Двадцать лет Савва Мамонтов опекал талантливых русских людей, давал им возможность спокойно работать так, как они считали нужным. И вот снова надумал возобновить оперу, вложив в нее свои последние усилия. Пятьдесят пять лет… Вроде бы можно и остановиться в своих страстях, немного поутихнуть. Жизнь не раз уже била его за увлечения, может, чрезмерные, но он ни о чем не жалеет. Жизнь прожита интересная, многогранная в своих проявлениях. Сколько талантливых людей он встретил на своем пути… И вот снова судьба послала ему молодого самородка - Федора Шаляпина. Удивительный человечище, черноземный, корневой… Не поддержи его, может и загинуть. Истинно русский человек подвержен многим страстям… Говорят, и попивает, и в картишки поигрывает, и слаб к женскому полу…
Мамонтов вернулся домой, на квартиру, которую ему сняли в Нижнем. И сразу удивился тому, что Шаляпина нет. Ведь он же сказал, чтобы тот ехал к нему вместе с Костенькой. Костенька-то придет, он ему верит, но где же Федор? Ведь ему сегодня предстоит петь при таком стечении столичной публики. Уж половина-то первых кресел будет занята приглашенными именитыми гостями, а это ведь не шутка… В день рождения царя идет опера "Жизнь за царя", тут не до шуток…
Пришел Коровин. Как всегда, от Костеньки веяло беззаботностью. С улыбкой стал рассказывать, как они повеселились с Шаляпиным:
- Понимаешь, Савва Иванович, это удивительный человек, наш Феденька. Вышли мы за ограду выставки, подозвали извозчика, думали тут же поехать, как вы нам сказали, к вам на квартиру, но куда там! "Эх, - кричит, - хорошо! Смотрите, улица-то вся из трактиров! Люблю я трактиры". Ну и что, думаю, кто же из русских не любит трактиры. И правда, веселая была улица. Деревянные дома в разноцветных вывесках и флагах. Пестрая толпа народа. Ломовые, везущие мешки с овсом, хлебом, уйма товаров разных. Блестящие сбруи лошадей, разносчики с рыбой, баранками, пряниками. Пестрые цветные платки женщин. А вдали - Волга. И за ней, громоздясь в гору, Нижний Новгород… Горят купола церквей… На Волге - пароходы, баржи… Какая бодрость и сила…
- Ты что, уже хватанул? Что ты, Костенька, мне город-то описываешь? Скажи, куда запропастился Шаляпин?.. И что вы пили?
Мамонтов был явно взволнован, ходил по комнате, заложив руки за спину. Редко он бывал в таком состоянии…
- Так я и хочу рассказать… Шаляпин вдруг остановил извозчика, подозвал разносчика с лотком, тот подошел, поднял ватную покрышку с лотка, где лежали горячие пирожки. "Вот, попробуй-ка, у нас в Казани такие же". Пироги были с рыбой и вязигой. Я съел один, действительно вкусные, а Шаляпин поглощал их один за другим. "У нас-то, брат, на Волге жрать умеют! У бурлаков я ел стерляжью уху в два навара". Конечно, мы тут же перешли на "ты", особенно после того, как оказалось, что я не ел ухи в два навара. Он уже снисходительно ко мне стал относиться. "Так вот, - говорил Шаляпин, - ни Витте, ни все, кто с ним были, все эти в орденах и лентах, такой, брат, ухи не едали. Зайдем в трактир…"
- Так я и знал, что этим кончится!..
- Да нет, ничего мы не позволили себе… Зашли в трактир и съели ухи… И все время любовались на Волгу. "Люблю Волгу, - говорит, - народ другой на Волге. Не сквалыжники. Везде как-то жизнь для денег, а на Волге деньги для жизни…"
- Ясно, этому размашистому юноше радостно есть уху с калачом и вольно сидеть в трактире… Ну и что же?
- Там я его и оставил. Ведь мы только второй день или третий как знакомы.
- Поехали к нему. Как бы он нас не подвел, этот размашистый юноша. Знаете, ведь он сегодня поет! Театр будет полон… Поедем к нему.
Однако на Ковалихе им сказали, что Федор Шаляпин только что уехал с барышнями кататься по Волге.
Досада и разочарование были написаны на лицах Мамонтова и Коровина.
К театру уже подъезжали извозчики, роскошные кареты, подходили люди попроще. За кулисами все было готово к поднятию занавеса: дирижер Зеленый был во фраке, завит, участники были загримированы и ждали сигнала, а Шаляпина все еще не было. Мамонтов волновался больше, чем другие: как же, Витте и другие министры появились в ложах, а спектакль невозможно начать.
В кабинет Мамонтова вошел Поленов, недавно приехавший из Москвы.
- Так неудачно выбрали место для выставки… Тут при слиянии двух самых грандиозных рек выставку ухитрились поставить так, что о реках и величественном виде и помину нет… Сразу чувствуется, что инициаторы выставки, Витте и Морозов, в эстетике слабы…
Как всегда, Поленов говорил то, что никому не приходило до него в голову: такой уж он был - всегда что-нибудь неповторимо оригинальное выскажет. И прекрасный человек… И какой превосходный художник… Мамонтов любил этого человека и всегда бывал рад ему, но сейчас…
- А как сама выставка? - поддержал разговор Мамонтов, а у самого все мысли были далеко от этого… "Где Шаляпин?" - вот что волновало его.
- Да выставка-то грандиозна! Много интересного в области художества и культуры. Панно Врубеля будут очень интересны… Я с таким удовольствием взялся за окончание этих работ по его эскизам! Они так хороши и талантливы, что я не мог устоять и взялся помогать ему. Как хорошо, Савва Иванович, что вы строите для них павильон… Ох уж эти академики, сколько вреда искусству они принесли… Вот вернемся с Костенькой в Москву и быстро их завершим.
Поленов увлекся своими мыслями и вдруг понял, что здесь происходит что-то непонятное для него. Он замолчал.
- А что случилось? - спросил наконец Поленов.
- Да нет, нет, ничего… Ничего не случилось.
- Ах, Савва Иванович, как славно мы начали работать у вас дома. Первым делом, когда я приехал, я пошел к Врубелю и с ним объяснился… Он меня чуть не со слезами благодарил. Потом Сергей передавал, что Врубель совершенно ожил, что он в полном восторге от того, как дело повернулось. Я с ним сговорился, что я ему помогу и только закончу его работу, под его же руководством.
И действительно, он каждый день приходил, наблюдал, а главное, он одновременно написал чудесные панно "Маргарита и Мефистофель". Приходил и Серов, так что атмосфера была вся пропитана искусством… Время от времени эти панно развертывались во дворе, и там продолжалась работа…
- А сейчас он укатил к своей невесте…
- Пять тысяч - деньги немалые. Их он получил за все эти работы, на свадьбу и на первое время ему хватит.
- Да он еще таких денег никогда-то и не получал… Так что можете представить его состояние… Где-нибудь в начале июня панно будут готовы. - В голосе Мамонтова прозвучала уверенность.
Глава шестая
Дебют новой труппы
Федор Шаляпин, конечно, ни на минуту не забывал о предстоящем спектакле. Но все эти недели ожидания, репетиций, волнений, новых впечатлений столько отняли у него сил, что ему вдруг перед самым спектаклем захотелось покататься по Волге…
И как хорошо стало у него сейчас на душе, когда коляска подвозила его к театру, где уже некуда было приткнуться! Подъезжавшие кареты, коляски заполнили всю площадь у театра. В дверях ждали своей очереди нарядные люди. "Все прекрасно, зрителей будет много", - подумал Федор Шаляпин, возбужденный, взволнованный, радостный.
Он вбежал в боковую дверь, не обращая внимания на недовольные взгляды, быстро переоделся, нацепил на себя ватные толщинки, спокойно уселся перед зеркалом и стал внимательно накладывать грим. Мамонтов смотрел на него и никак не мог понять, откуда в этом еще таком юном певце столько уверенности и силы. Волнуется ли он перед выступлением? Вроде бы и не заметно… А почему?
- Вы, маэстро, не забудьте, пожалуйста, мои эффектные фермато, - как ни в чем не бывало обратился он к Вячеславу Зеленому, положив свои громадные руки на его плечи. - Ну не сердитесь, помните, там не четыре, а пять. Ладно? Помните паузу. - Шаляпин со значением посмотрел на дирижера.
Все было готово. Мамонтов мог спокойно отправляться в свою ложу. Но спокойствие не приходило к нему. Что-то томило его. А что - не мог понять… Столько уж перевидал талантливых людей, необычных, ярких, самобытных, а этот опять ни на кого не похож… Ох, Россия, как ты обильна талантами… Сколько в тебе еще неизбывной силушки…
Мамонтов сел на свое место и огляделся. Зал был переполнен.
Исполнили гимн. Кантату, специально сочиненную для открытия театра. Все было торжественно, величаво, радостно. После небольшого перерыва началось представление оперы.
Увертюра, первое действие, второе действие - все шло нормально, без особых помарок, лишь голос молодого певца обратил на себя внимание. В антрактах говорили только о нем.
Ария Ивана Сусанина "Чуют правду" произвела огромное впечатление на слушателей. Мамонтов много раз слышал выдающихся певцов в этой роли - Мельникова, Стравинского, но такого проникновения в душу героя, пожалуй, не было ни у кого… Правда, не удалось молодому артисту избавиться от некоторой напыщенности, излишней величавости, ведь говорил же ему, что Сусанин не из бояр… Да, еще много предстоит работы с ним…
К Мамонтову в ложу приходили его друзья и знакомые. Многие восторгались Шаляпиным.
Ковалевский, растроганный, со слезами на глазах, говорил Мамонтову:
- Кто этот Шаляпин? Я никогда не слыхал такого певца!
Другие были более сдержанны в своих оценках:
- Этот молодой артист поет довольно мило…
- Да, недурно, но голос еще слабоват, не установился…
- Ну, помилуйте, - возражали некоторые, - какой же это бас… Густоты в звуке нет, октавы… Пожалуй, скорее, баритон…
Витте поблагодарил Мамонтова за спектакль, поинтересовался исполнителем главной роли. Мамонтов попросил пригласить к нему в ложу Шаляпина. Витте был поражен молодостью певца. Поздравил его с успехом, пожелал ему с таким же усердием относиться к своей работе в театре.
За ужином, который Мамонтов давал в честь открытия театра, было весело и шумно. Произносили много тостов, поздравляли друг друга с успешным началом, а Шаляпин, окруженный молодыми артистками, словно и не замечал своего шумного успеха в новом городе. Там, где был Шаляпин, слышался несмолкаемый хохот. А как только закончился ужин, Шаляпин и его группа убежали кататься на Волгу…
- Какой-то особенный человек! - сказал, глядя ему вслед, Мамонтов. - Сколько уж перевидал на своем веку, а такой талант я вижу впервые…
На следующий день парадный спектакль был повторен, а 16 мая в "Нижегородском листке" и "Волгаре" Мамонтов читал отчеты о первых спектаклях: "Принимая во внимание волнение, новизну обстановки, освоение акустики и прочее, спектакль прошел в общем удовлетворительно. Артисты пели недурно, но кое-кто из солистов форсирует звук. Хор хорошо знал свою партию и успешно участвовал в сценической игре. Оркестр неплохой, хотя в нем мало струнных инструментов. Оформление спектакля понравилось публике. Дебют новой труппы сопровождался довольно шумным успехом…"
"Ну что ж, - подумал Мамонтов, сворачивая "Нижегородский листок", - посмотрим, что пишет "Волгарь" - Вот-вот, тут есть и о Шаляпине… "Из исполнителей мы отметим г. Шаляпина, обширный по диапазону бас которого звучит хорошо, хотя недостаточно сильно в драматических местах… Может это объясняется акустической стороной нового театра и нежеланием артиста форсировать звук. Играет артист недурно, хотя хотелось бы поменьше величавости и напыщенности…" Вот-вот, об этом и я ему говорил…"
Мамонтов все эти дни должен был присутствовать на выставке. Уж очень много намечалось новых дел. Изредка уделял несколько минут оперным делам. А представления шли полным ходом. "Жизнь за царя", "Аида", "Фауст"…
Мефистофель в исполнении Шаляпина поразил Мамонтова. И он понял, что нельзя пускать оперу на самотек. Труффи, Малинин, Зеленый - все они прекрасные помощники, исполнители, но здесь нужна кропотливая работа. Что было б, если б он, Мамонтов, не подсказал Шаляпину, как играть Ивана Сусанина! И нечего упрекать Шаляпина за исполнение Мефистофеля. Была только одна репетиция, даже не репетиция, а простой прогон оперы. Шаляпин исполнял так, как привык исполнять в различных театрах. И никто не подсказывал ему, что не стоит так размахивать плащом. Да и пел он почему-то вполголоса, и вел себя на сцене развязно, самоуверенно.
"Волгарь" не замедлил отметить недостатки этой роли в исполнении Шаляпина: "Прямо не верилось, смотря на Мефистофеля, что это тот самый Шаляпин, который пел Сусанина. Куда девалась обдуманная фразировка, умение показать голос, блеснуть его лучшими сторонами? Ничего этого не было, и по сцене ходил по временам развязный молодой человек, певший что-то про себя… Меня уверяли, что он бережет голос для серенады четвертого акта, но и это оказалась неверно. Серенада была пропета так же холодно и еле слышно, как и все остальное".
Мамонтов пришел в театр уже тогда, когда все знали, что "Волгарь" обругал постановку "Фауста". Артисты приуныли, и Шаляпин больше всех.
- Никак не пойму, как мне играть эту роль, - сокрушался Шаляпин. - Вчера, возвращаясь на свою Ковалиху, совсем уж было решил покончить с гастролями и уехать из Нижнего…
- Да что вы, Федор Иванович, работа только начинается, - с приветливой улыбкой начал Савва Иванович. - Что же вы хотите? С одного прогона мало что может получиться. Опытные певцы годами работают над своими ролями…
- Мне и Мамонт Дальский не раз говорил, что у меня не получается образ Мефистофеля, дескать, молод я, не понимаю, как его нужно играть… В Мариинском я играл так же, как и здесь. Ничего, сходило…
- Федор Иванович, нам нужно поработать отдельно над этим образом. Роль трудная, она нуждается в длительной подготовке…
Шаляпин ушел на очередную репетицию, а Мамонтов чуть слышно произнес:
- Подождите, увидите еще Федора…
На следующий день начались занятия.
Савва Иванович легко взбегал на подмостки, гордо выпрямлял свою небольшую плотную фигуру и насмешливо произносил первую фразу Мефистофеля:
- Чему ты дивишься?
И не только насмешка, но и властность, всесилие и одновременно иронически-услужливые интонации прозвучали в этой фразе, а это сразу приковало внимание слушателей богатством оттенков.
- Ну-ка, повторите, Феденька…
Савва Иванович сбегал в партер, а на подмостках появлялась огромная фигура Шаляпина с гордо поднятой головой. И в голосе, и в позе, в каждом движении возникавшего духа зла, в его горящих глазах, размашистых жестах чувствовалось, что на сцене действительно всесильный, всемогущий, саркастически настроенный к слабостям человеческим сам Мефистофель.
И так сцену за сценой. Сначала выходил на подмостки Савва Иванович, пояснял, что он хочет передать зрителям своими движениями, своим голосом, исполняя партии Валентина, Фауста и Мефистофеля… Потом возникал на сцене Мефистофель-Шаляпин и исполнял свою партию.
Плохо удавалась ему сцена с Мартой. Долго Шаляпин не мог четко передать интонацию слова "соблазнить", да и в дальнейшем никак не мог отделаться от привычного для него штампа - некрасиво изгибался от "дьявольского" смеха…
Савва Иванович тут же делал знак концертмейстеру прекратить игру. Подзывал Федора и снова объяснял, что ему нужно показать в этой сцене.
- Меньше движений, Федор Иванович. Все в позе… - говорил он. - Лишние движения отвлекают, тем более резкие… Я видел вашего Сусанина, знаю, на что вы способны… Петь нужно играя; а не так, как в императорской опере. Демонстрировать модуляции своего голоса нам здесь ни к чему. Нужен образ… Надо жить на сцене, а не переживать…
Долго отрабатывали сцену с Валентином. Здесь тоже Мефистофелю нужно раскрыть многогранность своих чувств и переживаний: тут и гордость, и бессилие, злоба, мучения, страх, презрение… И все это должно быстро сменяться на лице Мефистофеля - целая гамма разнообразных красок.
- А заключительную фразу: "Увидимся мы скоро! Прощайте, господа!" - постарайтесь передать с явным сарказмом, с презрительно-насмешливой угрозой. Но так, чтобы чувствовалась сила, могущество Мефистофеля. Он не шуточки с ним шутит. Надо действовать, чувства играть нельзя…
Шаляпин жадно ловил каждое слово Мамонтова, выражение его лица. Нет, он вовсе не старался запомнить, как это делает режиссер. Он хотел понять смысл происходящего, постигнуть суть человеческих страстей, которые волновали героев оперы. А жесты, движения, интонации он все равно повторять не будет. Он найдет свои. Ведь ни его фигура, ни его голос вовсе не похожи на фигуру и голос Саввы Ивановича. Мефистофель издевается над всеми лучшими проявлениями человеческой души, что ж, и он посмеется над этим, но по-своему, по-шаляпински…
Мамонтов понял, что Шаляпин заинтересовался работой, и потому уделял ему все свое свободное время. Он никогда не говорил Шаляпину ни "хорошо", ни "плохо", но чаще приглашал его к себе и незаметно для самолюбивого артиста подсказывал те или иные творческие решения.
Шаляпину полюбились беседы с умным и тактичным человеком.
Второе выступление Шаляпина в роли Мефистофеля тоже заметили. Поставленная 31 мая опера Гуно "Фауст", как отмечал "Нижегородский листок", "прошла с успехом. Что касается отдельных исполнителей, то наибольший успех имели г-жа Нума, г. Шаляпин - Мефистофель и г. Соколов - Валентин. Сильный, ровный во всех регистрах, красивый по тембру голос г. Шаляпина производил наилучшее впечатление. Жаль только, что временами, на некоторых нотах среднего регистра, замечается у певца вибрация. Этот недостаток должен быть искоренен в самом начале, чтобы не дать ему развиться и принять большие размеры в будущем. Игра г. Шаляпина, не отличающаяся, правда, особенной оригинальностью, была вполне прилична и вполне соответствовала тому условному художественному образу, который принят для сценического олицетворения духа отрицания и сомнения. Баллада "На земле весь род людской" и серенада были повторены".
Однажды Савва Иванович пригласил Шаляпина погулять с ним по Откосу. Красивый вид на Волгу, спешащая куда-то толпа, пароходы…
- А что, Феденька, ты намерен делать в будущем? - спросил Мамонтов у залюбовавшегося видом Шаляпина, неожиданно обратившись к нему на "ты".
- Как что? Петь! Так хочется петь, Савва Иванович! Все бы дни напролет только бы и делал, что пел…
- Да нет, Федя… Я не об этом. Теперь-то я знаю, что петь ты будешь. Я о другом… Где будешь петь?
- У меня ж контракт с Мариинским театром, ничего не поделаешь. Ох и трудно мне там… Все не так да не эдак.
- С Направником трудно найти общий язык… Странные люди… Никак не хотят понять, что искусство развивается по вольным законам. Нельзя его развитие втиснуть в одно, пусть даже в удобное, русло. Вот и на выставке не поняли меня, выбросили Врубеля из выставочного зала. А какой художник!.. Через несколько лет будут поклоняться ему, а его самого успеют сломать.
Мамонтов тяжело вздохнул. Шаляпин никогда бы не мог подумать, что у этого богатого, преуспевающего в жизни делового человека могут быть какие-то неразрешенные проблемы. И кто такой Врубель? Строитель железных дорог? Инженер, машины которого отказались экспонировать на выставке?
Мамонтов ввел Шаляпина в какой-то тесовый барак, совершенно пустой, неуютный. Только на стенах висели две большие картины, законченные Поленовым и Коровиным по эскизам Михаила Врубеля и лишь недавно привезенные сюда Константином Коровиным.
Поймав удивленный взгляд Шаляпина, Мамонтов заговорил: