Сквозь прозрачные стены домов мы видим людей в своих квартирах: вот мать наклонилась над спящим ребенком и бережно прикрывает его одеялом: моряк-пехотинец входит в комнату, снимает с себя автомат и ставит в угол, к нему подбегает жена… Да ведь это ют самый, что лежал раненым рядом со мной. Сейчас он здоров, силен - значит, поправился, и это несказанно радует меня. Вдруг мы видим маму и папу, они сидят за круглым столом, покрытым белой скатертью, и пьют чай. Мы вскрикнули от радости и бросились к ним. И вот мы все вместе сидим за круглым столом и пьем чай. Какое счастье! Опять дома, вернулись к человеческой жизни. Вокруг радостные лица, покой и мир. Но как все еще хочется пить! Я не могу напиться, и мама наливает мне вторую чашку чая с молоком - напиток, который кажется мне вкуснее всего, что я пила в своей жизни. Я протягиваю руку, беру чашку, подношу ее к губам… и просыпаюсь.
Все мгновенно вернуло меня к действительности: жажда, сжигающая внутренности, пещерка, скалы, трупы - мышеловка, из которой нет выхода. С новой силой отчаяния я ощутила весь ужас нашего положения.
- Лида, если бы ты знала, какой сон приснился мне. Зачем я проснулась, зачем?! Лучше бы не просыпаться больше никогда!
И я рассказала Лиде сон, который на некоторое время вывел меня из состояния апатии.
- Лида, как нам выбраться из этой мышеловки?
Если пойти налево к батарее? Но там отвесные скалы и бухточка, через которую надо плыть, - неминуемо будем убиты. Днем нас и так видно, а ночью немцы бросают осветительные ракеты, даже щепка на море выделяется еще резче, чем днем. А если пойти вправо? Там ночью надо ползти по-змеиному в узкой щели обрыва, а потом опять осветительные ракеты и град пуль.
Ведь все, кто шел на прорыв, или погибали или возвращались обратно. Говорят, что погибли политрук Паршин и многие другие. Словом, куда ни пойдешь, везде смерть - выхода нет!
Еще одна попытка прорыва
На батарее организовался штаб обороны. В него входили капитан Цветков, капитан Ломан и другие, - мне их фамилии неизвестны. Штаб создал из бойцов и командиров отряды, которые должны были прорваться из-под скал к Балаклаве, а затем в крымские леса, к партизанам.
Вернулась Наташа. Она рассказала мне, что не успели бойцы отряда Паршина завернуть за выступ скалы и выйти к низкому участку обрыва, как на них обрушился ураганный пулеметный огонь, мгновенно скосивший передних. Пробиться, казалось, не было никакой возможности; задние повернули и побежали обратно. Думали, что Паршин убит, но ему удалось каким-то чудом прорваться сквозь огонь и дойти до расположения нашего городка, где он был схвачен и взят в плен. Об этом я узнала только после войны, когда Паршин вернулся; до тех пор все считали его погибшим.
Говорят, что отдельные бойцы, которых не задели пули при прорыве, все же добрались до предгорных татарских деревень, где вылавливались фашистской жандармерией.
Наташа, оказавшаяся рядом с Градуном, работником особого отдела нашей батареи, забилась вместе с ним и несколькими бойцами во встретившуюся по пути пещеру, где они улеглись и заснули, а позже вернулись на батарею.
Потерпев неудачу под скалами, группа бойцов и командиров решила идти на прорыв через главный вход под массив батареи. Но эта попытка оказалась еще неудачнее предыдущей. Шофер нашей батареи Полуянов и с ним несколько человек выбежали из-под массива и были все, как один, скошены перекрестным пулеметным огнем.
Какой-то гитлеровский автоматчик, расхрабрившись, решил пробраться под массив. За взломанной дверью, при сумрачном свете, едва проникавшем сквозь щели в обвале, Столкнулись безоружный краснофлотец и вооруженный немец. Борьба была жестокая, но короткая. Краснофлотец задушил автоматчика. Позже немцы подвели к входу под массив танк и в щели начали бросать гранаты.
Капитан Цветков, Наташа, Градун, старшина Орлов, какой-то комиссар, военврач и медсестра по прозвищу "Белка", которые тоже собирались бежать на прорыв из главного входа под массив, вернулись обратно в боевую рубку. В это время краснофлотцы вытащили из-под развалин мешок риса. Сварили кашу на морской воде. Уселись на ковре, нарвали кусочков бумаги и разложили порции каши. Вдруг комната быстро начала наполняться удушливым дымом: немцы бросили под массив дымовые шашки.
Все вскочили с мест, каша была забыта. Бросились бежать по потернам, спускаться в люки, подниматься, опять опускаться. Дым густел, нечем стало дышать, щипало глаза. Наташа чувствовала, что задыхается и вот-вот потеряет сознание. Она услышала, как вскрикнула Белка:
- Комиссар, возьмите мой партбилет, я сейчас буду стреляться.
- Стреляйся, Белка, с партбилетом, если ты слабодушная! - ответил ей комиссар. Белка стреляться не стала.
Военврач на бегу пристраивал к виску пистолет, но кто-то толкнул его, пистолет выпал. Тогда он пытался убить себя из автомата. Раздался выстрел, пуля поцарапала висок, но военврач остался жив. Позже он и Белка при помощи надутых резиновых подушек попытались плыть к Балаклаве, надеясь уйти в горы, но были выловлены немецким катером и попали в плен.
Наташа споткнулась, упала и потеряла сознание. Когда пришла в себя, вокруг были мрак и тишина. Она поняла, что все убежали, не заметив ее отсутствия. Дым продолжал наполнять потерны. Наташа попыталась встать и не смогла. Сквозь звон в ушах она услышала звуки приближающихся шагов. Кто-то быстро шел по потерне и споткнулся об нее. На мгновение блеснул свет ручного фонарика, и чей-то голос произнес:
- Это мертвая Хонякина.
Наташу охватил страх. Она застонала. Два краснофлотца нагнулись к ней и подхватили под руки.
- Хонякина, попробуйте хоть немного двигать ногами, надо подняться по трапу.
Наташа прилагала все силы, но ей это почти не удавалось. С трудом краснофлотцы тащили ее вверх по трапу. Они доставили Наташу к выходу из потерны, и там она окончательно пришла в себя. Здесь были и девушки-прачки, так же, как и Наташа, принесенные сюда краснофлотцами в бессознательном состоянии. Вскоре пришел и капитан Цветков, искавший Наташу. А Градун и Орлов застрелились.
В нашу пещерку постепенно набилось много народа. Все спрессовались, как сельди в бочке, какой-то политрук, сидевший рядом со мной, закрыл глаза и уронил голову ко мне на плечо. Мне не хотелось его тревожить, я знала, что он измучен и устал, как и я, как все, но с каждой минутой тяжесть его головы увеличивалась, я больше не в силах была ее удерживать, встала, взяла Женю за руку и сказала Лиде, что мы спустимся к морю выпить воды. Проходя мимо кучки Людей, я остановилась. Какой-то военврач с жаром развивал перед слушателями свой план спасения:
- Когда наступит ночь, - говорил военврач - мы пойдем на прорыв. Лишь бы вырваться отсюда, а там проберемся к Георгиевскому монастырю - к восемнадцатой батарее, где в пещерах над морем хранятся лодки, мне это место известно. Немцы не могли их найти, они хорошо спрятаны и замаскированы. Мы завладеем лодками, поднимем паруса и уплывем на Кавказ…
Этот план, достойный пера Фенимора Купера или Майн-Рида, был тотчас же единогласно и безоговорочно принят.
- Доктор, возьмите и нас с собой! - взмолилась я. Доктор обернулся, и не задумываясь, ответил:
- Хорошо.
Общая трагическая участь не только сплотила всех воедино. Она превращала старого в малого, а малого в старого. Маленькому Жене разрешили бежать под перекрестным огнем на прорыв, а пожилой мужчина-доктор фантазировал, как десятилетний мальчик.
Мы с Женей возвратились в пещерку, и я рассказала Лиде о новом проекте прорыва. Но в массе людей я потом доктора не нашла.
Много самых разнообразных проектов создавалось в те поистине ужасные дни. Основным желанием было прорваться в горы, к партизанам. Кавказ превратился уже во что-то очень, далекое, недостижимое. Каждую ночь группы шли на прорыв к Балаклаве, но везде, где были выходы из-под скал, расположились вражеские пулеметчики, стояли танки.
А наверху, в немногих очагах, еще продолжалось вооруженное сопротивление.
Впоследствии краснофлотец Бибик, работавший на водокачке городка, рассказал мне о том, как ему и двум морякам удалось спастись:
- Нас было много в обширной пещере. Она находилась посреди обрыва, туда вела одна из потерн. Само собой получилось, что главным стал какой-то полковник. В помещениях батареи мы нашли сахар, муку и другие продукты. Спускались за морской водой и пили ее, смешивая с сахаром и какао. Так просидели четырнадцать дней. Но вот однажды вражеский корабль обнаружил с моря нашу пещеру и дал по ней три орудийных выстрела.
Первый снаряд попал в середину пещеры, убил полковника. После взрыва третьего снаряда в живых осталось только четыре моряка. Мы стояли среди груды трупов, надо было уходить. Ночью мы решили карабкаться вверх по отвесной скале. Если бы мне сказали раньше, что я смогу взобраться по такой скале, я посчитал бы сумашествием подобную мысль. До сих пор не понимаю, за что мы цеплялись ногтями, как не сорвались и не полетели вниз. Впрочем, выбрались только трое, четвертый упал и разбился о прибрежные камни. Когда вспыхивала осветительная ракета, мы прижимались к скалам и застывали без движения, напрягая все мускулы, чтобы удержаться. Наконец, мы взобрались на край обрыва. Тут, при свете вспыхнувшей ракеты, я увидел пачки новеньких денег, не меньше, чем тысяч шесть. Одну минуту я колебался, а потом зафутболил их в море. Ночь, на счастье, была темная, моросил дождик. Мы шли полем без дороги, так и пришли в Севастополь, нигде не столкнувшись с немцами. Нам повезло: я нашел своих знакомых, они переодели нас в штатское, - закончил свой рассказ Бибик.
Теперь я знаю, что правильно поступали те, кто шел на прорыв или, как Бибик и его товарищи, карабкался по отвесным скалам. Надо и жить и умирать в борьбе. Самый страшный враг человека - это пассивность, которая обрекает его на гибель.
Мы покидаем батарею…
Как только солнце потонуло в море, все поспешили забиться в пещеры и щели. Мы лежали в своей пещерке, стиснутые со всех сторон. С наступлением темноты над обрывом начали взлетать одна за другой осветительные ракеты. Гитлеровцы пулеметным и автоматным огнем прочесывали скалы. Иногда летели вниз и взрывались гранаты.
Проходила пятая ночь, но казалось, что мы провели долгие мучительные годы здесь, где смешались в одну кучу живые, умирающие и мертвые. Наконец, наступило утро пятого июля. Безоблачное небо, синее море. Жгучие лучи солнца накаляют камни, высасывают последнюю влагу из человеческих тел и заставляют быстро разлагаться трупы. Зловоние стравило чистый морской воздух.
Снова люди роют ямки, пьют морскую воду.
Вдруг наверху над обрывом послышалась громкая немецкая речь. Все подняли головы и застыли на месте. Что это могло означать? Мы с Лидой и Женей поднялись и вышли из пещерки. На краю обрыва стоял немец, вниз был спущен толстый канат, достигавший прибрежных камней. Немец что-то громко и беспрерывно кричал, сопровождая слова энергичными жестами: нагибаясь вниз, он как бы подхватывал воздух обеими руками и взметал их вверх, выше головы. По его жестам и висящему канату можно было понять, что он предлагает всем подниматься на обрыв и сдаваться в плен. Но никто не шевелился и не произносил ни слова. Вдруг раздался револьверный выстрел, стрелял какой-то комиссар. Немец отбежал от обрыва и скрылся. Сразу нарушилась тишина, посыпались ругательства. Но немец сейчас же вернулся обратно, держа в руках пистолет, а возле него появился пленный красноармеец. Опять под скалами наступила тишина. Красноармеец, крича истошным голосом и обильно пересыпая речь бранью, начал убеждать всех сдаваться в плен. Вдруг его взгляд упал на нас, тогда он взревел еще громче:
- Женщины! Чего вы погибаете? Выбирайтесь наверх, сдавайтесь в плен…
Тут он начал изощряться в брани, считая, очевидно, что, чем виртуознее брань, тем больше сила убеждения. Но на нас это произвело обратное действие: мы возмутились и поспешили спрятаться под скалы.
Никто не подходил к веревке и, наконец, утомившись, немец и пленный исчезли, оставив ее свисать с обрыва.
5 июля утром бои на мысе Херсонес закончились, последнее сопротивление было сломлено, боеприпасов не оставалось. Сегодня и немцы прекратили стрельбу, знают, что и так все у них в руках. Мы посоветовались с Лидой и решили попробовать пойти вправо, к оконечности мыса Херсонес, в ту сторону, куда все бежали на прорыв. Попадем к немцам? Убьют они нас? Ну что же, если и так.
Мы пошли медленно: впереди Лида, за ней Женя и сзади я. Шли мимо пещер, забитых ранеными и здоровыми, перебирались через груды глины и нагромождения камней, в некоторых местах обходили скалы по колено в воде, не думая даже о том, чтобы снять туфли.
В выемке скалы вдруг наткнулись на груду трупов, лежавших один на другом; все они были обращены головами в ту сторону, куда мы шли, как будто и сейчас еще стремились на прорыв. Трупы валялись везде на камнях. Очевидно, выемку простреливал немецкий пулемет.
Мы прошли мимо кучи брошенных кем-то денег, красноармеец, который шел сзади, остановил меня и указал на них:
- Возьмите, может быть, вам пригодятся.
Я посмотрела безучастным взглядом на эти тридцати- и пятидесятирублевые бумажки. На что мне деньги? Задержавшись на секунду, медленно побрела дальше.
Но вот мы добрались до щели в отвесной скале: действительно, она была настолько узкой, что даже я при всей своей скелетной худобе смогла проползти в ней, лишь вытянувшись во весь рост, прижимаясь к камням и по-змеиному извивая тело.
Постепенно обрыв стал понижаться. Перед нами открылся широкий пляж из мелкого бархатистого песка, здесь обрыв почти сходил на нет. Наверху стояли немцы. Мы подошли к этому месту. Сразу же двое гитлеровцев уцепились за мою тонкую, как палочка, руку, на которой беспомощно болтались часы. Каждый из них хотел первым расстегнуть ремешок, но это им никак не удавалось, они мешали друг другу. Наконец, они сорвали часы, отошли на шаг в сторону и с жадным любопытством стали рассматривать добычу. Таким же точно образом была "обработана" и Лида двумя другими солдатами.
Я шагнула вперед, но один из мародеров, ограбивших Лиду, потянул меня сзади за пальто. Я зашаталась и чуть не упала, так как едва держалась на ногах.
Он похлопал меня по бокам, ощупывая, не скрыто ли что-нибудь под платьем, и, к моему счастью, не наткнулся на пакет с документами и деньгами, которые были привязаны к талии.
Убедившись, что содрать больше нечего, гитлеровцы толкнули нас вперед и отвернулись.
Люди с батареи постепенно попадали в плен или гибли в ее подземельях и пещерах под скалами.
Наташа позже рассказала мне о судьбе Цветкова.
Это было к вечеру 10 июля. Начало темнеть, когда пленных построили возле батареи. Перед строем стал немец и спросил по-русски:
- Есть среди вас капитан Цветков?
Он тут же назвал еще двух человек: военного инженера и комиссара, фамилии которых Наташа не запомнила. Она стояла между капитаном Цветковым и военным инженером. Все молчали.
- Меня, оказывается, здесь знают, - тихо сказал Цветков, а затем заявил громко: - Я капитан Цветков.
Назвали себя и военный инженер и комиссар. Их вывели из строя, посадили в машину и увезли. Наташа, попавшая в Бахчисарайский лагерь, снова встретилась там с Цветковым, который сказал ей:
- Меня без конца допрашивают. Очевидно, расстреляют.
Больше Наташа его не видела. Через две недели ее освободили как гражданское лицо.
Так погибла гвардейская 35-я тяжелая морская батарея - последний оплот Севастополя - и с нею многие из тех, кто его защищал.
С именем этой батареи тесно сплелись прошлые годы моей жизни. Здесь я была на волосок от смерти, но зато суровые испытания дали мне силу ненависти, волю к борьбе. Отсюда начался трудный путь - дорога к подполью, возврат к Родине. И на всем этом пути мне часто приходилось слышать имя 35-й батареи: фашисты повторяли его со злобой и не могли понять "бессмысленной", как они считали, борьбы ее защитников. А в крымских городах и деревнях имя 35-й батареи являлось синонимом стойкости и мужества, оно вызывало восхищение.
Если вы подойдете к молчаливому холму на мысе Херсонес, где тишину теперь нарушает лишь плеск волны да крики чаек, - остановитесь. Снимите фуражку и склоните голову… Здесь сражались герои!
Часть вторая
ИЗ СЕВАСТОПОЛЯ В БАХЧИСАРАЙ
Бегство из лагеря
Шагах в пятидесяти от обрыва, среди уцелевших деревьев, были раскинуты палатки немецкого лагеря. Первое, что привлекло внимание, это снижавшийся самолет: белый с черной свастикой, похожий на огромного комара. Он садился на наш аэродром. Тошно было смотреть, я отвернулась.
Как только мы приблизились к лагерю, немец, сидевший возле палатки, знаком приказал подойти. Он взял у Лиды портфель, вытряхнул на землю все содержимое и стал медленно и деловито перебирать вещи. Лиде отдал катушку ниток, губную помаду, остальное взял себе. Мы молча стояли перед ним. Покончив с "сортировкой", немец махнул рукой: мол, идите.
Мы бродили между палаток, не зная, что же делать дальше. Но это продолжалось не более пяти минут: солдат с автоматом на ремне начал бегать по лагерю и с остервенением, ударами сапога сгонять всех военнопленных в одно место. Мы с Лидой и Женей поспешили туда же - к военнопленным.
Нас согнали на открытое место перед лагерем. Мы легли на горячий, мягкий песок, из которого торчали пеньки виноградных кустов. Только по ним и можно было судить о том, что здесь недавно зеленел виноградник подсобного хозяйства батареи. Часовой уселся на маленьком холмике, поставив автомат между ногами. Очень молодое белое и румяное лицо его было хмурым, он бросал вокруг злобные взгляды и походил на цепного пса. Равнодушная и апатичная, я сама не замечала, что где-то в глубинах сознания запоминается все: вражеский самолет на нашем аэродроме, удары сапога, жестокая ненависть фашистского солдата к военнопленным… И это только начало!
Во время обеда принесли несколько мисок с чечевичным супом и немного сухарей. Маленький Женя с жадностью поел, а я с трудом проглотила две-три ложки и отдала мальчику остальное. Мне все еще не хотелось есть, а только пить, без конца пить.
Здесь же с нами в лагере находилась годовалая девочка. Бойцы нашли ее под скалами сидящей между трупами убитых отца и матери. Она была слишком мала и ничего не понимала, а потому не плакала.
Ко мне подошел какой-то пленный и тихо сказал:
- Не сидите здесь, бегите. Вы женщины, вам это сделать легче. Через ту горку уходите в город.
Чужая воля, чужой разум толкали меня к действию, пробуждали к жизни. Я встала и подошла к пригорку, где сидел часовой. Жестами объяснила, что мы хотим пойти к Соленой бухте умыться. Гитлеровец резко мотнул головой в знак отказа. Я отошла и снова улеглась на песок. Через некоторое время часового сменили, я обратилась с той же просьбой к новому, имевшему менее свирепый вид, но и он отрицательно покачал головой, сказав:
- Оффицир, оффицир.
Однако на этом я не остановилась, как не останавливается в своем полете камень, брошенный чьей-то рукой. Подождем, пока сменят и его.