11.
Сообщение Степана ошеломило меня.
Что делать? Первой мыслью было сообщить в Центр о пропаже, чтобы не высылали связного. Но потом, чуть успокоившись, рассудила: до прибытия связного полтора суток, надо пойти в Тирасполь и самой постараться разведать, где группа.
- Степан, у вас есть готовые чувяки?
- Да, Марина…
Степан был до того обескуражен случившимся - винил себя во всем, - я стала его утешать.
- В работе разведчика всякое случается, Степан, - не надо убиваться. Вы в состоянии вернуться в Тирасполь?
- Да-да, - поспешно ответил Степан. - Все, что надо, Марина…
- Тогда пошли.
До Тирасполя не один десяток километров по прямой, а мы шли проселками, что еще прибавило немало пути. Но идти напрямик, поздней ночью, было слишком рискованно. Особенно мне, без паспорта и пропуска.
Мы почти бежали. Степан не знал, почему я так спешу, но не спрашивал. Следующей ночью с нашего аэродрома поднимется самолет со связным на борту. Если группа исчезла бесследно, надо сообщить в Центр.
К восьми часам утра мы подошли к Тирасполю. Остановились у ручейка, в стороне от дороги, чуть отдохнуть, напиться, привести себя в порядок. Утро было чистое и тихое. Ручеек мирно журчал в покрытых первой травкой берегах. По-южному синее небо. Если бы не чужие мундиры на дороге, могло показаться, что войны нет.
Степана я оставила у кинотеатра - наблюдать за серым домом. А сама пошла на Полевую улицу.
Знакомый дом в два окна. За стеклами белые занавесочки.
Сердце екнуло - а вдруг Степан не разобрался, вдруг здесь все по-старому? Даже калитка на запоре.
Постучалась - негромко для начала. Но калитка вдруг распахнулась, словно за ней ждали. Я инстинктивно отшатнулась.
Вышла хозяйка - в темном платке на голове, с сумкой в руках.
- Тебе чего?
- Вот, - полезла я в корзину, - чувяки принесла, вы просили.
- А-а-а, - узнала меня хозяйка. - Я-то уж позабыла. Зайди.
Я нарочно испуганно глянула во двор.
- А эти, ваши… Не заругаются? Такой был сердитый дяденька.
- Нету их, нету. Уехали.
У меня сердце упало. Но я нашла в себе силы продолжить игру.
- А они, тетенька, не вернутся?
- Да нет, говорю же, совсем уехали!
Это старуха прокричала из глубины двора.
Она скрылась во флигеле, но тут же вышла.
- Сколько тебе за них?
Я безразлично ответила:
- Как в тот раз.
Не считая, сунула деньги в корзину. Хозяйка прихлопнула калитку, подняла сумку, поставленную на земле, пошла рядом со мной. Что-то она говорила про картошку, про хлеб, жаловалась на тяжелую жизнь. Я почти не слушала. Где группа?
Степана в условленном месте - у кассы кинотеатра - я не нашла. Не было его и в толпе праздных гуляк.
Чтобы не привлекать к себе внимания и чтобы видеть подъезд с немецким часовым напротив, я подошла к театральной тумбе, оклеенной пестрыми афишами. Я сразу же заметила, что с другой стороны остановились двое в серо-зеленых мундирах.
- …такая собачья жизнь, - сказал ломкий юношеский голос на чистейшем русском языке.
Я скосила глаза: рядом никого, кроме тех двоих, не было. Но чтобы немец говорил так чисто по-русски… Я вцепилась в афишу взглядом. Власовцы?
- Уйду я, - продолжал тот же голос. - Вот только на фронт кинут - уйду к своим.
- Эх, ты, теленок. О чем раньше думал? - произнес второй глухим, басовитым голосом. - Вышку дадут! Зря только погибнешь.
- А, может, и не дадут? Штрафной заменят.
- А-а-а. Один черт.
Кто-то положил мне руку на плечо. Я вздрогнула, сердце провалилось.
- Все хорошо, я их нашел… - ласково прошептал Степан.
- Тссс…
Я быстро взяла Степана под руку. Мы прошли до подъезда кинотеатра, повернули обратно и кромкой тротуара обошли рекламную тумбу с той стороны. Двое немецких лейтенантов молча курили сигареты. Один - Сережкин ровесник, другой - на год или два старше. Гнев и жалость переплелись. Легче умереть, чем так… Доведись до меня такое - я бы или жива не была, или ушла к своим. Как бы свои ни отнеслись - они свои…
Мы ушли, удаляясь от центра в сторону, противоположную Полевой улице. Понемногу прихожу в себя. И вдруг, осененная мыслью, останавливаюсь.
- Погодите, Степан. Погодите… Так вы их нашли?
Степан счастливо улыбается:
- Нашел… Совсем просто нашел… Только вы ушли, вижу - майор выходит. Я ту же самую тумбу стал изучать, скосил глаза - майор пересекает площадь. Я стою, он идет, я стою, он идет. Прямо на меня…
Степан тихо смеется.
- Душа, Мариночка, перекочевала в пятки. В груди - ничего, один страх. Идет майор на меня. Идет мимо меня. Тут я перевел дыхание и понял - майор идет на улицу за кинотеатром. Привел… Одного я видел, старшего, - куда-то выходил, вернулся скоро, с большим свертком. Может, новоселье справляют.
Степан сиял от счастья.
- Почему они сменили квартиру? - спросила я сама себя вслух. - Степан, как вы думаете, не спугнули мы их? Или это тактика, конспирация?
- Не-е, - подумав, ответил Степан. - Если бы спугнули, они так просто не ходили.
Уже в сумерках подошли мы к неприметному домику за деревянным забором на узкой окраинной улочке. Здесь поселилась группа.
12.
Только распрощавшись со Степаном, подумала: где же провести ночь? Возвращаться домой не имело смысла - ночи не хватило бы на дорогу туда и обратно. А в десять утра нужно быть на месте встречи. И нужно хоть немного поспать - я просто валилась с ног от усталости. Наконец, придумала. В той же рощице, между железнодорожным полотном и шоссе, можно отлично устроиться.
И правда, кустарниковая рощица укрыла меня - наломала веток, постелила на них платок, накрылась пальто, мгновенно уснула. Проснулась в полночь от холода. Только начало весны, у нас, в Подмосковье, еще, наверно, лежит снег.
Ну что ж, раз нельзя спать, можно посидеть, подумать, привести события и мысли в порядок. Значит так: группа найдена, это отлично. Но место для засады, из которой можно было бы сфотографировать вражеских разведчиков, не подготовлено - это плохо. Связной будет зря терять время, а времени у него в обрез. То есть у нее, связная - девушка.
Так сообщили из Центра: девушка - в белом платке и синем пальто, с дорожной сумкой. В нашей части только две связных - Нина и Аня. Аню я не знала, никогда не видела. Поэтому мне очень хотелось, чтобы это была Нина, лукавая, озорная, грубоватая. И я забыла, что там, "дома", Нина мне не очень нравилась за разбитной нрав, хотя я откровенно завидовала ей. Но сейчас Нина была самым дорогим человеком, хотя бы потому, что идет от наших.
Подготовила фразу, которую связная должна запомнить и передать Прищуренному: "Установлено - шеф саланештской жандармерии посещает дом на площади, продолжать ли наблюдение?" Чем меньше сведений, переданных по рации, тем лучше - меньше возможности у врага засечь разведчика.
Становилось все холоднее, я куталась в платок и легкое пальтецо, прыгала на месте и пробовала ходить, но кустарник был слишком густ.
Мысли от связного перекинулись к дому. К нашей даче под Москвой. Верно, на сирени уже набухли почки. Я совсем отчетливо увидела ступеньки на террасу и на них маму. Мама!.. В той самой старенькой шубке, в какой видела ее в последний раз, только не постаревшую, а молодую, какой она была до войны. Милая моя мама! Твое письмо ждет меня в части - полное тревог, забот и гордости. А может, и не одно письмо - может, два, и три, и четыре. Потому что ждать трудно: когда пишешь, кажется, беседуешь с родным человеком, чувствуешь его около себя.
Может быть, меня ждут не только мамины письма. И Сережкины. Ну, не письма - письмо, маленький треугольник со штампом "Военное" и с обратным адресом: "Полевая почта № …" Обязательно полевая почта, а не госпиталь. Понимаешь, Сережка, мне будет легче, если полевая, или пусть - госпиталь. Только, чтобы было письмо.
Все время, что я в тылу, не позволяю себе думать о близких. Нельзя думать, когда у тебя такая тяжелая жизнь и ответственная работа. А тут вот, в ночной рощице, не могла удержаться - разволновала предстоящая встреча со связной.
Холодная ночь шла на убыль. Блекли звезды, серело небо, на востоке разгоралась заря. Наконец, брызнуло солнце, и земля ожила. Засверкали росинки на траве, защебетали и запорхали птицы. Я даже не предполагала, что их столько здесь. Прогудел над ухом полосатый шмель, прямо в ладонь плюхнулась конопатая божья коровка.
Божья коровка, дам тебе хлеба.
Божья коровка, полети на небо.
Слышится мне свой собственный голос из детства. Я счастливо улыбаюсь. Улыбаюсь. Улыбаюсь… И вздрагиваю. Раскрываю непонимающие глаза - высокое солнце ласково пригревает землю. На часах - девять. Вскакиваю на ноги и соображаю: связная появится лишь через час. То есть, нужно ждать через час, с десяти до двенадцати, несколько дней подряд, если она не придет сегодня, и завтра, и послезавтра.
Охватывает беспокойство - как она, моя связная, приземлилась, как добирается, подходит, ищет. Чем ближе минутная стрелка к десяти, тем тревожнее. Последние минуты приходится держать себя в руках, стиснув зубы. Ох…
За спиной - хруст сухих прошлогодних листьев, шорох раздвигаемых кустов. Я всматриваюсь из укрытия - синее пальто, белый платок, сумка… Нина! - рвется в крике сердце. Но я зажимаю его ладонью и негромко говорю:
- Снимите платок, уже тепло.
- Я поняла, сейчас сниму!
Все!!!
Продираясь сквозь кусты, душу в объятиях Нину. Она хохочет. Мы валимся на землю.
- Сильна-а, Пуговица! - дразнит меня Нина. - Как мы говорили? Мала Пуговица, а нужна. Так?
Я ничуть не обижаюсь, и непонятно - почему там, у своих, я обижалась на эту шутку. На шутки вообще неумно обижаться.
- Слушай, Ольга, давай пока пожрем, а?
Нина вытаскивает из сумки немецкую колбасу, молдаванские хлеб и сало, - это ей в дорогу так дали. У меня заныло в желудке - почти сутки ничего не ела, и вообще со дня приземления в тылу жила впроголодь.
- Нина, ну как там у нас?!
Нина протягивает мне ломоть хлеба с салом. Говорит неожиданно мягко:
- Ешь, ешь, - все расскажу. Отощала ты… И не Пуговица, а Кнопка стала. - Она надкусила свой ломоть, прожевала. - В общем все по-старому. Все приветы шлют. Татьянка с Максимом вернулись - живы-здоровы. Тоже привет шлют.
Нина привирает - никто не знает, с кем на связь она идет. Не знала и сама Нина, у нее лишь место и время явки, пароль. Это, чтобы обезопасить разведчика, на тот случай, если связного задержат. Да и связному тогда легче - не запутается, не выдаст нечаянно. Не знает он, с кем идет на связь.
Нина привирает, а мне хорошо. Потому что, если бы наши знали, они непременно послали бы приветы. Можно считать даже, что приветы посланы.
- Тут как делишки? - спрашивает Нина с полным ртом. - Мне командование дало двое суток.
- Двое суток? - у меня кусок застрял в горле. - Тут неделю идти до линии фронта!
- Идти? - Нина щурит глаза. - Когда это я пешком ходила тут? Подвезут.
- Кто?
- Немцы. На легковой машине. Не знаешь, что ли, им приказ такой - транспортировать с удобствами связную советской разведки, старшину Советской Армии Рябухину. Шик, Кнопочка!
Нина хохочет, наверное, у меня смешная физиономия - я ошеломлена и восхищена. Она настоящая героиня - Нина Рябухина. Я впервые узнала ее фамилию.
- Так как тут? - спрашивает Нина.
Коротко рассказываю о случившемся, огорчаюсь, что не удалось подготовить место для засады, откуда можно сфотографировать.
- Да чего там, - прерывает Нина. - Пошли, поищем.
Мы выбираемся из рощицы на дорогу.
13.
- Вот он, - сказала я Нине, - предпоследний. Но за углом не улица, глухой тупичок.
Нина присела под калиткой завязать неразвязанный шнурок на туфле. Болтала, громко смеялась и заглядывала в щель. На той стороне улицы показались две фигуры - мужчина и женщина.
- Прохожие, - сказала я негромко, и громко: - Что за шнурки у тебя!
- Проклятые!.. Через каждые два шага развязываются…
Нина поднялась, и мы прошли дальше. Мужчина и женщина были уже далеко - мы юркнули в тупичок, густо поросший молодой акацией. Тупичок был глухим, ни одна калитка не выходила в него. Заборы высокие, гладкие.
Нина скомандовала:
- Лезь мне на плечи! - Видя, что я не решаюсь, прикрикнула: - Не интеллигентничай, лезь!
Я вскарабкалась на плечи, край забора оказался на уровне груди. За забором пара яблонь, сбрасывающих нежный цвет, и негустой еще, в молодой зелени, виноградник. Небольшой плетень огораживал эту часть виноградника от другого - того, который нам нужен.
Я спрыгнула на землю. Мы пошептались и приняли решение.
Снова я на Нинкиных плечах, подтягиваюсь и сажусь верхом на забор. Одной рукой держусь, другую протягиваю Нине - она, как альпинист по отвесной скале, лезет, упираясь в гладкую стену. Прыгать с забора в сад опасно - нашумим. Нина подает мне руку, я тем же способом, как Нина поднималась, спускаюсь. На земле крепко ставлю ноги, и Нина спускается мне на плечи.
Пересечь виноградник, перебраться через низкий плетень - дело двух минут. Еще две-три минуты понадобилось, чтобы отыскать удобное место. И вот мы стоим на коленях, прикрытые виноградной лозой, перед нами - клочок двора и часть дома с крылечком Тишина, пустота. Так мы сидим десять минут, и двадцать, и сорок, и час.
И конца не видно нашему сидению. Ноги - не свои. Мы уже и присаживались на корточки, и приседали на пятки, и снова становились на колени. Я пришла в отчаяние от неудачи. Неужели связная уйдет, не выполнив задания? По моей вине.
Приближался вечер, тень от дома закрыла двор.
На исходе второго часа дверь распахнулась, на крыльцо вышли…
- Они! - вцепилась я в Нинино плечо. - Они!
Первым шел пожилой мужчина в гражданском костюме и сапогах военного образца. Он спустился со ступеньки и повернулся лицом к двери, из которой вышли двое молодых. Нина щелкнула несколько раз затвором фотоаппарата. Подождала несколько минут: не повернется ли первый к нам лицом? Но они вдруг быстро проскользнули к калитке.
Мы посидели еще минут десять. Смеркалось. Двинулись в обратный путь прежней дорогой через виноградники и забор, в глухой тупичок.
Я была подавлена неудачей, а Нина смеялась.
- Все очень хорошо, Кнопочка-Пуговица! Двое - как на семейном портрете.
Ночь мы провели в той же рощице. Пожевали хлеба с салом и колбасой, легли в обнимку на постель из ветвей. Уснули мгновенно и почти одновременно проснулись ночью от холода. Дурили, боролись, стараясь разогреться. Потом проговорили до самого утра. Нина рассказывала про все, что произошло за это время в части. В лицах, в голосах - просто артистка! - представляла мне знакомых и незнакомых.
И меня вдруг охватила нестерпимая тоска - захотелось к своим, хоть ненадолго, хоть на пять минут. Освободиться от настороженности, от опасности. От тягостного чувства тревоги. Может быть, усталость и волнение последних дней сказались.
Взошло солнце, и мы отправились снова в город.
День этот ничего существенного не принес. В виноградник проникнуть не удалось: там копошилась женщина, верно, хозяйка дома. Мы несколько раз возвращались на эту улицу - окна дома, калитка закрыты, а кофта женщины все белела в зелени виноградника.
Только в полдень прошел нам навстречу немецкий майор - немолодой, белесо-рыжий, сухой. Нина, будто невзначай, столкнулась с ним, состроила глазки и блеснула озорной улыбкой. Майор сухо извинился, поправил какую-то невидимую морщинку на кителе и зашагал дальше, так и не узнав, что шальная девочка сфотографировала его.
Теперь у меня развязался шнурок на туфле. Я присела посреди тротуара, оглянулась: майор вошел в калитку предпоследнего дома.
- Это, должно быть, он! - воскликнула я. - Их майор!
- Ну и отлично! - беззаботно отозвалась Нина. - Топай живее, Кнопочка, мне пора уходить.
Я проводила Нину за город, на шоссе. Почти всю дорогу Нина болтала и смеялась, перемигивалась со встречными солдатами, строила глазки офицерам и неслышно щелкала затвором фотоаппарата.
- Зачем они тебе? - удивлялась я.
- А, пригодятся! - щурила Нина глаза, полные ненависти. - Там разберутся.
Я откровенно завидовала ее умению, ловкости, с какой она мгновенно перевоплощалась. Мне бы так!
У выхода из города нас нагнал немецкий грузовик с каким-то грузом в кузове. Нина встала на его пути, широко раскрыв руки, сияя улыбками. Машина остановилась. Водитель что-то сказал сидящему рядом ефрейтору. Тот послушно покинул кабину, перебрался в кузов.
- Что я тебе говорила? - шепнула Нина, обнимая меня. - Приказ!
Я крепко-крепко прижалась к ней, поцеловала.
14.
Через день получила приказ из Центра - прекратить наблюдение за группой.
- Почему? - поразился Степан.
Может быть, впервые за время нашей работы он задал вопрос, который не стоило задавать. Уж очень обидно бросить так, на полпути.
Поэтому я ответила столько, сколько можно было:
- Группу передали в другие руки, Степан… Не понимаете? Наша с вами задача - наблюдение, сбор сведений. А группой будут заниматься разведчики с другой задачей - войти, скажем, в систему немецкой разведки. Они выяснят время и место выброски группы, выслеженной нами. Но и этим разведчикам придет приказ - отойти: группой займутся следующие разведчики. У них будет, примерно, такая задача: скажем, идти по следам группы, дать ей возможность перейти линию фронта и там задержать. Или, наоборот, не дать перейти на нашу сторону. Ну, и так далее…
Я увлеклась, только теперь как бы увидела нашу неприметную и большую работу. Сколько разведчиков пошло на службу к немцам ради того, чтобы иметь возможность заглянуть в секретную документацию или выспросить по дружбе у штабиста, когда и в каком месте будет выброшена группа. До поры, до времени, а может, и до конца войны, о том, почему эти люди с немцами, знают единицы. Народ считает их продажными, чурается, а порой оскорбляет. Предатель - ненавистнее самого врага. Эти люди терпят, молчат и делают свое великое дело. А ведь они девчонки и мальчишки - моего возраста, или серьезные люди, отцы семейств, или старики, прожившие кристально чистую жизнь. Но когда надо для Родины - они идут на все.
Примерно неделю спустя я приняла радиограмму, от которой хотелось петь и плясать.
С шумом скатилась по лестнице вниз, влетела в распахнутую дверь, обняла оторопевшего Степана и поцеловала.
- Поздравляю нас, Степан - вас и себя! Читайте.
Степан пробежал глазами сначала по листку, потом прочитал каждое слово в отдельности и опять все снова вместе. На клочке бумаги было расшифровано:
"Группа встречена полностью. Обезврежена. Поздравляю успехом".
Степан сложил на груди свои могучие руки и тихо-тихо произнес:
- Это большая награда, Марина. Спасибо.
- Здорово, да? Знаете, Степан, я всегда думала, что, наверное, очень приятно получить какую-нибудь награду.