Сперанский - Владимир Томсинов

Книга представляет собой документальное повествование о необычной судьбе одного из наиболее выдающихся государственных деятелей и реформаторов России Михаила Михайловича Сперанского (1772–1839). Ему, сыну простого сельского священника, суждено было оказаться в самом пекле политической жизни страны первой трети XIX века, пережить невиданные взлеты и падения. Личность Сперанского изображена на фоне событий эпохи, во взаимоотношениях с императорами Александром I и Николаем I, видными сановниками, литераторами, декабристами.

Содержание:

• Завещание Сперанского 1

• Предисловие 4

• Глава первая. "Я - бедный и слабый смертный" 7

• Глава вторая. Восхождение 17

• Глава третья. На пороге славы и… несчастья 27

• Глава четвертая. "Выступил на бой один…" 42

• Глава пятая. Падение 55

• Глава шестая. Жизнь в изгнании 63

• Глава седьмая. Возвращение к власти 71

• Глава восьмая. Пензенский губернатор 74

• Глава девятая. "Путешествие в Сибирь" 81

• Глава десятая. В петербургской "ссылке" 92

• Глава одиннадцатая. "Нет повести печальнее…" 98

• Глава двенадцатая. Связанный Гулливер 103

• Глава тринадцатая. Прости, отечество! 109

• Основные даты жизни и деятельности Михаила Михайловича Сперанского 112

• Иллюстрации 113

• Примечания 115

Завещание Сперанского

"…Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот - хохот, похожий на тот, которым смеются на сцене. Кто-то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха, ха, ха".

"Война и мир", том второй - напоминаю источник цитаты тем моим согражданам, которым не повезло с учителем литературы. У большинства же из нас, выпускников советских и постсоветских школ, первые и нередко последние ассоциации, связанные с этим именем - Сперанский, - восходят, очевидно, к резким и запоминающимся чертам образа, созданного Толстым: прежде всего, этот "звонкий, отчетливый", как на сцене, смех; затем, напомню, "зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд", "руки, несколько широкие, но необыкновенно пухлые, нежные и белые…". В целом же Толстой с обычным своим искусством добивается поставленной цели: Сперанский в "Войне и мире" одна из очень немногих ненатуральных, искусственных и даже несколько противоестественных фигур.

Всё органично в "Войне и мире", все герои предельно естественны, все на своих местах: князь Андрей, Пьер, семейство Ростовых, Александр I, капитан Тушин, французский офицер Рамбаль и так далее; все, вплоть до коня Николеньки Грачика и волка из сцены охоты. И лишь буквально несколько фигур выглядят здесь претенциозными и фальшивыми, резко и неприятно выделяясь на фоне живой жизни, которой насыщена великая эпопея. Главная из них, несомненно, Наполеон; на втором месте - его почитатель Сперанский.

И это при том, что, смотря на Сперанского глазами князя Андрея, Толстой видит в нем "разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России". В следующей фразе Толстой, со свойственной ему последовательностью, повторяет ключевое для этого образа слово - "разумно" - еще трижды: "Сперанский, в глазах князя Андрея, был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности. Всё представлялось так просто в изложении Сперанского…"

Какие, согласитесь, замечательные и редкие в нашем отечестве достоинства! Но, несмотря на них, Сперанский явно не вписывается в русскую жизнь, воссозданную в гениальном романе. Несмотря на них - или именно из-за них, быть может… Забегая вперед, могу сказать, что образ Сперанского, на мой взгляд, как, впрочем, и образы подавляющего большинства других исторических лиц в гениальном романе, вполне соответствует действительности. И трагизм этого образа прочувствован Толстым с обычной для него глубиной и показан с обычным для него искусством. И это при том, что Сперанскому в "Войне и мире" уделено всего несколько страниц; но они написаны для знающего - или - стремящегося узнать. Я хорошо помню свои юношеские впечатления от этих страниц: загадка! притом интереснейшая!

Я думаю, для многих "Война и мир" стала порталом, открывающим путь к познанию русской истории. Но насколько же тернистым оказывается этот путь! Исторические труды, создаваемые профессиональными учеными-историками, как правило, безличностны: и в том отношении, что личность самого автора в этих сочинениях обычно почти не ощущается, и в том, что главнейшими действующими лицами являются не конкретные, живые люди, творящие историю, а отвлеченные формулы и понятия. Причем это почти в равной степени характерно как для "старой", дореволюционной историографии, особенно для трудов адептов государственной школы, так и для советской, использовавшей во многом уже сложившиеся приемы и методики. Прежде "марксизм-ленинизм" нередко выжимал из исторических сочинений советского времени те остатки человечности, которые все-таки можно было отыскать в трудах русских историков, а вместе с ними - и последние проблески здравого смысла. В наше время положение здесь, если и меняется к лучшему, то чрезвычайно медленно - становиться другими нелегко… Своеобразной "компенсацией" занудству и зауми научных трудов становится литература, порожденная рынком, которая вполне заслуживает названия "бульварной". Об этой литературе писать особо не приходится - от нее можно лишь открещиваться или отплевываться. При таком положении дел поневоле возвращаешься к Пушкину, Толстому, Лескову, ища и находя в их произведениях, посвященных вымышленному, драгоценные крупицы реального…

Но конечно же любому читателю, увлекшемуся, благодаря классике, познанием прошлого, хочется развития затронутых там сюжетов, хочется вдосталь насладиться "живой историей" - пусть и в работах более скромного уровня. И в этом отношении серия "ЖЗЛ" была просто незаменима в советские времена; свое значение она сохраняет и поныне, именно в книгах биографического жанра автор не просто получает возможность показать "сотворение истории" через людские судьбы - он специально настроен на это. Естественно, что подобный подход предъявляет к автору особые требования: помимо знания исторического материала он еще должен разбираться в людях; должен обладать умением связать социальное и личное в одно органичное целое, называемое историческим прошлым… Умение это редкое и, соответственно, удача в биографическом жанре отнюдь не предопределена; скорее напротив… И мне, специалисту по истории XIX века, для которого Михайло Михайлович Сперанский всегда был в полном смысле этого слова ключевым деятелем эпохи, остается только радоваться тому, что посвященная ему книга В. А. Томсинова является несомненной удачей автора.

* * *

Однако прежде, чем перейти к характеристике этой незаурядной во многих отношениях книги, мне представляется необходимым сказать несколько слов в продолжение затронутой темы: о месте Сперанского в русской истории - точнее о его, так метко подмеченной Толстым, неуместности; и в то же время о его несомненной, из ряда вон выходящей значимости. Этой задаче, собственно, посвящена книга Томсинова, и, как мне представляется, я ни в коем случае не вхожу в противоречие с уважаемым автором. Мне всего лишь хочется специально выделить то, что может затеряться для читателя в этом чрезвычайно фактурном, богатом материалом произведении.

По-моему, нет сомнений в том, что при всей своей незаурядности, при всей серьезности своей конкретной государственной деятельности, Сперанский остался в истории как фигура из ряда вон выходящая почти исключительно благодаря своему знаменитому сочинению "Введение к уложению государственных законов", которое в исторической литературе обычно именуется "План государственного преобразования" (очевидно, с легкой руки издателей, подготовивших наиболее известную его дореволюционную публикацию). Между тем этот план так и не был осуществлен; он, собственно, не осуществлен до сих пор. И это при том, что общая, так сказать, абстрактная разумность предложений Сперанского очевидна. Причем не только нам. Несмотря на всю ту резко негативную реакцию, которой встретила план большая часть прочитавших его представителей сановной бюрократии и высшего света, сочинение Сперанского нашло понимание и у современников. Достаточно сказать, что сам Александр I, августейший работодатель Сперанского, поручивший ему разработку плана государственного преобразования, по прочтении выразил автору свое удовлетворение…

Вообще, история создания плана, его негласного обсуждения в верхах (напомню, что знаменитая антитеза плану "Записка о древней и новой России" Н. М. Карамзина была опубликована у нас полностью только в 1900 году) и, наконец, крушения преобразовательных стремлений Александра I (а вместе с ними и Сперанского) изучена и изложена в нашей литературе достаточно полно; то же можно сказать и об анализе содержания знаменитого плана. Однако важнейший вопрос о мотивации Александра I, поручившего Сперанскому решить вопрос коренного преобразования государственного строя Российской империи, на мой взгляд, до сих пор решался совсем неудовлетворительно; то же можно сказать и о конечных оценках замечательного сочинения Сперанского.

Повторюсь: обращаясь вместе с автором книги к жизни и деятельности М. М. Сперанского, мы сталкиваемся с ключевой фигурой, касаемся одного из важнейших узлов исторического процесса в России. В 1808 году Сперанский получил от Александра I, главы самодержавно-бюрократической системы, державшей население России в полном подчинении, задание поистине небывалое: пересмотреть самые основы веками складывавшейся системы. И несмотря на конечную неудачу этой первой серьезной попытки управлять страной иначе, на других основаниях, значение разработанного Сперанским плана трудно переоценить. Пусть пока всё ограничилось словом - но в этом слове, как мне представляется, была несомненная истина: своей привлекательности для нашей страны план Сперанского, по-моему, не утратил до сих пор…

Чуть подробнее. Общие идеи, связанные с водворением "законности" в России и привлечением представителей разных слоев населения к этой работе, исследователи обычно - и, на мой взгляд, справедливо - связывают с тем воспитанием, которое получил Александр I, и, прежде всего, с влиянием самого главного воспитателя - швейцарца Ф. Лагарпа. "Дней Александровых прекрасное начало", выразившееся в деятельности Негласного комитета, обычно характеризуют как первую попытку реализовать эти идеи на практике. Что тоже, в общем-то, справедливо… Но все же, даже если оценивать эту деятельность всего лишь как попытку подготовить почву для некоего грандиозного преобразования, даже при такой минимальной требовательности к ней, нельзя не признать, что результаты были небогатыми…

Наиболее сильное впечатление своей последовательностью и завершенностью производили министерская реформа и указ о правах Сената 1802 года. Но именно они менее всего были направлены в будущее: в обоих случаях речь шла лишь о дальнейшем совершенствовании привычной для России самодержавно-бюрократической системы управления - той самой, которая создавалась здесь веками. Что же касалось попыток смягчить крепостные отношения и дать начальное образование массе крестьянского населения, то они оказались предельно робки и непоследовательны, хотя именно в этих сферах открывался путь к принципиальным переменам в России, к выходу страны на новый уровень бытия. Однако меры, принятые здесь, крепостное право реально не ослабили и грамотных людей в народной среде почти не прибавили…

Иными словами, предложив в 1808 году Сперанскому заняться разработкой преобразований, Александр I, по сути, начал с нуля, сделав первый, по-настоящему серьезный шаг к вожделенной цели. При этом следует реально оценивать ситуацию, в которой этот шаг был сделан - она хорошо обрисована в книге Томсинова. Если первые годы правления Александра характеризовались своего рода эйфорией привилегированных классов, уставших от его непредсказуемого предшественника Павла, с безумным стремлением последнего к некоей справедливости, уравнивающей всех перед лицом высшей власти, то в это время популярность молодого царя резко упала. Невнятность первых государственных мер и особенно военные поражения в заграничных походах 1805–1807 годов, враждебно встреченный Тильзитский мир - от всех этих неудач очарование, которое поначалу внушал Александр, рассеялось как дым. Недаром зарубежные послы, быть может, несколько сгущая краски в своих донесениях этого времени, не только писали о недовольстве царем, но и предрекали ему судьбу его несчастного отца.

Вот здесь-то и встает вопрос о причинах, заставивших Александра инициировать разработку плана, реализация которого должна была серьезно изменить и государственный строй, и общий строй жизни в России. Вопрос, принципиально важный: кому, как не нам, россиянам, доискиваться до причин, рождающих серьезные и к тому же благие перемены?..

Между тем в большинстве работ, посвященных этой эпохе, ответ дается банальный до оскомины; появление плана государственного образования объясняется не более чем испугом Александра I за свое царское положение - в общем, "царь испугался, издал манифест"… Характерно, что этот тезис, выдержанный в духе ленинских заявлений о том, что царская власть идет на уступки только с большого испуга, мы встречаем уже в известном дореволюционном "Курсе истории России XIX века" либерального и очень основательного историка А. А. Корнилова: "…Александр, которого смущала все усиливающаяся в обществе оппозиция, в видах успокоения общества решил возобновить свои прежние заботы об улучшении управления Россией, рассчитывая вернуть таким образом прежнее сочувствие к себе общества". Более чем через полвека этот тезис повторяется в другом - и тоже, в целом, очень достойном обобщающем курсе лекций советского историка С. Б. Окуня: "…В 1808 г. Александр… вновь вынужден был стать на путь реализации либеральных реформ… Теперь, когда недовольство охватило более широкий круг населения, проекты реформ, естественно, должны были носить более радикальный характер". Как видим, лексика различная, мысли идентичные: Александр затеял все это дело для того, чтобы "успокоить" - по Корнилову, "общество", по Окуню, некий "более широкий круг населения".

Естественно, встает вопрос о том, кто скрывается за этими не совсем ясными терминами; кого конкретно мог опасаться всемогущий русский царь? Очевидно, вспоминая и отцовскую горькую судьбу, и другие трагические эпизоды эпохи дворцовых переворотов, Александр, если должен был кого опасаться, то в первую очередь своих приближенных - сановников, представителей высшего света, офицеров гвардии; в перспективе - очень отдаленной, по-моему, - всего поместного дворянства в целом. Основная масса населения страны - многомиллионное крестьянство едва ли вообще заметило, что Екатерину сменил Павел, Павла - Александр… Горожане - мещане, купечество - были чуть более "политически грамотны", но кто и когда в самодержавной России XVIII - начала XIX века принимал во внимание интересы людей, составлявших значительный процент населения и абсолютно лишенных возможности влиять на положение дел в государстве? Выходит, что Александром двигало стремление "успокоить" именно привилегированных, с большим сомнением отнесшихся к его первым робким преобразованиям и недовольных прежде всего неудачами царя во внешней политике и их последствиями - Тильзитским миром и сближением с наполеоновской Францией. Общим же положением дел в России они - представители бюрократии и дворянства - не могли быть недовольны, потому что это положение - самодержавно-бюрократический строй, система крепостных отношений - веками отрабатывалось именно под них, с учетом прежде всего их интересов. Если кто и снимал пенки со своеобразного устройства русской жизни, то это именно они - чиновник и помещик. И вот теперь им в утешение царь повелевает начать разработку плана, направленного на "коренные перемены"…