Не отравляй души тоскою,
Не убивай себя: ты мать;
Священный долг перед тобою -
Прекрасных чад образовать.
Пусть их сограждане увидят
Готовых пасть за край родной,
Пускай они возненавидят
Неправду пламенной душой,
Пусть в сонме юных исполинов
На ужас гордых их узрим
И смело скажем: знайте, им
Отец Столыпин, дед Мордвинов.
Автором стихотворения был Кондратий Рылеев. Менее года спустя раскроется тайная подоплека этого его произведения, в котором имя Аркадия Алексеевича Столыпина ставилось в один ряд с именем Николая Семеновича Мордвинова. Рылеев проявит себя как руководитель мятежа молодых дворян, поставивших своею целью смену в России правления и правительства. После подавления мятежа на допросах его участников обнаружится, что в состав нового правительства мятежники предполагали включить и Н. С. Мордвинова, и А. А. Столыпина. Так, Н. А. Бестужев заявит на следствии: "Покойный сенатор А. А. Столыпин одобрял тайное общество и потому верно бы действовал в нынешних обстоятельствах вместе с нами".
* * *
С конца ноября 1821 года встречи и беседы Сперанского с императором Александром стали более редкими. Михайло Михайлович увидел в этом плохой знак для себя. 10 декабря он записал в свой дневник: "Вечер в Смольном монастыре. Праздник. Г[осударь] Щмператор] избегал всякого со мной разговора. Работы с 25 ноября не было. Первый знак охлаждения".
Сперанский хорошо понимал, насколько непрочно его положение при царском дворе.
Святоши запишут меня в безбожники; противники их будут о мне сожалеть и причислять к своей стаде, а я, равно гнушаясь теми и другими, принадлежу и желаю принадлежать единственно и исключительно Вам. В Вас, Всемилостивейший Государь, в Вашем образе мыслей, равно от той и другой крайности удаленном, могу я искать и надеюсь всегда найти твердую защиту против всех хитросплетенных тонкостей врагов моих, врагов, ни десятилетним молчанием, ни кротостию всего моего поведения, ни уступчивостью моею, можно сказать, безмерною, ничем не у молимых.
Из письма М. М. Сперанского к императору Александру от 18 января 1822 года
20 января 1822 года Сперанский работал вечером в государевом кабинете, когда пришел Аракчеев и сообщил, что его величество подписал указы по Сибири.
Император Александр принял почти все предложения Сперанского по реорганизации управления Сибирью, на что Михайло Михайлович не особо поначалу надеялся. 26 января 1822 года вышел высочайший Указ о разделении Сибири на Восточную и Западную; 22 марта были назначены в каждую из этих частей генерал-губернаторами выбранные Сперанским лица. Все это как будто свидетельствовало, что Михайло Михайлович опять становился влиятельным сановником.
29 июня 1822 года император Александр постановил, что Сперанский будет управлять сибирскими губерниями до прибытия назначенных генерал-губернаторов на места. Одновременно его величество издал следующее распоряжение: "Господину министру финансов. Тайному советнику Сперанскому Всемилостивейше повелеваю производить из Государственного Казначейства жалованье и столовые, какие он получал по званию Сибирского Генерал-Губернатора по двадцати по две тысячи рублей в год. Александр. В Сарском 29 июня 1822-го".
Встречи и беседы государя со Сперанским по различным делам государственного управления - главным образом, по реформе управления Сибирью и по вопросам деятельности Комиссии законов - продолжались и во второй половине 1822 года. Правда, они стали более редкими. В 1823 году император Александр всего лишь трижды принимал Сперанского с личными докладами. А потом и вовсе перестал звать к себе.
Михайло Михайлович такое охлаждение к нему государя воспринимал совершенно спокойно - как должное. В начале 1823 года он писал дочери из Петербурга в Чернигов:
"Здесь все по-прежнему: те же балы, те же обеды, те же собрания - с тою для меня разницею, что в минувшем году я был у них в службе, а теперь в ожидании чистой отставки; я пользуюсь всеми правами свободного, ни к чему не привязанного, равнодушного наблюдателя, и положение сие весьма для меня выгодно".
При таких обстоятельствах поддержанию высокого статуса Сперанского при царском дворе в значительной мере способствовал граф А. А. Аракчеев - главный рычаг Александра I в управлении Российской империей. После того как Алексей Андреевич помог опальному сановнику возвратиться на государственную службу, их переписка не прекращалась. Михайло Михайлович нашел в графе не только покровителя себе, но и человека, с которым он мог быть более откровенным в выражении своих мыслей и настроений, чем с кем-либо из других сановников. Кроме того, он понимал, что через посредничество Аракчеева можно быстрее и успешнее решать дела, связанные с его губернаторством. Именно по этой причине, отправляясь в Сибирь, Сперанский просил у графа дозволения откровенно писать к нему "о деле и безделье" и слать непосредственно в его адрес служебные донесения из Сибири, дабы они через него "получали бы разрешение". И Аракчеев действительно поддержал предложения Сперанского по преобразованию управления Сибирью и внушил императору Александру мнение об их благотворности.
После возвращения Сперанского из Сибири в Санкт-Петербург он действовал на государственном поприще в тесном союзе с графом Аракчеевым. Аракчеев и Сперанский выступали заодно при обсуждении реформы управления Сибирью в специальном комитете, они хорошо дополняли друг друга в деле устройства военных поселений. Существовавший внутри системы военных поселений порядок регулировался множеством нормативных актов, которые были не согласованы один с другим, поскольку издавались от случая к случаю, а часто даже противоречили друг другу. Эти акты необходимо было привести в некий единый свод. Решение данной задачи и призван был обеспечить Сперанский, известный своими способностями к систематизации различных материалов. 24 января 1823 года император Александр распорядился создать Комиссию составления проекта учреждения о военных поселениях. Для предварительного рассмотрения отдельных частей этого проекта его величество учредил Особый комитет из трех лиц: А. А. Аракчеева, М. М. Сперанского и начальника штаба военных поселений, которым в тот момент являлся генерал-майор П. А. Клейнмихель. Данные решения государь принял по предложению Аракчеева и Сперанского. Есть основания считать, что уже с осени 1822 года дела военных поселений стали для Сперанского столь же важной сферой государственной деятельности, какой были для него в то время реформы управления Сибирью.
По просьбе Аракчеева Сперанский стал знакомиться с документами, отражавшими состояние военных поселений. 22 марта 1823 года Михайло Михайлович сообщал графу, что читал отчет военных поселений "с таким же удовольствием, с каким читаешь путешествия в страны неизвестные". "Тот не имеет еще понятия о военных поселениях, кто удивляется их успехам, не зная, каких трудов стоили сии успехи", - услаждал он душу Аракчеева.
3 апреля 1824 года Сперанский писал Аракчееву: "Честь имею представить вашему сиятельству первое начертание введения к учреждению военных поселений". В этом "введении" Михайло Михайлович раскрывал понятие и причины учреждения военных поселений, принципы их устройства, выгоды, приобретаемые поселянами, и наконец, "общие государственные пользы военных поселений". В январе 1825 года записка Сперанского, названная им "введением к учреждению военных поселений", была выпущена в свет в виде отдельной брошюры без указания имени ее автора и с названием "О военных поселениях". Отпечатана она была в типографии штаба военных поселений и предназначалась, как можно догадаться по ее содержанию, для чисто пропагандистских целей.
Я вчера тебе послал весьма любопытную брошюру о военных поселениях. Ее, говорят, писал Сперанский. Она в полной мере удовлетворяет любопытству и оправдывает государственную меру, о которой доселе не имели точного понятия.
Из письма К. Я. Булгакова к А. Я. Булгакову от 17 июля 1825 года
Любопытно, что в 1821 году Сперанский давал военным поселениям отрицательную оценку. При возвращении в столицу из Сибири он по пути из Москвы в Санкт-Петербург посмотрел, как живут военные поселяне. Свое впечатление от увиденного выразил словами, которые записал в дневнике: "Fumus ex fulgore" ("Дым после молнии"), то есть - из великого ничтожное. Что же в таком случае означала его похвала военным поселениям в брошюре, изданной менее четырех лет спустя? С первого взгляда может показаться, что Сперанский изменил свое мнение об этом явлении или же впал в угодничество, потрафляя настроениям императора Александра. На самом деле, между оценками военных поселений в дневнике Сперанского, с одной стороны, и в брошюре - с другой, нет противоречий. Сперанский отрицательно оценивал практику осуществления идеи военных поселений. Но всегда положительно относился к теории военных поселений. Во "Введении к учреждению военных поселений", опубликованном в виде брошюры "О военных поселениях", Сперанский описывал идеальное военное поселение. Первая глава этого сочинения была посвящена понятию военных поселений и причинам их установления. Во второй кратко описывались "правила, принятые в учреждении военных поселений". В третьей излагались "выгоды, приобретаемые поселянами взамен возлагаемой на них обязанности военной службы". Четвертая глава перечисляла "общие государственные пользы военных поселений".
Данное в брошюре "О военных поселениях" краткое описание их устройства создавало весьма привлекательную картину быта военных поселян. При возложении на них обязанности военной службы их земельные участки не только сохранялись в их пользовании, но и при недостаточных размерах расширялись за счет казны. Военные поселяне освобождались от податей и повинностей, которые несли обыкновенные крестьяне. В тех случаях, когда их дома и надворные строения приходили в ветхость, они исправлялись или отстраивались заново опять-таки за казенный счет. При неурожаях или каких-либо стихийных бедствиях (пожарах или наводнениях) военные поселяне получали помощь из общественных запасов. Малолетние дети военных поселян получали образование за казенный счет. "Вообще в военных поселениях, - писал Сперанский, подводя итог описанию выгод поселян, - имущества частных лиц могут быть неравные; трудолюбие и промышленность будут всегда и везде иметь свои права на выгоды и преимущества, но соединением всех средств, выше сего означенных, в военных поселениях не может и не должно быть: ни сирот бесприютных, ни старости беспомощной, ни дряхлости оставленной, ни нищеты праздной, ни разврата нравов, терпимого без средств исправления". Устройство военных поселений на практике не вполне соответствовало их идеальному образу, нарисованному Сперанским. Но отмеченные им "выгоды" поселян не были обманом - их действительно стремился обеспечить при организации военных поселений главный начальник над ними - граф Аракчеев.
Взаимоотношения Сперанского с Аракчеевым в последние два года правления Александра I были скорее взаимоотношениями двух друзей, нежели подчиненного со своим начальником. Михайло Михайлович не упускал случая сделать Алексею Андреевичу что-нибудь приятное и поступал так явно не для того, чтобы лишний раз угодить ему как самому влиятельному в тогдашней России сановнику. Он хорошо понимал, что никогда не займет при императоре Александре положения более высокого, чем то, которое занимал. Да и большого желания снова вознестись на вершину власти Сперанский в ту пору уже не испытывал. Жизнь его дочери была устроена так, как он и хотел. А собственная его жизнь была в достаточной мере длинной и тяжелой на события, чтобы легко приземлять любые порывы наверх. "Жаль, что я старею, что слишком много в свете видел и наблюдал", - писал он своей дочери в апреле 1820 года - еще в то время, когда ему не исполнилось и пятидесяти. В 1824 году Сперанскому шел пятьдесят третий год, и за прошедшие четыре года он увидел в свете еще больше такого, что могло вызывать единственное желание: никогда этот свет не видеть. Поэтому в отношении Сперанского к Аракчееву было в то время много искреннего. Во всяком случае, совершенно искренней была его забота о здоровье графа, о его душевном самочувствии. "Позвольте представить вашему сиятельству на дорогу ящичек лучшего зеленого чаю, на сих только днях из Кяхты полученного, и вместе с тем пожелать вам от всей души счастливого пути и скорого к нам возвращения", - писал Михайло Михайлович графу Аракчееву 28 февраля 1824 года. "Весьма благодарен вашему сиятельству, - обращался он к Алексею Андреевичу 14 апреля 1825 года, - что прежде отбытия вашего буду иметь удовольствие еще раз видеть вас и сопроводить теплыми моими желаниями и молитвами Грузинского настоятеля. Примите, милостивый государь, свидетельство совершеннейшего почитания и преданности". "Отъезд Батенкова дает мне возможность привести себя на память вашему сиятельству и извинить беспокойство мое о вашем здоровье. Из письма вашего к князю Петру Васильевичу видно, что оно медленно поправляется, но я надеюсь, что весна и теплые дни будут содействовать теплым нашим желаниям" - так писал Сперанский Аракчееву в письме от 5 мая 1825 года.
С весны последнего года правления императора Александра переписка этих самых знаменитых его сановников стала как никогда частой. Михайло Михайлович писал письма или просто записки Аракчееву по каким-либо поводам едва ли не каждую неделю, а то и через два-три дня.
Когда 10 сентября 1825 года в Грузине была зарезана Настасья Минкина и Алексей Андреевич, потрясенный ужасной смертью любимой женщины, заточил себя в своем имении, бросив все государственные дела, именно Сперанский стал главным его утешителем в этом несчастии. Он более двух месяцев находился рядом с едва не сошедшим с ума от горя Аракчеевым.
Поведение Алексея Андреевича было тогда очень странным - граф отказывался возвратиться в столицу к государственным делам, почему-то заговорил о своей скорой смерти и попрощался с государем в письме к нему. Он как будто знал, что никогда больше не встретится в своей земной жизни с императором Александром.
Глава одиннадцатая. "Нет повести печальнее…"
Я думаю, что с летами приходит к нам какое-то малодушие.
Михаил Сперанский
В августе 1825 года император Александр готовился к поездке на юг. Вечером 28-го числа он более трех часов беседовал с Н. М. Карамзиным. Прощаясь с его величеством, историк сказал: "Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был достоин его прекрасного начала". Кивнув головой в знак одобрения, Александр ответил, что думал уже об этом и что непременно все сделает: даст коренные законы России.
2 сентября, когда солнце еще только собиралось выходить из-за горизонта, государь покидал Петербург. Сразу за заставой он приказал кучеру остановиться. Поднявшись на ноги, он с четверть часа стоял и молча смотрел на столицу. С места, на котором остановился экипаж, видна была в то время темная комета, простиравшаяся от горизонта вверх на огромное пространство. "Видел ли ты комету?" - спросил Александр у кучера. "Видел, государь", - отвечал тот. "Знаешь, что она предвещает? - продолжал Александр и, не дождавшись ответа, произнес: - Бедствие и горесть". После этого помолчал немного и добавил: "Так Богу угодно!" Это было последнее прощание Александра с Петербургом. Впереди его ждал Таганрог…