Открываю "Технику молодежи", а там о том, как ребята делают экраноплан под его руководством. И песни сочиняет, и поет, и на гитаре играет. Говорят, что космос помогает проявиться творческим склонностям, талантам. Конечно, космос ничего не добавляет. Но он усиливает, что есть в человеке, и хорошее, и плохое.
Во мне творческого дара космос не открыл. В юности я любил Маяковского. И сочинял такие рекламные стишки, ему в подражание:
Для всех и в том числе для вас
Всегда в продаже хлебный квас!
Квас я, кстати, очень люблю и, должен вам доложить, квасы в мою юность готовили превосходные. Правда, не было такого богатства сортов, как во времена Петра Первого. Тогда каких только квасов не было! Словом, наш родной бочковой квас вдохновил меня на стишок.
Но серьезным это увлечение не стало. Несколько моих идей превратились в сценарии для кино – к сожалению, не реализованные. Но у Романенко творческая жилка посильнее. Из своего следующего полета он привез двадцать песен. И это, на мой взгляд, очень хорошие песни, настоящие, глубокие стихи!
На Земле он песен не писал, а в космосе открылось дарование. Во время радиосвязи с женой Романенко пел: "Что тебе снится ночами там, от меня вдалеке? Звезды наш комплекс качают, словно кувшинку в реке". Нам эти песни, конечно, были близки. Сначала он пел их под гитару в нашем дружеском кругу. Но мы его уговорили выступить перед любителями авторской песни, на Грушинском фестивале. Там человек триста было, хлопали, и даже кто-то крикнул "браво". То есть он был признан. Кто-то спросил: а кто написал песни, которые вы поете? Он говорит: я. – Не может быть!..
Сегодня можно говорить о космической династии Романенко. Сын моего друга – Роман Юрьевич Романенко тоже совершил длительный полет. Это вторая такая династия в нашей стране – после Волковых.
И с главами обеих династий мне довелось работать на орбите.
Мухи и слоны
Всем знакома картина: в разгар лета на кухне вывешивается отвратительная на вид липкая лента, на которой помирают мухи. В один из первых дней полета я заметил в нашей станции мушку-дрозофилу – красивую, с золотыми крылышками. Я подплыл к Юре: "Ты знаешь, что у нас на борту есть безбилетники?".
Сначала мы просто посмеялись. Потом обследовали биоблок (у нас на станции была специальная разработка ленинградских ученых – термостат "Биотерм-2М"!). В нем развивались насекомые, приготовленные для генетического эксперимента на орбите. Предполагалось исследовать состояние наследственного аппарата плодовой мушки после длительного пребывания в условиях космического полета. Длительность эксперимента – 91 сутки.
Оказалось, что условия для них были настолько благоприятными, что их стало много, им стало тесно, и они по воздуховоду начали вылетать наружу. Чрезвычайное происшествие! Мы аккуратно заделали щели, как говорится, задраили все входы и выходы, но несколько мушек уже летали по станции. Размножаются они очень быстро.
Юра взял листок бумаги и с помощью нехитрой геометрической прогрессии убедил меня, что через неделю дрозофилы вытеснят нас со станции. Из ЦУПа категорически рекомендовали немедленно уничтожить мух: могли в полете замкнуть микроконтакты или залететь кому-то из нас в дыхательные пути. Я, как любитель живой природы, отвечал ЦУПу: "Давайте сделаем так, чтобы и волки были сыты, и мухи целы".
Юрий тоже не без интереса наблюдал за жизнью дрозофил. Они не досаждали нам, как это бывает на Земле. Мирно дремали на иллюминаторах. Но всегда перелетали на солнечную сторону. Мы почти подружились с ними, лично мне они нисколько не мешали. Приятно было смотреть на живое существо. В космосе мухи воспринимаются как птички. Нам они заменяли попугайчиков или канареек. Мы с ними жили не тужили несколько дней, а потом все-таки выполнили приказ.
Пришлось устроить довольно коварную охоту. Сначала мы истребляли их пылесосом. Потом дождались орбитальной ночи, включили одну-единственную лампу, заманили самых живучих мушек на свет и покончили с безбилетниками. Вскоре мы вышли на связь с Землей и для центрального телевидения рассказали про судьбу дрозофил. Тот сюжет многим запомнился. Это было действительно забавно: орбитальная станция – и мухи.
Ситуация комичная и в то же время – как будто из фантастического романа. А эксперимент с мухами, несмотря на нештатную ситуацию с безбилетными беглецами, прошел успешно. Через полтора месяца полета мы провели пересадку дрозофил в новый контейнер со свежей питательной средой. Эти мухи дали хорошее потомство в невесомости – 38 самцов и 30 самок, которые и были доставлены на Землю для дальнейших исследований. Шутки шутками, а работа работой.
С другим биологическим экспериментом возникла нештатная ситуация. Разобравшись, я понял, что конструкция работает неправильно. Там надо было сначала дать питательный раствор, чтобы какие-то бактерии выросли. А потом надо было дать другой раствор, чтобы, говоря красиво, зафиксировать их – то есть уничтожить на стадии развития, интересной для науки. А я понял, что в этой конструкции сначала дается убийственный раствор, который фиксирует, а потом уже мертвых их начинают кормить.
На Земле к моим замечаниям не прислушались. Авторы эксперимента, наверное, обиделись за мою въедливость. И я решил без их указаний усовершенствовать этот приборчик. Но для этого нужно было его разобрать. Деталек там много. При разборке их нужно куда-то класть – а куда? Разлетятся ведь! Пришлось зажимать их во рту. Это было неприятно. Но все прошло хорошо: я доставал их изо рта и завинчивал на место. Эксперимент прошел нормально.
Интересный научный результат мы получили, занимаясь фотографией. Чтобы удобнее было фотографировать, мы разработали систему гравитационной стабилизации станции без расхода топлива, без двигателей. Вот как поплавок стоит в воде. Вода – это его гравитационное поле. А мы заставили вертикально стоять и не кувыркаться станцию в гравитационном поле Земли. Сначала специалисты в нашем КБ этим динамическим режимом не заинтересовались. И не ввели в бортовой журнал. Космонавты передавали его из уст в уста.
Только в институте Келдыша, в отделе Охоцимского ученый В. Сарычев занялся этой проблемой, обсчитал, обосновал теоретически. Мы с ним написали доклад об этом режиме. А на конференцию в Лондон поехал один из тех ученых, кто первоначально идею не принял. Подействовал принцип: "наказать невиновных, наградить непричастных". Его выступление о нашей работе имело успех: "Наконец-то русские привезли интереснейшие материалы".
Фотографирование Земли из космоса – это творческая и трудная работа. Я долго и упорно гонялся за Фудзиямой: хотел сфотографировать знаменитую японскую гору. Для японцев она имеет сакральное значение. Много дней в любое время суток Фудзияма была закрыта облаками. Я знал, что существует альбом "Сто видов Фудзиямы". Хотел сфотографировать и подарить японцам сто первый вид – из Космоса. Наконец мне удалось сделать снимок. А повез его и подарил японцам главный конструктор.
Космическая стоматология
Итак, мой второй полет, на тот момент самый длительный в мире – 96 суток. Работаем на станции "Салют-7" вместе с Юрием Романенко. Со станцией состыковались, в открытом космосе поработали. Дел на станции невпроворот. Словом, все развивается успешно. И вдруг я замечаю, что Юра несколько раз в день принимает обезболивающие препараты. Причем в руководстве к таблеткам было написано: принимать не более двух штук в день, а мой напарник значительно превышает этот лимит! Признаться, я занервничал: в чем дело?
Оказалось, у Юрия заболел зуб, причем очень сильно – врачи на Земле прозевали кариес, который дошел до нерва. Романенко заматывался шарфиком, надевал шапку, снова и снова принимал обезболивающие таблетки в тройном размере – ничего не помогало. Серьезнейшая проблема! В космосе стоматологов нет, пойти некуда. В детстве бабушка заговаривала мне зубную боль. Я до сих пор помню тот заговор: "На синем море, на белом камне пресвятая мать-Богородица сидела, иголочку держала, шелковою ниткой ранку зашивала, зубную боль унимала". И проходило. А в космосе заговоры не действуют. Или, чтобы подействовало, необходима бабушка, а ее с нами не было.
Зато у нас было на борту японское малогабаритное (размером с обыкновенную зажигалку!) устройство для акупунктуры, в работе которого мы не слишком разбирались. Там надо найти в ухе точки от самых разных болезней, и на эти точки воздействовать электрическим импульсом чудесного японского приборчика. И у нас был рисунок уха с указанием, в какие точки посылать импульсы. Мне нужно было найти точку зубной боли. Но там еще была указана некая точка чуть ли не смерти! Это меня тревожило.
Сравнил этот рисунок с ухом, а у Юры совсем другое ухо – не такое, как на схеме. Где нужная точка, непонятно, а если в точку смерти попадешь? Но Юра был настроен решительно, "Нет, мне больно, давай лечить".
Я прикинул: наверное, вот тут наша точка! Поставил крестик шариковой ручкой, и стал воздействовать хитроумным приборчиком. Не помогает. Юра говорит: "Усиливай сигнал". Я усилил – все равно не помогает. Он говорит "Усиливай еще". Я отвечаю: "Нельзя, уже максимум", он снова за свое: "У тебя болит, или у меня болит?" Я говорю "У тебя". – "Усиливай!". Я усилил и прожег ему насквозь ухо, на том и закончили сеанс лечения. А зуб все равно болел. Видимо, я в нужную точку не попал, но и в точку смерти, слава Богу, тоже не попал.
Командир мучается, но на Землю не сообщает. Говорит: "Я офицер, командир корабля и буду на больной зуб жаловаться! Это позор!" Тогда я пошел на военную хитрость: сообщил в Центр управления полетом, что зуб болит у меня, описал все Юрины симптомы. С Земли пошли советы: как прогревать зуб, чем полоскать. Ни то, ни это не помогало. А ведь программа у нас была такая, что выкладываться нужно изо всех сил. Мы ожидали экспедицию посещения – наших гостей, первый в истории международный экипаж.
И вот на станцию прилетели Губарев с чешским космонавтом Ремеком. Они привезли стоматологические инструменты, в том числе и бормашину на батарейках. Ремек вызвался лечить зуб. А на эти блестящие хищные крючки и иглы на земле-то смотреть противно, а уж в космосе… Ну, мы объяснили ребятам, что зуб болит не у меня, а у Романенко. Ремек был готов заняться зубами командира. Но тут я спрашиваю: "Тебя хоть учили зубы лечить? Ты же летчик-истребитель!" Хотя, если вспомнить историю, Петр I тоже зубы вырывал, правда, иногда вместе с челюстью: силушка-то у императора была неимоверная… Ремек гордо отвечает: "Конечно, учили! – Сколько?" "Полтора часа!" В общем, на правах старшего, не дал я этому "доктору" к Юриному зубу прикасаться. По-русски предложил – лучше давай привяжем ниткой к вашему кораблю, пойдете на расстыковку и вырвите зуб.
Эту идею тоже не реализовали. Пришлось Романенко дожидаться конца полета, и зуб ему удалили уже на Земле. Хотя я ему предлагал улететь с Ремеком, а я бы долетал с Губаревым. Но тогда бы нам с ним не засчитали рекорд, и мы бы "не побили" американцев. Юрий держался молодцом.
Да и мне с ним хорошо работалось и я рад, что наш экипаж не распался.
На его работе недомогание почти не сказывалось, поблажек он себе не давал. Нелегко ему приходилось во время телерепортажей с борта станции. Он снимал теплую шапочку, разматывал шарф и, улыбаясь, рассказывал миллионам телезрителей, о том, как красива планета из космоса.
После приземления ко мне прибежали врачи – мой больной зуб лечить, а я уж и забыл про ту хитрость… Перед следующим полетом доктора в отместку предложили мне расстаться со всеми зубами и поставить, для надежности, съемные протезы. Но я, естественно, не согласился.
Коньяк
Анекдот на полях:
Огромная очередь за спиртным стоит, не двигается. Крайний не выдержал: "Пойду – убью Горбачева!". Через час возвращается.
"Ну что, убил?" – "Нет, там еще больше очередь".
Спиртные напитки в рационе космонавта присутствуют лишь в символических дозах. Недавно писали, что американские астронавты напились перед стартом. Полная чушь, ерунда, чьи-то фантазии ради сенсации. Если русские еще могли как-то похулиганить, американцы к этому вопросу щепетильно относятся. Ну, пришел, предположим, к космонавту друг проститься, выпили они за двое суток до полета бутылку пива. Не опьянели, но нарушили режим. Их за это, может быть, наказали. А желтая пресса раздула до того, что они якобы пьяные в полет отправились.
Что можно сказать о моих отношениях с алкоголем? Пьяным я был один раз в жизни – в одиннадцать лет. Шла война. Я жил на Черниговщине. Мы, ребята, видели, что взрослые пьют самогон. И договорились испробовать этот напиток. Каждый принес из дому самогон – кто баночку, кто шкалик. Выпили. Что такое алкоголь, как он действует, чего от него ждать – никто из нас понятия не имел.
Всем стало плохо – кто-то ползал на четвереньках, кого-то тошнило. Я тоже чувствовал себя довольно омерзительно и физически, и морально. Мы потеряли человеческий облик. Это произвело на меня такое впечатление, что я не пил до 1955 года. Не пил в старших классах, не пил после поступления в институт – ни грамма. Вообще не пил спиртного. Так сильны были воспоминания!
Только в двадцать четыре года, когда я после долгих мытарств был зачислен в КБ Королева в группу баллистики, ребята предложили мне отметить это событие. Мы пришли на фабрику-кухню. Ребята достали бутылку вина.
– Ребята, я не пью!
– Но сегодня исполнилась твоя мечта, такой день! Ты полтора года этого добивался! Грех не выпить…
– Да нет, я не пью…
– Ты не хочешь с нами выпить? Кто не пьет – тот или хворый, или подлюка.
Я такие слова слышал, конечно, не раз, но держался. А тут сдался. Так и выпил первый стакан вина. Вино я полюбил. Но пьяным был только один раз в жизни – от самогона в одиннадцать лет. В последующие семьдесят лет я никогда не чувствовал потребность выпить до состояния опьянения.
Итак, это был мой второй полет. Мы с Юрой Романенко прилетели на станцию "Салют-6". В космосе каждый день нужно по два часа заниматься физкультурой. Для этого у нас были специальные спортивные костюмы. Они быстро изнашивались. Поэтому у нас их было несколько.
Однажды, когда я примерял новый спортивный костюм, в невесомость выплыла фляжка – как позже оказалось, с коньяком. Ребята во время тренировок ее припрятали, а досталась она нам. На фляжке было написано "Элеутерококк-К". Элеутерококк – это энергетический напиток, который нам дают, чтобы выдержать нагрузки. Я сдуру спросил Центр управления полетами: "Что значит "К"?" Там какое-то замешательство возникло, потом ответили: концентрированный. Мы попробовали – ну, конечно, там коньяк.
Полтора литра коньяка – это много? На двоих, на двести человеко-суток получается по семь с половиной граммов в сутки. Говоря по существу, чтобы мужчина опьянел, надо 40 граммов чистого спирта. У нас было по 7,5 грамма, на человека. И не чистого спирта, а сорокаградусного коньяка!
Но конечно, мы употребляли не перед важными научными экспериментами, а делали по глоточку перед сном. Это примерно как столовая ложка – то есть даже и не пили, а лизали коньяк. И Юра говорил: "Не могу я по семь с половиной граммов, это издевательство". Важна была сама процедура, приятные эмоции. Мы снимали напряжение.
Была у нас на борту колода карт – скажем так, фривольного содержания. На каждой карте – изображение женщины. Пятьдесят две женщины на двоих космонавтов – целый гарем в картинках. Важным средством борьбы со стрессом были ежевечерние выборы женщины дня, нашей королевы красоты. Каждый вечер выбирали одну карту, одну даму – и она следила за нами на протяжении следующего дня. Мы только думали о том, чтобы при очередном сеансе телесвязи с Землей этот "портрет" не попал в кадр.
У нас было заведено: дела закончены, включаем приятную музыку, выбираем женщину дня, перед "упаковкой" в спальный мешок выпиваем свои "боевые" граммы. Так что на борту у нас было все: и алкоголь, и женщины.
Коньяк спас меня от сильной простуды: разгоряченный после физзарядки, угодил под один из многочисленных вентиляторов. Прополоскал горло коньяком – стало легче. Был у нас и "фирменный" стоматологический рецепт. В невесомости десны становятся рыхлыми, чистишь зубы – боль жуткая, словно обдает огнем. А в коньяке, как известно, имеются дубильные вещества. Прополоскали десны, сразу же облегчение. Разве что выплевывать некуда, "приходилось" глотать.
Спас этот напиток и от переохлаждения ног. Я выходил в открытый космос в скафандре, снабженном системой водяного охлаждения. К концу работы просто не чувствовал ног. А возвращаясь на станцию, первым делом ощупал их руками – проверил, на месте ли. Ноги были на месте, но ледяные. Тогда я выпил десятисуточную(!) норму коньяка – 75 граммов. Утром проснулся – все в порядке. За это я благодарен коньяку. Потому и стал отстаивать этот благородный напиток перед медиками!
Коньяк, правда, был не идеальный на вкус. Сказывалось, что фляжку заваривали электросваркой, которая, видимо, для пищевых целей не годилась. Ребята уверяли, что коньяк был первоклассный. И я им верю. Но сварка немного подвела. Точных сведений о том, что это был за коньяк, у меня не было.
Но самое обидное, когда там осталась половина коньяка, воздух и коньяк смешались в пену. И сколько фляжку ни дави, пену не выдавишь. Мы и так, и сяк изощрялись, даже пробовали извлечь коньяк из фляжки с помощью сильфона для сбора мочи (конечно, неиспользованного), но ничего не извлекли.
Летит следующий экипаж, Коваленок и Иванченков. Вернулись.
"А мы, – говорят, – ваш коньяк допили". – "Как? Это невозможно".
– "Мы вот как поступали. Один брал горлышко в рот и поднимался к потолку. Второй бил его по голове. И когда тот вместе с фляжкой летел вниз, коньяк по инерции устремлялся ему в рот". Вот так, поколачивая друг друга, они и допили коньяк. Они вполне резонно "подкололи" нас: "Кроме высшего образования, надо иметь хотя бы среднее соображение!".
Много лет спустя на банкете, посвященном шестидесятилетию моей альма-матер – Ленинградского Военмеха, я рассказал, как мы не смогли допить фляжку, а Коваленок с Иванченковым нас посрамили. Но способ я до поры, до времени не раскрывал. Я спросил именитых гостей славного Военмеха: "А как бы поступили вы, столкнувшись с такой проблемой?" За столом было немало крупных инженеров, ученых, корифеев механики, баллистики. Неожиданный тест на сообразительность вызвал бурное обсуждение. Решения предлагались одно хитроумнее другого, но тут же отвергались оппонентами, оперировавшими математическими выкладками на салфетках. Никто не нашел правильного способа! Никто не превзошел моих космических товарищей Коваленка и Иванченкова!
Была и другая история с коньяком 11 января, когда мы с Романенко уже обжились на станции Салют-6 и к нам прибыли гости – Владимир Джанибеков и Олег Макаров. Их корабль Союз-26 состыковался со станцией – и нас на орбите стало четверо. Они, конечно, привезли с Земли письма, прессу, привезли и сувенирный штамп для гашения почтовых конвертов. А еще предложили попробовать кофе. Джанибеков достал миниатюрную тубу.
– Спасибо, но кофе у нас хватает. – сказал я.
– А наш посвежее.