Мир на Земле") стала его завещанием.