Особенно следует подчеркнуть низкую общую культуру Брежнева, его некомпетентность во многих вопросах. Этим, видимо, и объясняется факт приближения им к себе Суслова. Чуть что: "Свяжитесь с Михаилом Андреевичем". Суслов же, на мой взгляд, фигура еще не раскрытая. Он меньше принес партии пользы, чем вреда. Плоды его деятельности мы пожинаем и сейчас, в частности по историческим, идеологическим и национальным вопросам. Он очень настаивал на быстрейшем слиянии наций, их языков и культур. К чему это привело, мы видим на примере Нагорного Карабаха. Эту личность трудно даже обрисовать. Он был оторван от жизни, очень замкнут. Я бы не сказал, что его боялись. Он иезуитством брал, средневековыми методами…
Позже, когда я уже работал в Москве, Суслов организовал статью в журнале "Коммунист Украины", в которой критиковалась моя книга за возвеличивание казачества. Но я же в казаках не служил, а пользовался архивами. Книгу через месяц изъяли. Пришел к Брежневу, говорю: "Что же вы делаете?" – "Книгу я не читал, – сказал он. – Это сделано по указанию Суслова".
Характеризует Брежнева и такой эпизод. В июле 1964 года он посетил меня в Крыму, где я отдыхал. Шел разговор о Хрущеве. Брежнев не только уговаривал меня поддержать его. Он лил слезы, словом, был артистом. Вплоть до того, что когда выпьет, становится на стул и декламацию какую-то несет. Но не Маяковского и не Есенина, а какой-то каламбур.
КОРР. А каково ваше мнение о Косыгине?
ШЕЛЕСТ. Это была самая светлая личность среди членов Политбюро. Знающий, честный человек.
КОРР. Вопрос нескромный, но хотелось бы знать, за что вас освободили от должности первого секретаря ЦК Компартии Украины?
ШЕЛЕСТ. Обвиняли в национализме после выхода в свет книги "Наша Советская Украина". Но это чушь. Думаю, причина заключалась в личных мотивах. Побоялся Брежнев, что вокруг меня сформируется группа молодых. Но никакого "заговора" не было и в помине. Правда, я нередко выступал вопреки его взглядам. Например, против закрытия шахт в Донбассе, против умножения числа министерств, по другим вопросам.
КОРР. А какой была процедура вашего освобождения?
ШЕЛЕСТ. Примерно такой же, как это происходило с другими. Шло заседание Политбюро. Его вел Брежнев. Потом он передал эту обязанность Суслову и стал выходить из комнаты, пригласив меня. Тут, в соседнем помещении, и состоялся разговор о моем переводе на другую работу. Опять: "Мы решили". Кто решил? На заседании этот вопрос не обсуждался. На второй день вышел указ о назначении меня заместителем председателя Совета Министров СССР. Проработал я в этой должности два года. Теперь на пенсии".
Может ли сказанное исчерпать тему смещения Хрущева? Когда "малоуправляемый", непредсказуемый лидер начинает нервировать своих приближенных, когда вот-вот его волей будут проведены в жизнь решения, ставящие под удар сложившийся конгломерат лиц, интрига или заговор – называйте как хотите – завязывают такое множество конъюнктурных союзов, что полная правда оказывается на дне глубокого колодца.
Справедливо самое главное: после смерти Ленина, а затем Сталина в стране не была выработана демократическая форма передачи власти. Сталин "прошел в вожди", ступая по трупам своих соперников. Хрущев поступил более либерально. Он разогнал группу (как тогда говорили, антипартийную) Молотова, Маленкова, Кагановича после июньского Пленума ЦК в 1957 году по дальним городам и странам. Тем самым, правда, Хрущев подготовил сценарий своего собственного будущего смещения.
Так кто же организовал реализацию этого сенсационного замысла? Брежнев руками Подгорного? Или Шелепин, опираясь на аппарат своего послушного друга председателя КГБ Семичастного? Поди разберись. Трудно теперь ответить и на такой вопрос: праведен ли был сам этот замысел?
Суть состояла в том, что в конце "хрущевского десятилетия" в тупике оказалось дело. Хрущев это чувствовал. Понимал, что необходимо предпринять какие-то иные, чем прежде, действия. Все его предыдущие организационные метания, перестройки, переделки, разведения и соединения были знаком отчаяния совестливого и честного человека – именно это я хочу подчеркнуть, и не в оправдание Никиты Сергеевича, а как трудно оспоримый факт осознания им бесперспективности того, что делается. Еще раз напомню о последнем перед отлетом Хрущева на Пицунду совещании в ЦК. Он сказал тогда: "Нам надо дать дорогу другим – молодым…"
Ушел бы Хрущев в отставку после принятия новой Конституции в ноябре 1964 года, в которой оговаривалось пребывание на высших постах двумя сроками по пять лет? Начался бы отсчет таких сроков со дня принятия Конституции либо были бы "засчитаны" предыдущие годы, если не для всех, то выборочно? Как знать!..
Но, безусловно, наступал период более радикальных преобразований, которые могли определить новую ситуацию в экономике, в политических структурах власти. Вот что беспокоило руководящее ядро партийных работников: они боялись активных действий Хрущева. Вот почему так торопились с Пленумом ЦК в октябре 1964 года.
Каких только нелепых слухов не вводят в оборот общественного мнения иные всезнающие публицисты по поводу того, как протекало само возвращение Хрущева с Пицунды, какими детективными обстоятельствами оно было обставлено. Тут и смена охраны в самолете, и невозможность связаться по радио с Москвой, и попытка лететь в Киев. Все это за гранью документального. Есть точные данные о прилете Хрущева в Москву, о совете ехать прямо на заседание Президиума ЦК, равно как и сведения о том, к каким мерам готов был прибегнуть Брежнев для смещения Хрущева. Сказать об этом может только бывший председатель КГБ В. Е. Семичастный. Когда он скажет, мы будем знать полную правду.
Могу засвидетельствовать только одно: Хрущев прилетел с Пицунды с прежней командой личной охраны, правительственный телефон в особняке, где он жил, работал исправно (по нему в те дни мне в "Известия" неоднократно звонила жена), Хрущеву подавался автомобиль с его прежним шофером и т. д. Ни он, ни Микоян не говорили о каких-то чрезвычайных мерах вокруг их персон. Хорошо помню, как, вернувшись поздно вечером домой после первого заседания, Никита Сергеевич сказал начальнику своей охраны полковнику Литовченко: "Завтра утром поеду к зубному врачу".
Хрущев был в те часы очень немногословен, прошел к себе на второй этаж в кабинет и не спустился в столовую. Анастас Иванович Микоян задержался на несколько минут у подъезда. Тут стояли его сын Серго, Сергей Хрущев, Рада и я. Мы услышали от него: "Хрущев забыл, что при социализме тоже может вестись борьба за власть". Еще одну фразу он обратил ко мне: "Хорош твой друг Шелепин, ты его пропагандировал, а он тебя сейчас обливал грязью…"
…И вот закончился Пленум ЦК, где развернулись известные теперь всем события. Я уходил с заседания. Вдруг меня взял за локоть Шелепин и позвал к себе в кабинет. Дверь закрылась. Надменное лицо Шелепина стало приветливым, будто ничего не произошло. Присели. Шелепин заказал чаю. "Не уехать ли тебе года на два из Москвы? Полезут ведь с интервью иностранцы. А потом мы тебя вернем". Я отказался. "Ушел бы Хрущев в 70 лет, – продолжал Шелепин, – мы бы ему золотой памятник поставили. "Рыба с головы тухнет", – закончил он разговор. О моем отъезде в "превентивных целях" речь уже не шла…
Шелепин, конечно, ни в грош не ставил Брежнева, да тот и впрямь по силе характера не годился в подметки Шелепину, "железному Шурику", как называли его в ближнем окружении. В руках Шелепина были кадры КГБ: он ведь работал в должности председателя этой организации после XX съезда партии, ему было поручено расчистить там кадры. Было среди его выдвиженцев немало секретарей обкомов партии, ответственных сотрудников партийно-советского контроля. Шелепин, естественно, расставлял своих людей и, надо сказать, получал в этом поддержку Хрущева, поскольку тот считал, что молодые работники внесут свежую струю в деятельность этих организаций. Многое обещало Шелепину победу в предстоящей схватке с Брежневым. Он к ней готовился. Однако Шелепин не учел, что силу ломит не только сила, но и хитрость. И тут ему было далеко до Брежнева. Брежнев воспользовался главным своим преимуществом: Шелепин был чужаком для партаппарата, а должности, которые он занимал, были весьма непопулярными – контролирующими.
Шелепин скоро почувствовал стальное сжатие мягкой брежневской перчатки. В 1967 году, после разгрома израильтянами египетской армии в очередной войне, на состоявшемся вслед за этим Пленуме ЦК выступил Н. Г. Егорычев, секретарь МГК партии, деловой, самонадеянный, из тех, кто мог быть в шелепинской обойме. Егорычев подверг резкой критике наших военных за просчеты, а затем стал говорить об общих промахах в руководстве. Быть может, это был тот Пленум, на котором Шелепин и хотел дать бой "слабаку" Брежневу?
Не тут-то было, вслед за Егорычевым после небольшого перерыва выступило несколько клевретов Брежнева. Они по пунктам разбивали аргументы Егорычева. Похоже, что они располагали текстом его выступления заранее и хорошо подготовились. Сыскной аппарат Брежнева работал отлично, куда там спецам из гостиницы "Уотергейт". Ведь, как говорили, Егорычев не показывал текста своего выступления даже другим членам бюро МГК, что ему ставилось, кстати, в вину, а "команда" Брежнева все знала.
Шелепин сник. И тут ему был нанесен следующий удар. Как-то Брежнев предложил подвезти Александра Николаевича до дома. Садился тот в автомобиль в качестве все еще грозного главы Комитета партийно-государственного контроля, а вышел у своего подъезда в должности куда менее значительной – Председателя ВЦСПС. Заодно прихлопнули и Комитет партгосконтроля. Заметьте, организация с сильными контрольными функциями беспокоила и Сталина, который ликвидировал ЦКК РКП.
Несколько лет Шелепин возглавлял Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов, вроде бы пришел в себя. И тут наступила развязка.
Предстояла поездка Председателя ВЦСПС в Великобританию. Английская пресса, предваряя визит Шелепина, начала травить его как человека, повинного в массовых сталинских репрессиях. В Англии хорошо было известно, что Председателем КГБ Шелепин стал уже после XX съезда, что никакого отношения к тем репрессиям он не имеет. Выступая на XXII съезде партии в октябре 1962 года, Шелепин как раз разоблачал страшные методы своих предшественников, приводил факты ежовско-бериевского произвола. И тут вдруг такая странная подмена в осведомленных английских газетах. Шелепин просил отменить визит. Но было сказано – "надо". Пришлось ехать. В Англии разразился скандал. Это был конец. Шелепина изгнали из Политбюро ЦК. На пенсию он уходил с поста заместителя председателя Комитета по профессионально-техническому образованию.
Комсомольских друзей Шелепина, тех, кого подозревали в близости к "Шурику", разослали кого куда. Среди опальных было немало моих знакомых, вовсе не причастных к деятельности самого Шелепина, – их наказывали для острастки. В высоких кругах возрадовались низложению Шелепина. Так и говорили: "Не хватало нам этого комсомольского диктатора".
Оставлю в стороне личную обиду на Шелепина – в тех "играх" товарищества не существует. Но вот прочитал обвинение в его адрес, что он сталинист. В мою пору Шелепин был жестким, требовательным человеком, но сталинистом?.. До войны он учился в знаменитом Институте философии и литературы (ИФЛИ). В нем кипело нетерпение, жажда власти. А тут такой подходящий случай – пройти вперед за спиной Брежнева. Так это мне видится…
Меня часто спрашивают: почему Хрущев был отправлен в отставку именно осенью 1964 года?
Многое сошлось на октябре 1964 года.
В 1963 году тяжелый инсульт полностью и бесповоротно вывел из рабочего состояния члена Президиума и секретаря ЦК Фрола Романовича Козлова. Именно Козлов во время визита в США на открытие советской выставки прозондировал возможность встречи Эйзенхауэра и Хрущева и подготовил приглашение Никиты Сергеевича в США.
В нашем партийном руководстве по традиции не избирается второй секретарь. Однако "де-факто" обязанности "второго" кто-то выполняет. Некоторое время после XX съезда в этом качестве выступали по очереди все секретари ЦК, но потом от этой практики отказались. "Вторыми" при Хрущеве стали как раз Козлов и Брежнев. Мягко говоря, эти люди не любили друг друга. Как знать, не поэтому ли держал Хрущев рядом с собой именно их…
И вот Брежнев из-за болезни Козлова остался один по правую руку Хрущева. Чего желать больше? Однако Брежнев чувствовал, что долго он в таком качестве не удержится. Вот-вот возникнет конкурент, к которому Хрущев мог отнестись с большим уважением. Предполагаю, что такими людьми могли стать Геннадий Иванович Воронов, член Президиума ЦК, образованный, опытный, энергичный человек, руководивший правительством Российской Федерации, и Александр Николаевич Шелепин, ведавший в партии и правительстве вопросами партийно-государственного контроля.
После 1964 года и тот и другой не сработались с Брежневым. Отставку Воронова Хрущев прокомментировал: "Воронов, сильный руководитель, принципиальный и смелый человек, не стал смотреть в рот Брежневу, не желал с ним сойтись". О Шелепине Хрущев не высказывался.
Брежнев совсем не был так прост, добродушен, как представлялось и кое-кому представляется сегодня. Как говорится: мягко стелет – жестко спать. Он мог принять неугодного ему человека, расцеловаться с ним, если нужно, смахнуть набежавшую слезу, усадить в кресло, напоить чаем или кофе, поинтересоваться здоровьем семьи, наобещать с три короба. Проситель уходил из кабинета Генерального приободренным, а спустя малое время понимал, что все это – игра.
Так, например, вел себя Брежнев, принимая как Председатель Президиума Верховного Совета СССР советского посла в Кении Дмитрия Петровича Горюнова, бывшего главного редактора "Комсомольской правды" (они были хорошо знакомы), сообщив, что имеет в виду возвращение его к более активной государственной деятельности. Управляющий делами ЦК партии Г. Т. Григорян, пришедший на этот пост по рекомендации Шелепина, был отправлен в торгпредство в ФРГ. Оба они много лет не могли выбраться из заграничного далека.
Я спросил как-то Хрущева: только ли его стараниями возник Брежнев на московском горизонте? Хрущев ответил, что Брежнева приметили в Москве давно, а после войны Молотов даже просил откомандировать его в Министерство иностранных дел на должность своего первого зама. На XIX съезде Брежнев был избран в состав большого Президиума ЦК. До Москвы за плечами у него – годы работы первым секретарем в некоторых обкомах партии, ЦК Молдавии, Казахстана.
В то время, когда я общался с Брежневым как Председателем Президиума Верховного Совета СССР, готовил его речи, получал указания, будучи главным редактором газеты "Известия", этот человек располагал к себе живостью, простотой в общении, доступностью.
Кроме того, Брежнев всегда был подтянут, любил хорошо одеваться, не чурался моды, что выдавало в нем человека современного. Редко я видел его хмурым. Он излучал оптимизм.
Появляясь на приемах, Брежнев не спешил к главному столу, обходил зал, здоровался, шутил с сослуживцами, подбивал актеров и литераторов на новый анекдот, словом – душа-человек. Эти качества снискали ему популярность. Находясь близ Хрущева, подчеркнуто выражал полное единодушие с мнением Никиты Сергеевича, да и на фотографиях тех лет Хрущев и Брежнев почти всегда рядом.
Пожалуй, только в самые последние годы Хрущева начала раздражать жизнерадостная легковесность Брежнева, в особенности его любовь к приемам, организации торжеств, к шумихе и парадности. Редко Хрущев выражал свое недовольство кем-либо из близкого окружения даже в присутствии своих помощников. В этом смысле он был очень щепетилен. А вот о Брежневе, не сдержавшись, мог иногда сказать: "Ну просто танцор…" Аппаратчики видели в Брежневе своего, чувствовали, что он готов переложить ответственность на чужие плечи, чтобы легче жилось.
Единственно, что многих партийцев настораживало в Брежневе, так это его ярко выраженная антиинтеллектуальность. Никакого интереса к политическим наукам, литературе, театру, да и вообще к работе ума. Если Хрущев, как правило, сам диктовал наброски будущих выступлений и помощникам приходилось их только редактировать, и ум его был в постоянном движении, то Брежнев даже не сообщал, о чем хочет сказать. Это определялось в основном в отделах ЦК под бдительным присмотром Суслова и секретаря ЦК Пономарева. Когда Брежнев утверждался на посту Генерального, на разных загородных "объектах" начали сосредоточивать десятки умнейших советников, работавших на эрудицию "хозяина". Так создавался образ выдающегося теоретика марксизма-ленинизма Леонида Ильича Брежнева. Это развращало его "легкую" натуру. Многие последовали принципу: весело живи и давай жить другим… Отсюда кунаевы, рашидовы, романовы, алиевы, медуновы и так далее.
Честолюбие Брежнева становилось безбрежным. Мало того, что ему вручили партбилет № 2. Он получил билет № 1 члена Союза журналистов. Тут очень постарались бывший главный редактор "Правды" М. В. Зимянин и Л. М. Замятин. Книги "Малая земля", "Возрождение", "Целина" выходили миллионными тиражами. Говорят, что авторы этих сочинений – писатели Анатолий Аграновский, Аркадий Сахнин и кто-то пока нераспознанный. А в день вручения Брежневу Ленинской премии по литературе он с воодушевлением говорил, как давно его рука тянулась к перу, да все не хватало времени. Обещал Брежнев писать и дальше. Журнал "Новый мир" успел набрать очередной опус о Космической Одиссее, но тут Брежнев умер, и набор рассыпали.
С каждым новым годом долгого правления Генерального все сильнее проявлялось всесилие аппарата. С середины 70-х Брежнев вообще перестал работать в привычном для каждого человека смысле. Как рассказывают, он все реже появлялся на службе, "трудился" либо на даче, либо в загородной резиденции в Завидово, соединяя прием советников, консультантов, работников аппарата ЦК с охотой, рыболовством и трапезой. Мы жили в одном доме с ближайшим его помощником Голиковым. В середине недели к подъезду подавался большой автомобиль, в него затаскивались ружья, охотничья амуниция, спиннинги. Голиков отправлялся на работу в Завидово.
Многим стало ясно, что Брежнев полностью во власти своего близкого окружения, что он подчинен его воле, особенно в последние годы тяжелой болезни. Москвичи легко угадывали появление брежневского кортежа. За несколько минут до армады черных автомобилей мчалась реанимационная машина, такая же заключала проезд Брежнева. Существовали специально оборудованные реанимационные самолеты и железнодорожные вагоны. Кому-то было нужно как можно дольше держать этого человека на высоком посту.
Если тупик Хрущева диктовался в немалой степени объективными обстоятельствами, связанными с непониманием им того, как надо действовать, чтобы не дать стране скатиться к стагнации, то в природе политического падения Брежнева (теперь это именуется годами застоя) куда более страшная истина – Брежнев думал, и ему внушали это, что он привел государство к процветанию!
Мы знаем во всех подробностях, как топал ногами, размахивал кулаками Хрущев, "приводя в чувство" тех или иных писателей, поэтов, художников, а что нам известно о третьей волне эмиграции? Десятки выдающихся деятелей культуры были в брежневские годы изгнаны из страны, превращены в диссидентов, названы предателями и отщепенцами. Однако Брежнев был "знатоком человеческих душ". Когда в 1974 году грянуло сорокалетие I съезда писателей, он осчастливил многих его участников звездой Героя – звездопад сыпался не только на широкую грудь Генерального. В результате мы пришли к девальвации наград.