Сохранившиеся письма рисуют, в какие мелочные, копеечные расчеты была погружена вся разбросанная судьбой семья. "Во-первых, само получение денег уже стоит мне большой потери времени и гривенника, затем, купивши инструменты, надо заплатить извозчику за перевозку домой ко мне – 30 коп. Да упаковка что будет стоить – черт его ведает. […] Надо обтягивать холстом, это тоже деньги, да еще большие деньги стоит, а далее перевозка на вокзал опять 30 коп. и за провоз черт знает сколько". Так писал Антону Александр в первом известном нам письме, от 4 октября 1875 года. "Начал писать тебе сю грамоту, – пишет он через два года. – Когда пошлю ее – неизвестно, ибо марки нет. […] Хотел было послать […] телеграмму, но рубля не оказалось".
Это была уже нешуточная бедность. "Ждали от тебя, – писала Чехову мать, – не пришлешь ли денег, очень было горько […], у Маши шубы нет, у меня теплых башмаков, сидим дома…" "Мамаша ждала от тебя 20 рублей, – писал отец. – Как услыхала, что прислано 12 рублей, залилась горькими слезами".
Николай, учившийся в Училище живописи, ваяния и зодчества, ходил без пальто, по снегу в рваных сапогах на босу ногу. Александр дал ему свои чулки, и он "их так износил, что остались одни голенища чулочные". В комнате было холодно, и Николай со своим другом Ф. О. Шехтелем, будущим известным архитектором (строителем здания МХТ, Ярославского вокзала), выходили на добычу – таскали с проезжающих по Драчевке подвод дрова.
В 1883 году, уже будучи автором целого тома рассказов и юморесок, Чехов писал брату, что "нет сил переменить свой серенький, неприличный сюртук на что-либо менее ветхое" и что денег "и на извозца нет". (Как следует одеться Чехов смог только после первых гонораров "Нового времени", в 1886 году.) Бедность отступала медленно; только в 1885 году, как одно из важнейших событий в жизни семьи, Чехов отметил то, что еще "недавно забирали провизию (мясо и бакалею) по книжке (в долг. – А. Ч. ), теперь же я и это вывел, все берем за деньги". Даже в 1886 году, для празднования своих именин, он просит у приятеля вилки, чайные ложки, мелкие тарелки, стаканы (письмо М. М. Дюковскому, 16 января).
Унизительней всего были эти ежечасные проявления бедности. Мелочи, которые не должны замечаться, захватывали непропорционально большую область в сознании, теснили духовное, занимали его место. Трудно освободиться от власти догм, внушенных воспитаньем и средой. Но, быть может, нужны еще большие духовные силы, чтобы противостоять рождаемым этой средой мелочам быта.
Влияние всего этого на душу человека Чехов изобразит потом в своих рассказах. Он покажет, как средний человек погружен в быт и так сращен с ним, что ему не вырваться, не выбиться, что он думает о нем ежедневно и еженощно и даже в горячечном бреду будет говорить про новые подметки ("Гусев"), – сфера ежедневной жизни была тяжела, и особенно для постоянно и к сроку работающего литератора. Очень выразительно изобразил ее сам Чехов в одном из писем 1883 года:
"Пишу при самых гнусных условиях. […] В соседней комнате кричит детиныш приехавшего погостить родича, в другой комнате отец читает матери вслух "Запечатленного ангела…" Кто-то завел шкатулку, и я слышу "Елену Прекрасную…" […] Постель моя занята приехавшим сродственником, который то и дело подходит ко мне и заводит речь о медицине. "У дочки, должно быть, резь в животе, оттого и кричит". …Я имею большое несчастье быть медиком и нет того индивидуя, который не считал бы нужным "потолковать" со мной о медицине. Кому надоело толковать про медицину, тот заводит речь про литературу. […] Ревет детиныш!!"
Близкую к этой картину, рисующую условия жизни Чехова в многолюдной семье, дает Ал. П. Чехов в рассказе "Завтра экзамен" (1884), написанном в июле 1884 года под впечатлением недели, проведенной им в июне в родительской квартире. В этом произведении, за исключением отца и автора, действуют все наличествующие члены семьи [4] и даже пес Корбо, "собака без спины", не раз упоминаемая в письмах Чехова.
"Студент-медик 5-го курса, Антон Павлович, сидел у своего письменного стола и читал курс "Гигиены". Завтра – экзамен. […] Не прошло и четверти часа, как дверь тихонько отворилась и в щель просунулась сморщенная, как печеное яблоко, физиономия тетиньки […].
– Корбинька, Корбинька, Корбо, иди поесть… Ты, бедный, нынче не ел… Корбинька!"
После диалога с Антоном Павловичем "тетинька" уходит, но появляется другой член семьи: "Маменька вошла.
– Ты знаешь, что прачка не принесла тебе сорочки к завтрашнему дню? Сердце мое болит и обливается кровью […].
Антон Павлович нетерпеливо встал с места с книгою в руках и прошелся по комнате.
– Пусть так. Я ценю все это, только дайте вы возможность прочесть спокойно то, что мне необходимо. […]
Маменька поговорила еще минуты три и ушла, видя, что ее не слушают, ушла, впрочем, с жалобами. […]
Но вот скоро из двери раздался голос брата-гимназиста:
– Антон, нет ли на твоем столе моего карандаша? Извини, что я тебя беспокою… Я вижу, что он у тебя в руке… Ты им пишешь…
– А он тебе нужен?!
– Нет, не особенно… Мне только хотелось узнать, у кого он. […]
– Послушай, Миша, – взмолился Антон Павлович, – некогда мне теперь болтать с тобою […].
Брат-гимназист ушел страшно обиженный. […] Минуты через две робко отворилась дверь. Высунулась тетушка.
– Антоша, за что ты Мишу обидел? […] За что ты, спрашиваю я тебя, варвар, бедного мальчика обидел?"
Далее с вопросом входит сестрица; обиженная, уходит; потом начинает стучать на швейной машинке маменька.
"Вдруг раздался неистовый звонок. Вошел, слегка покачиваясь и корча из себя трезвого, старший брат Антона Павловича, забулдыга и хоть хороший, но очень мнительный человек.
– Антон, я к тебе за рецептом, – забасил он.
– А что у тебя?
– Печень. Должно быть, цирроз. В легких – пневмония. В спине – табес дорзалис…"
Рассказ кончается тем, что Антон Павлович решает уехать заниматься к брату. "Все домашние высыпали уговаривать Антона Павловича остаться. Но он по необъяснимой для них причине предпочел общество пьяного брата и уехал к нему…"
…Преодолев все трудности бытовой сферы и приготовив очередную "мелочишку", литератор тогдашнего чеховского круга попадал в следующую сферу – газетно-журнальную.
3
Это был не солидный "Вестник Европы", не "профессорские" "Русские ведомости", не либеральная "Русская мысль", но та самая "малая" пресса, которую Чехов прилежно читал в Таганроге. Теперь он познакомился с ее кухней.
Это были предприятия в значительной мере коммерческие. Наиболее удачливые издатели сколачивали целые состояния (Н. Пастухов, А. Липскеров).
И взаимоотношения редакций юмористических журналов со своими авторами были иными, чем в солидных литературных журналах: с ними не церемонились. В рубрике "Почтовый ящик" печатали обидные ответы.
В рассказе Чехова "Исповедь, или Оля, Женя, Зоя" (1882) герой получает такой ответ в почтовом ящике юмористического журнала: "Село Шлендово. Г. М. Б-у. Таланта у вас ни капельки. Черт знает что нагородили. Не тратьте марок понапрасну и оставьте нас в покое. Займитесь чем-нибудь другим".
Преувеличение здесь небольшое. Вот несколько реальных ответов из почтового ящика "Стрекозы" 1877 года: "Москва, Каланчевка. Такие стихи годятся только для вырезки на дереве"; "Петербург, Новая канава, М. С. С-е-к-му. Вполне плохо; это не стихи, а рифмованное "дэнди-бренди" с горошком"; "Васильевский остров, 3 лин. П. В. Ив-ву. Вульгарный сюжет, изложенный дубовыми стихами".
Так обращались не только с неизвестными дебютантами, "поэтиками почтового ящика". Чехову, уже напечатавшему в журнале около десятка вещей, среди которых были такие, как "Письмо к ученому соседу", "Перед свадьбой" и "Что чаще всего встречается в романах, повестях и т. п.?", писали в том же духе: "Москва, Сретенка, г. А. Ч. Очень длинно и бесцветно, нечто вроде белой бумажной ленты, китайцем изо рта вытянутой" ("Стрекоза", 1880, № 48); "Москва, Сретенка, г-ну А. Ч-ву. Не расцвев, увядаете. Очень жаль. Нельзя ведь писать без критического отношения к делу" ("Стрекоза", 1880, № 51).
Известный театральный критик А. Р. Кугель, начинавший свою литературную деятельность в юмористической прессе, прочел однажды в "Стрекозе" такой ответ: "Примите касторового масла вместо гонорара". Это так подействовало на дебютанта, что более в юмористических журналах он никогда не сотрудничал.
Чехов насмешку принял спокойнее, но в "Стрекозе" печататься перестал.
Тематика иллюстрированного юмористического или иллюстрированного литературного журнала была тесно связана с повседневным бытом, с бытом был сращен и сам журнал. Его редакция – это маленькое помещение, где тут же находится и редактор, который вполне может быть в халате и домашних туфлях; какая-то родственница редактора бренчит на расстроенном рояле; здесь же и сотрудники, авторы вычитывают корректуру и пьют чай, курят; за одним из столов принимается подписка и сортировщик из почтамта подбирает адреса подписчиков по трактам и губерниям.
Зайдя в редакцию "Таганрогского вестника" в 1893 году, Чехов сказал: "У нас в "Будильнике" так же было тесно".
Таковы же были и редакция "Мирского толка" на Бригадирской, редакция "Москвы" в доме Зверева на углу Знаменки и Арбатской площади, "Новостей дня" на Тверской вблизи Газетного переулка, таков был "редакционный чердачок" "Зрителя" на Страстном бульваре.
Редакционные разговоры, беседы с литературными вкладчиками журналов происходили в трактире, за кружкой пива, "на купецкий манер". Именно так произошло одно из важнейших событий в жизни Чехова – приглашенье его в "Осколки". Редактор журнала Н. А. Лейкин обедал с поэтом Л. Пальминым, потом поехал к нему. "Было это зимой, под вечер, но засветло, – вспоминал Лейкин. – […] Когда мы подъезжали к его квартире, сказал мне, указывая на тротуар: "Да вот два даровитых брата идут: один – художник, а другой – писатель. У него очень недурной рассказец был в "Развлечении". Это были два брата Чеховы: Николай, художник, и Антон. Я встрепенулся. "Так познакомь меня скорее с ними, Лиодор Иванович! – сказал я Пальмину. – Остановимся". Мы вылезли из саней. Пальмин окликнул Чеховых и познакомил нас. Мы вошли в ближайшую портерную и, за пивом, я пригласил сотрудничать в "Осколках" и Антона, и Николая Чеховых". Издатель "Московского листка" Н. И. Пастухов, пытаясь пригласить Чехова в свою газету, водил его "ужинать к Тестову, пообещал 6 к. за строчку" (Ал. Чехову, 1883).
Нравы "малой" прессы были основаны на исконном российском патриархальном принципе "хозяин – работник". И дело было не столько в том, что редактор чувствовал себя хозяином, сколько в том, что сотрудник чувствовал себя поденщиком, зависевшим от воли и настроения хозяина. Хозяин мог заплатить тут же, вынув деньги из конторки, не утруждая кассира (коли таковой вообще имелся). Тот же Пастухов любил рассчитываться со своими сотрудниками в трактире, за парой чая; говорил им "ты"; если был в духе, мог собрать сотрудников и пойти с ними париться в баню. Но он же вдруг решал задержать гонорар только потому, что за ним пришел не сам автор. Желая помочь вдове своего недавно умершего друга, Ф. Ф. Попудогло, Чехов хотел отдать ей свой гонорар, который Пастухов должен был ему за рассказ "Гордый человек" (подписанный, кстати сказать, полным именем Чехова без его разрешения). Рассказ был напечатан в апреле 1884 года. Побывав у редактора в октябре, О. Попудогло писала Чехову: "Душевно Вас благодарю за Вашу готовность помочь мне, но денег с Пастухова получить мне не удалось. Я у него была вчера, и он просил передать Вам, чтобы Вы потрудились сами пожаловать к нему за получением гонорара". И так издатель обращался с автором, в котором был заинтересован.
На всю жизнь запомнилось братьям, как Пастухов не заплатил Антону Чехову за рассказ, потому что какую-то очень небольшую сумму был должен издателю Александр. (Чехов дважды вспоминает об этом в своих письмах – в 1887 и 1903 годах.)
А. С. Лазарев-Грузинский нарисовал живую сцену коллективного похода литераторов за гонораром на квартиру к редактору "Будильника" А. Д. Курепину:
"– Дома?
– Дома. Просят вас подождать.
Сидим. Ждем час и два, затем выйдем из терпения и начинаем стучать в стенки, в двери. Появится какой-нибудь заспанный малый с пухом в волосах и с удивлением спросит:
– Вам кого?
– Курепина!
– Вот хватились! Да уж он уехал давно.
– Как уехал?
– Да так: вышел с черного хода, сел на лошадь и уехал.
– А про нас ничего не говорил?
– Говорил: пусть зайдут как-нибудь после; нынче мне некогда".
Получение гонорара сплошь и рядом зависело от настойчивости авторов. Когда однажды Николаю и Антону Чеховым деньги нужны были безотлагательно для платежа в гимназию за обучение Михаила, они, как вспоминал потом младший брат, "не ушли из одной редакции до тех пор, пока не вернулись туда с отчетом газетчики, продававшие журнал в розницу по гривеннику за экземпляр. Всю выручку братья и арестовали. (Очевидно, это был "Зритель" – единственный из "чеховских" журналов, в розничной продаже стоивший гривенник. – А. Ч. ) Эти деньги я нес в гимназию в ранце, за плечами, и очень смутил инспектора, когда уплатил ему одними гривенниками".
Часто речь шла буквально о рублях. "Бывало, я хаживал в "Будильник" за трехрублевкой раз по десяти", – по свежим следам вспоминал Чехов (Лейкину, 5 сентября 1883 г.). В 1885 году М. П. Чехов писал брату: "Вчера я заходил к Липскерову. Он зашкандылял было. Я сказал, что сейчас еду в Воскресенск, что деньги нужны тебе и что я возвращусь к 26 числу. Он понатужился и дал три рубля". За два-три "подвала" своего романа "Драма на охоте", печатавшегося в липскеровских "Новостях дня" в 1884-1885 годах, Чехов получил три рубля (через год в "Новом времени" за рассказ, также занявший три газетных подвала в одном номере, Суворин заплатил в 25 раз больше).
Издательница "Будильника" Л. Н. Уткина заплатила Н. П. Чехову за иллюстрации в журнале мебелью (стол и канделябры можно сейчас видеть в чеховском музее в Москве, а стенные часы – в Доме-музее в Ялте). Тот же Пастухов, вспоминал В. А. Гиляровский, в счет части гонорара дал репортеру С. А. Епифанову пальто.
О жизни Чехова в эти годы могли бы впоследствии рассказать его тогдашние знакомые – литераторы Ф. Ф. Попудогло, В. А. Прохоров (Риваль), Г. А. Хрущов-Сокольников, Н. А. Путята, И. К. Кондратьев, С. А. Епифанов. Но Прохоров рано погиб от пьянства, от чахотки умер Путята, от алгоколизма и туберкулеза в больнице кончался Епифанов. Другие тоже умерли рано. А те, кто остались, не любили вспоминать прошлое, и в их немногочисленных мемуарах оно выглядит хоть и несколько экзотично, но вполне благообразно.
4
Литературная школа, пройденная Чеховым в молодости, казалось, никак не могла сформировать оригинального художника.
Главными жанрами юмористической прессы были так называемые "мелочи", писавшиеся по давно отвердевшим канонам, устоявшимся шаблонам. Чехов работал почти во всех этих жанрах.
Одним из самых распространенных был жанр комического календаря и разнообразных "пророчеств". Таковы "Брюсов календарь" и "частные" и "общие" предсказания "Стрекозы", "Новый астрономический календарь" журнала "Развлечение", предсказания "Осколков". И Чехов ведет подобный юмористический календарь в марте – апреле 1881 года в журнале "Будильник".
Популярны были различные афоризмы. И среди чеховских "мелочей" этих лет часты всевозможные изречения, мысли людей разных профессий, исторических и псевдоисторических лиц ("Мои остроты и изречения", "Философские определения жизни", "Плоды других размышлений"), остроты, объединяемые Чеховым обычно под традиционными для "малой" прессы заголовками "И то и се", "О том, о сем", "Вопросы и ответы".
Подобные "мелочи", "финтифлюшки" – пожалуй, самый распространенный жанр юмористических журналов. В "Искре" уже в первый год ее существования (1859) появился отдел "Искорки" ("Шутки в стихах и прозе, новости, стихи и заметки – внутренние и заграничные"); в "Гудке" (1862) – "Погудки. Извещения, слухи, афоризмы и замечания". В "старом" "Будильнике" (1865-1866) шутки такого рода объединялись под общими заголовками "Звонки", "Старые анекдоты", "Повседневные шалости", "Из записной книжки наблюдателя" (заметки, выводы, измышления и пр.), "Вопросы без ответов", "На память (вопросы, разные мысли и заметки)".
В журналах чеховского времени были уже десятки рубрик, под которыми помещались эти юморески. Например, в "Стрекозе" 1878 года: мысли и афоризмы; всего понемножку; крупинки и пылинки; кое-что; анекдоты, шутки, вопросы и ответы; комары и мухи; из архивной пыли; каламбуры, анекдоты, шутки. Или в "Будильнике" 1877-1884 годов: клише, наброски, негативы, корректуры; инкрустации, афоризмы; парадоксы; мелочишки; современные анекдоты; монологи, парадоксы и цитаты; пестрядь; росинки; мелочи, штрихи, наброски; пустячки; афоризмы, шутки, каламбуры; снежинки и кристаллы; между прочим.
Любили в юмористических журналах всякие комические объявления (например, специальный "Справочный отдел" существовал в журнале "Развлечение"). И Чехов открывает в "Зрителе" "Контору объявлений Антоши Ч." (1881), печатает "Комические рекламы и объявления" (1882) в "Будильнике".
Несколько произведений раннего Чехова построено на использовании названий газет и журналов ("Мой юбилей", "Мысли читателя газет и журналов"). Подобная игра названиями – один из самых привычных приемов "малой" прессы.
Примыкали к юмористической традиции и такие произведения раннего Чехова, как "Словотолкователь для барышень", "3000 иностранных слов, вошедших в употребление русского языка", "Краткая анатомия человека", "Дачные правила", "Руководство для желающих жениться". Шутки подобного рода чрезвычайно распространены в юмористической прессе 80-х годов.
Чехов сам отчетливо сознавал традиционность малых форм. "Просматриваю сейчас последний номер "Осколков", – писал он Н. А. Лейкину в 1883 году, – и к великому ужасу (можете себе представить этот ужас!) увидел там перепутанные объявления. Такие же объявления я неделю тому назад изготовил для "Осколков" – и в этом весь скандал…"
Традиционными для юмористики были всевозможные "Вопросы и ответы": "Какое сходство между колесом и судьею? – Обоих надо подмазывать" ("Весельчак", 1858, № 9). Чехов печатает свои "Вопросы и ответы" (1883): "Где можно стоя сидеть? – В участке".
Выступая и в этих жанрах, Чехов, однако, не оставался робким подражателем. Сравним "Предсказания на 1878 год" Утки (Н. Лейкина), напечатанные в "Стрекозе" (1877, № 52), с чеховскими из его "Календаря будильника" на 1882 год.
У Лейкина: " Февраль . В телеграммах прочтем, что Греция готовится к войне. Г. Суворин воскликнет в фельетоне, что западники – истинные либералы, а не славянофилы. Г. Нильский будет играть восемь раз в неделю". В остальных "предсказаниях" вяло варьируются те же темы.
Чехов предельно использует возможности жанра, доведя преувеличение до комического гротеска: " Март, 11 . В г. Конотопе, Черниговской губ., появится самозванец, выдающий себя за Гамлета, принца датского".