Здесь есть едва различимая тонкость. Казалось бы, имеется в виду лишь количественная сторона репертуара ("не занимают заметного места"). Но тут же Коган, как бы ненароком, вводит в эту группу имен и Шопена, играемого "много", но которым Коган не очень-то доволен у Гилельса (разумеется, это его право), - здесь уже сторона качественная.
В результате незаметно объединяется то, что Гилельс играет просто-напросто "мало", с тем, что он играет "много" (но, по Когану, не слишком-то хорошо). Это объединение и дает Когану возможность вычесть (!) всех пятерых авторов из гилельсовских "владений"! Он так и пишет: "Но за вычетом названных композиторов у Гилельса остается достаточно обширное поле деятельности. Он замечательно играет таких разных композиторов, как Бетховен и Рахманинов, Шуман и Прокофьев (вот они - четыре автора. - Г. Г.), да и ряд других. Разве этого мало?"
По отношению к Гилельсу такая "похвала" - хуже всякой ругани. Гилельс и четыре композитора?! Невероятно! Правда, "под занавес" Г. Коган, как бы нехотя, добавил: "да и ряд других". Что ж, придется сейчас посмотреть, кто же они, эти "другие", не удостоенные даже упоминания.
Чайковский. Первый концерт - это своего рода "визитная карточка" Гилельса, что слишком хорошо известно.
Нет в "списке" и Брамса - одного из самых "гилельсовских" композиторов (странно: Г. Коган мог бы вспомнить исполнение Гилельсом брамсовских Вариаций на тему Генделя еще на конкурсе 1933 года, который он так часто и с таким жаром описывал). Остаются "за кадром" оба концерта Брамса - "драгоценное", по слову Флиера, поистине конгениальное исполнение их Гилельсом с оркестром Берлинской филармонии под управлением О. Йохума, - пластинка получила международный приз как лучшая запись 1973 года.
Когда Йохума - из великолепных записей которого можно составить большую фонотеку - спросили, незадолго до конца его пути, какую свою запись он считает лучшей, ответ последовал незамедлительно: "Фортепианные концерты Брамса с Эмилем Гилельсом". Остались также "невостребованы" Коганом 116-й опус, Вариации на тему Паганини, Квартет g-moll… Не буду все перечислять, не в этом дело.
Не отнесен Коганом к заслугам Гилельса и Лист. И здесь мог бы Коган вспомнить выступление Гилельса на том же конкурсе 1933 года с Фантазией "Свадьба Фигаро" Листа; но оставим в покое 1933 год. Не "засчитываются" рапсодии Листа - Вторая, Шестая, Девятая, Пятнадцатая ("Ракоци-марш"), Испанская - так и хочется после каждой из них поставить восклицательный знак. А как быть с Первым концертом и Сонатой h-moll?!
Причислю к "некоторым другим" Грига. Обращение к нему Гилельса стало событием: запись "Лирических пьес" принадлежит к высоким достижениям фортепианного исполнительства вообще. Кто только не играл эти "непритязательные" миниатюры! Но газеты признавали: "Никогда Григ не исполнялся так хорошо". Слушая, испытываешь невесть откуда взявшееся волнение; что тому причиной? - то ли неподдельная проникновенность интонирования, редкое образное богатство, то ли совершенство - из ряда вон выходящее! - фортепианного воплощения?! Без сомнения - все вместе, в столь свойственном Гилельсу единстве.
Жена Гилельса вспоминает: "Кричали немцы из "ДГГ" ("Дойче граммофон гезельшафт". - Г. Г.) восхищенно, во время записи на пластинку".
Каждая пьеса - во время записи! - вызывала аплодисменты находившихся в студии служащих фирмы. Скажу и о том, что несколькими годами позже, Гилельса не "отпускал" Концерт Грига, часто им играемый. Особенно на родине Грига, в Бергене.
Продолжаю цитировать: "Норвежцы долго строили свой концертный зал, "Зал Грига"… Знакомясь с акустическими "секретами"… новых концертных залов Европы, применяя последние достижения в этой области… Гилельсу была оказана высокая честь открыть зал Концертом Грига, с Норвежским симфоническим оркестром города Бергена. Телевидение и радио транслировали на Европу и США. На концерте присутствовала Королевская семья, Король Олаф.
Это был всенародный праздник. Гилельс волновался в тот день (24 мая 1978 года). В гостинице Бергена - международная суета приглашенных со всего мира гостей. Уставший после тяжелой генеральной репетиции, с трудом пробирался к лифту.
Концерт начался с Гимна Норвегии. Зал гудит, "как римский стадион", сказал Гилельс. Андерсон (дирижер. - Г. Г.) пришел за Милей. Они обнялись по-дружески, скрывая друг от друга волнение, пошли на выход. Играли вдохновенно, с какой-то ответственностью перед памятью Грига… Берген слушал и видел. Осло, Стокгольм, Хельсинки - друзья прислали восторженные телеграммы Гилельсу… Успех огромный, праздничный. Бисировали с Кристином Андерсоном вторую часть Концерта…"
К счастью, остались аудио (с Ойгеном Йохумом) и видео (с Пааво Берглундом) записи григовского Концерта.
Кого из композиторов еще привлечь - Скарлатти, Шуберта, Стравинского?! Но, может быть, достаточно? Скажу словами Когана: разве этого мало? Хочу только подчеркнуть: Коган "утаивает" имена композиторов, которые могли бы с не меньшим, а, может быть, и с большим успехом представить гилельсовский репертуар.
Как вы могли заметить, Коган "отлучает" Гилельса от Моцарта (остановлюсь только на этом имени), что выглядит абсурдно.
Судя по всему, Коган не был на концерте Гилельса в Большом зале консерватории, целиком посвященном Моцарту - иначе помнил бы! - и не знал пластинку "Гилельс в Моцартеуме" (с той же программой), можно сказать, переполошившую музыкальный мир. Австрийские и немецкие газеты были в растерянности: "Эмиль Гилельс заставил нас задуматься над многими традиционными и привычными вещами (это их-то - обладателей "патента" на Моцарта. - Г. Г.)". "Разве Моцарт - это только рококо?" Газеты называли Гилельса "самым значительным интерпретатором Моцарта".
По-видимому, не был знаком Коган и с записью Концерта № 27, с К. Бёмом и оркестром Венской филармонии. Карл Бём, великий моцартианец, не нуждается в представлении. Хочу только воспользоваться его характеристикой, содержащейся в мемуарах Николая Гедды: "Про него говорили, будто он и вечно-то всем недоволен, и в общении-то неприятен, хотя по-прежнему дирижирует с необычайной силой…
Когда я впервые встретился с ним… он был дружелюбен, но властен и придирчив. Он точно знал, что ему надо от исполнителей и требовал этого безоговорочно".
С Гилельсом было иначе. Слово Карлу Бёму: "Это феноменальный талант, многократно помноженный на чуткость души, тонкость интонации, совершенный вкус и совершенное чувство музыки. Я вновь и вновь убеждаюсь в этом, словно бы открывая этого музыканта заново. Он играет не просто лучше раз от разу, но всякий раз по-новому. Бетховен, Брамс, Чайковский, Стравинский, Прокофьев, Шуман, наконец, Моцарт - это мир Гилельса, его безошибочное прочтение… Мгновения, когда мы вместе с Гилельсом играли Моцарта, для меня незабываемы…"
Стараюсь найти для Г. Когана смягчающие обстоятельства; предположим, он по каким-то причинам не "уследил" за Гилельсом поздних лет - хотя профессиональный критик не имеет на это права. Но как поверить, что до Когана не дошли зарубежные отклики на гилельсовского Моцарта двадцатилетней давности?
Вот они.
Стокгольм. 1955 год. Статья называется "Гигант Гилельс": "Простота была лишь кажущаяся, - пишет газета, - Соната (B-dur Моцарта. - Г. Г.) была исполнена с необыкновенным внутренним напряжением, сдерживаемым огромным самообладанием художника".
Дания. В том же году, та же соната Моцарта: "Это самое большое искусство, нашедшее выражение в самой простой форме… здесь Гилельс показал себя величайшим художником. После этого он играл еще много (!), но ничто не могло заслонить самого сильного впечатления, полученного нами в тот вечер". Даже так.
Таков гилельсовский Моцарт. Слышу возражения: нехорошо ссылаться на других - будь это хоть сам Карл Бём - и корить этим Когана: критик может думать иначе, имеет на это право. Понимаю: нехорошо, неэтично, некорректно. Критик, разумеется, может и имеет… Однако обратимся к рецензии Когана 1960 года на концерты Гилельса: "Трудно назвать другого современного исполнителя, - восторгался он, - способного так величаво, так победоносно выйти из тяжелейшего подчас сражения с оркестром. Но… рядом с блистательным исполнением концертов Чайковского (Первого и Второго. - Г. Г.) и, пожалуй, не меньше, чем оно, запомнилась в интерпретации Гилельса чарующая лирика второй части C-dur’ного (двадцать первого) Концерта Моцарта…" Как видите, Коган ставит гилельсовского Моцарта - и, заметьте, особо выделяя медленную часть концерта, - рядом с общепризнанными вершинами его исполнительства - с концертами Чайковского! Вот я и спрашиваю: что ж тогда вычитать-то, а? И это один из наших лучших музыкальных писателей!
"Я не могу меньше играть"
Слава и популярность Гилельса не были подвержены колебаниям, - как всегда, повсеместный успех и сопровождающие Гилельса проявления какого-то особого почтения к нему.
Обыкновенно после концерта слушатели выстраивались в длинную очередь, ведущую в артистическую, робко приближались к нему со словами благодарности, с просьбами автографов, многие просто с желанием вблизи посмотреть на него; нередко были случаи, когда, повинуясь безотчетному порыву, люди проявляли свои чувства… нет, лучше расскажу об этом "в лицах"…
Вот Владимир Набоков, низко склонившись перед Гилельсом, - почему-то ясно вижу эту сцену, - не стесняясь многочисленных свидетелей, целует ему руку - и Гилельс, безуспешно пытающийся руку отдернуть.
Едва закончилась запись e-moll’ного Концерта Шопена, Филадельфийский оркестр устроил Гилельсу овацию и… целует ему руку Орманди.
В этом же "ряду" Франц Конвичный, Пьетро Ардженто, Вольфганг Заваллиш, Риккардо Мути и многие еще…
Даниил Шафран в неопубликованных воспоминаниях пишет: "Я никогда не забуду сольный концерт Гилельса в Зале имени Чайковского в Москве (последний для меня). В числе исполнявшихся им сочинений - "Симфонические этюды" Шумана. Я был совершенно потрясен, вбежал в артистическую, сделал то, что лишь дважды в моей жизни произошло естественно и произвольно, потому что чувства сами выплеснулись. Я поцеловал его руку. Первый раз это было, когда я встретил в Лондоне Пабло Казальса и не смог сдержать своего преклонения перед ним". (Даже люди, близко знавшие Гилельса, испытывали подчас такую потребность. Лидия Фихтенгольц рассказывает: "Как я любила смотреть на его руки, когда он играл!.. Один раз я даже не выдержала, я сказала: "Я хочу поцеловать твои руки!" Он страшно смутился: "Да ты что, обалдела, что ли? Нет, нет, ни в коем случае!"")
Продлим наше пребывание за кулисами рядом с Гилельсом; в знакомом нам блокноте - беглые записи.
"Первое слово, которое определяло отношение к концерту - "Ну, слава Богу!"…
Никогда после концерта не спал, засыпая к утру некрепким сном… Длинные вереницы людей, входивших в артистическую за автографом или чтобы выразить свое искренне восхищение Гилельсу… были бесконечны. Иногда администрация прекращала "поток"… иногда Гилельс никого не хотел видеть…
Он худел за концерт на 2–3 килограмма, глаза темнели и в них держалось достоинство за содеянное, сдержанность от недавнего эмоционального горения…
Все становилось значительней после "прихода с поля боя", каждый поворот головы, движение рук… "Как гора свалилась с плеч!" - говорил он. Но она еще не свалилась - потом придет полное раскрепощение. Радовался, улыбался своей неповторимой, широкой, открытой доброй улыбкой, идущей от его большого сердца, шутил удачно и тонко…
Много публики… это начинало его утомлять; тогда я с помощью менеджера, тактично запирала дверь, оставив многих за дверью… Гилельс устал…
Перед самым уходом в отель, он поднимал воротник пальто над еще не высохшим потемневшим затылком, - выходил из артистической в сопровождении менеджера, администрации с цветами. Он шел… "выкладывая" красиво шаг, чуть с иронией к самому себе, иногда, разволновавшись, шутливо наклонялся вниз, опуская руки, "стряхивал усталость", делая глубокий выдох, шутливо настроенный после "свалившегося груза".
Следом шла я, неся отяжелевший портфель фрачных аксессуаров, которые очень аккуратно складывались в строгой последовательности и заворачивались в белоснежное полотенце.
Еще на улице надо было унять терпеливых поклонников, ждущих у выхода. Окружив машину - неуемные любители автографов или просто благодарные и взволнованные слушатели; аплодисменты, крики "браво" - международные, добрые пожелания, выражение восторженной благодарности на том языке, в стране которой произошло это событие… - незабываемый и неповторимый концерт Эмиля Гилельса (здесь и далее выделено автором. - Г. Г.).
Завтра все главные газеты развернут шапки названий над восторженными статьями о Гилельсе - коронуют его, забросают несравненными эпитетами, восторгом, - где Гавоти или Кларондонт увенчают его французскими изысканными эпитетами из Ростана… Говард Таубман или Бьянколли будут оповещать об "Эпохальном концерте", а Харриет Джонсон - всех ругающая - будет признаваться в потрясении… Но, увы, для Гилельса этот день прошел; он был трудный, ратный, но он перешагнул через него, - нет ни рассказов о нем, ни воспоминаний. Это поразительное свойство Гилельса: он первый уходит дальше, не оборачиваясь. Вчерашний день его не интересует; полностью меняется "декорация" программ, идут другие репетиции, другое волнение, другое начало… сегодня это другой день, - и так всегда…
Приехав после концерта в отель ("Кемпинский" - Западный Берлин, или "Фиряресцайт" - Гамбург, или "Вест бурри" - Лондон и т. д.), идем за ключами к консьержу, который поздравляет Маэстро (отель "Кемпинский") с концертом, так как некоторые клиенты отеля, приехавшие из других городов и стран, вернулись с концерта раньше. За нами несут цветы в лифт, в номер.
Начинаются звонки… Нас ждут (!) внизу в ресторане или в другом месте на приеме в честь Гилельса…
Надо брать себя в руки, одеваться и спускаться вниз.
Входим… аплодисменты… гости, менеджер, друзья стоя приветствуют… садимся за стол…
Разговоры о концерте, о музыке… Миля загорается, острит очень тонко, разряжается скованность… Говорят на языке "пребывания". Я с удовольствием вижу взволнованные лица… Ах, вот какой Гилельс в жизни!
Традиционно долго выбирают каждое блюдо, советуясь с метрдотелем, если заранее не заказано меню. Миля любит рыбу. Он конкретен и быстр в своем выборе; некоторые укрощают свое гурманство, следуя его примеру, останавливаются на чем-то… Выбор сделан. Разглядывают Милю… задают вопросы, ведут беседу. Миля пьет умеренно, с видимым удовольствием очень высоких марок вина.
Шум за столом… Но всегда Гилельс высиживал весь ритуал ровно столько, сколько он считал нужным, - как-то вдруг неожиданно вставал и под понимающие взгляды тепло прощался с ними, почтительно вставшими…
И мы уходим наверх к себе…
Он буквально валился в постель, лежа на спине, отдыхал, делился впечатлениями.
У меня нет разрядки, - постоянная тревога, непреходящая особенно в последние годы, тревога за его здоровье… Я незаметно присматриваюсь… - "Как ты себя чувствуешь?" - "Хорошо, Лялечек! - говорит уставшим голосом, - но чтобы сделать тебе приятное, дай мне капли Вотчела…""
Как не сказать: слишком дорогую цену - непомерно высокую - платил Гилельс за то, чтобы жить так, как он жил, - с каждым его выходом на сцену шагреневая кожа неотвратимо сжималась. Но иначе - не мог. "Перестану играть - лучше смерть", - говорил он, - не во всеуслышание, пафос ему претил, а лишь своим близким. Какое разительное сходство с тем, что можно было услышать из уст Рахманинова, - опять Рахманинов!
Когда ему осторожно советовали сократить количество концертов, поберечь здоровье, он неизменно отвечал: "Нет, такая жизнь не для меня - уж лучше смерть…" Или: "…Отнимите у меня концерты, и тогда мне придет конец…" И еще: "Концерты - моя единственная радость. Если вы лишите меня их, я изведусь… Нет, я не могу меньше играть. Если я не буду работать, я зачахну. Нет… Лучше умереть на эстраде". И в одном из писем, рассказывая о загруженности концертами, Рахманинов признается: "Здоровье мое сносно! Впрочем, если бы и хуже было - работы бы не бросил, так как конец работы для меня знаменует конец жизни". И это не высокие слова - доподлинно так.
И оба они продолжают выходить на сцену, чего бы им это не стоило, - несмотря на самочувствие, на болезни и усталость; все выше поднимаются они в своем искусстве - до последних дней жизни, которых им было отпущено почти поровну…
И каждый из них - можно продолжить скорбное соответствие - сыграл свой последний концерт всего лишь за месяц с небольшим до конца…
К Гилельсу идут письма со всех концов мира - границы здесь не преграда; пишут те, для кого музыка многое значит в жизни. Среди писем с почтовыми марками нашей страны - говорю только о них - человеческие документы потрясающей силы.
Как и во время войны, когда к нему обращались бойцы, находясь на краю гибели, так и теперь люди вспоминали о нем в самые страшные часы своей жизни.
"Одна из его верных почитательниц, - передает С. Хентова, - писала мне (как автору книги о Гилельсе. - Г. Г.), находясь уже у смертного одра, что с ней - записи игры Гилельса, и она их слушает, надеясь на спасение".
И еще письмо.
Многоуважаемый Эмиль Григорьевич!
Пишет Вам одна из многочисленных благодарных слушательниц.
Мы знаем и любим Вас еще с тех далеких времен, когда совсем юношей Вы приезжали в наш город - Ереван. Каждый Ваш приезд был для нас праздником.
Два года тому назад в Ленинграде в доме моего брата нам посчастливилось услышать с телеэкрана запись Вашего концерта (кажется, из Вены). В то время, слушая Вас, мы были счастливейшими людьми в мире. В дальнейшем это дорогое воспоминание не раз посещало нас.
В этом году мы потеряли моего брата… (Он работал в одном из НИИ Ленинграда, был страстным любителем музыки).
За несколько дней до кончины, как-то совершенно ясно и по-деловому сказал: "Мама, надо поблагодарить Гилельса, пожалуйста, напиши ему".
Это было сказано так повелительно, что я не могу не взять на себя смелость выполнить одно из последних желаний моего любимого брата, присоединив и нашу благодарность за то, что, быть может, воспоминание о Вас и Вашей игре на какое-то время заставило его забыть о страданиях…
Не в этом ли счастье - приносить людям утешение, дарить им радость!
Поздравляем Вас со славным юбилеем, с высокой наградой и с Новым годом.
Желаем Вам крепкого здоровья, долгих лет творческой жизни.
Низкий поклон Вам,
М. В. Авакян
Не думаю, что может существовать для артиста более высокая награда.
Гилельсу писали любители музыки и знаменитые музыканты, академики и космонавты, - кого только не было среди его корреспондентов…