Действительно, "сладость жизни" была недолгой. Еще в мае 1921 года в целях выявления инакомыслящих в университетах были созданы "бюро содействия" работе ВЧК. Входившие туда люди собирали информацию о своих коллегах - говоря человеческим языком, занимались доносительством. В 1922 году ГПУ (ставшее "наследником" упраздненной в этом же году ЧК) ввело постоянное негласное наблюдение за интеллигентами. Дзержинский, во внешности и манере которого Бердяеву почудилось "что-то мягкое", дал указание своему заместителю И. С. Уншлихту проработать каждого наблюдаемого интеллигента, а для удобства, чтобы никого не упустить, разделить их на группы - "1) беллетристы, 2) публицисты и политики, 3) экономисты (здесь необходимы подгруппы: а) финансисты, б) топливники, в) транспортники, г) торговля, д) кооперация и т. д.), 4) техники (здесь тоже подгруппы: 1) инженеры, 2) агрономы, 3) врачи, 4) генштабисты и т. д.), 5) профессора и преподаватели и т. д. и т. д.". Сведения должны были собираться всеми отделами ГПУ и стекаться в "отдел по интеллигенции". Ленин в 1922 году откровенно писал в статье "О значении воинствующего материализма", что не только в вузах, но и в стране не должно быть места "философским предрассудкам так называемого "образованного общества"", что "профессора философии" суть не что иное, как "дипломированные лакеи поповщины", которых давно следовало бы выпроводить в страны буржуазной демократии, а все преподавание общественных наук перестроить на марксистской основе. А в одном из писем к Дзержинскому Ленин прямо назвал профессоров и писателей "явными контрреволюционерами, пособниками Антанты… шпионами и растлителями учащейся молодежи". К. И. Чуковский в своем дневнике с горечью писал: "Прежней культурной среды уже нет - она погибла, и нужно столетие, чтобы создать ее". Показательные процессы, суды, ссылки, расстрелы… Даже Максим Горький, ставший признанным "классиком пролетарской литературы", назвал происходящее "истреблением интеллигенции в нашей безграмотной стране". И был прав…
Пока Бердяев собирал шишки в сосновом бору, политбюро Центрального комитета Российской коммунистической партии (большевиков) - по сути, высший орган власти в стране - обсуждало постановление о создании особого совещания для составления списков "враждебных" интеллигентов, которых предлагалось высылать за границу или в определенные пункты СССР ("когда имеется возможность не прибегать к более строгому наказанию", - иезуитски было добавлено в тексте решения). Замысел этой акции начал вызревать у большевиков еще зимой, когда они столкнулись с массовыми забастовками профессорско-преподавательского состава. Только за 1922 год политбюро 30 раз обсуждало меры по депортации "колеблющейся" интеллигенции. Первыми ласточками стали высланные за границу в июне 1922 года бывшие руководители Всероссийского комитета помощи голодающим С. Н. Прокопович и Е. Д. Кускова. Но два человека - ничто при масштабах репрессий в коммунистической России. Подбирались кандидаты для следующей высылки. 10 августа список высылаемых за границу был утвержден политбюро, хотя изменения в него вносились и позже. Составлен он был с одобрения Ленина, который хотя и не мог уже активно управлять страной из-за состояния здоровья после инсульта, идею о высылке высказывал и раньше, даже черновые списки имен набрасывал. В частности, предлагал Дзержинскому выслать всех сотрудников редакции журнала "Экономист". Среди них был и Бердяев. Сохранилась копия записки Ленина от 16 июля 1922 года, сделанная рукой будущего наркома внутренних дел, печально знаменитого Генриха Ягоды, где он писал Сталину: "Всех их - вон из России!.. Арестовать несколько сот и без объявления мотивов - выезжайте, господа!" Ленин потребовал от ГПУ список высылаемых лиц с пометками - "кто выслан, кто сидит, кто и почему избавлен от высылки". Ягода прислал Ленину такой список. Напротив фамилии Бердяева значилось: "Высылается. На свободе". А в параллельном списке ГПУ, где формулировались обвинения, про Бердяева было написано следующее: "Близок к издательству "Берег". Проходил по делу "Тактического центра" и по "Союзу возрождения", монархист, кадет правого устремления, черносотенец, религиозно настроенный, принимает участие в церковной контрреволюции". ГПУ совершенно не волновало, что Бердяев никогда не был монархистом и кадетом, не имел отношения к "Тактическому центру", а издательство "Берег" (в котором вышел сборник о книге Шпенглера) не издавало политической литературы…
Основная операция ГПУ была назначена в ночное время с 16 до 18 августа. В "Постановлении Политбюро ЦК РКП(б) об утверждении списка высылаемых из России интеллигентов", которое не раз уже было опубликовано в постсоветской России, есть указание: "Предложить ГПУ подвергнуть обыску всех, арестовать же только тех, относительно которых имеется опасение, что они могут скрыться, остальных подвергнуть домашнему аресту". 16 августа Бердяев, не подозревая о планах ГПУ, впервые за все лето отправился на несколько дней в Москву - по делам. Ночью его арестовали, тщательно обыскав перед этим квартиру (обыск продолжался четыре с лишним часа) и отвезли на Лубянку. Видимо, у следователей имелось опасение, что Бердяев может скрыться, раз не ограничились домашним арестом… Этой ночью в квартиры многих профессоров, ученых, писателей тоже пришли гэпэушники. Причем аресты шли не только в Москве, но и в Петрограде, Новгороде, Казани, других городах.
Властями была проведена своеобразная обработка общественного мнения: в начале июня 1922 года в газете "Правда" была опубликована статья Льва Троцкого с говорящим за себя названием - "Диктатура, где твой хлыст?", в которой советский сановник обрушился с критикой на работу Ю. Айхенвальда. Затем в той же газете поместили передовицу - "Первое предупреждение". В тексте, опубликованном без подписи, как официальное мнение власти предержащей, говорилось: "По постановлению Государственного Политического Управления, наиболее активные контрреволюционные элементы из среды профессуры, врачей, агрономов, литераторов выселяются частью в северные губернии России, частью за границу. Если этим господам не нравится в Советской России, пусть они наслаждаются всеми благами буржуазной свободы за ее пределами… Среди высылаемых почти нет крупных научных имен. В большинстве это - политиканствующие профессора, которые гораздо больше известны своей принадлежностью к кадетской партии, чем своими научными заслугами".
Утверждение о том, что "среди высылаемых почти нет крупных научных имен", было чистой воды ложью. Высылались интеллектуалы - богатство и достояние любой нации, люди, оставившие свой след в российской науке и культуре. К упомянутому выше постановлению прилагались списки - "Список антисоветской интеллигенции г. Петрограда", "Список активной антисоветской интеллигенции (профессура)", "Общий список активных антисоветских деятелей по делу издательства "Берег"", "Список лиц, проходящих по делу № 813 (группа Абрикосова)" и т. д. Даже беглый взгляд выхватывает из них хорошо знакомые имена: Питирим Сорокин - человек, который считается сегодня классиком американской социологии, родоначальник теории социальной стратификации и социальной мобильности; писатель Евгений Замятин, автор известной антиутопии "Мы", повлиявший своим творчеством на Дж. Оруэлла и О. Хаксли; будущий изобретатель телевидения Владимир Зворыкин; историк-медиевист и замечательный философ Лев Карсавин; группа математиков во главе с деканом физико-математического факультета Московского университета астрофизиком В. В. Стратоновым; известные историки А. А. Кизеветтер, В. А. Мякотин, А. А. Боголепов и ректор Археологического института А. И. Успенский; бывший ректор Московского университета зоолог М. М. Новиков; профессор гистологии В. Е. Фомин, много сделавший для развития отечественной медицины; известный специалист в области экономики сельского хозяйства профессор А. И. Угримов; упоминавшиеся в этой книге выдающиеся философы С. Н. Булгаков, Н. О. Лосский, С. Л. Франк, Ф. А. Степун, И. И. Лапшин, И. А. Ильин, Б. П. Вышеславцев и писатели, литературоведы М. А. Осоргин, Ю. И. Айхенвальд; философ и богослов Г. В. Флоровский; уже знакомый нам католический священник отец Владимир Абрикосов… Длинное перечисление хотя бы некоторых имен помогает понять масштаб той трагедии, которую пережила русская культура. Ущерб, нанесенный ей, просто невозможно оценить, особенно если иметь в виду, что оставшиеся в стране были обречены на молчание. Любые проявления разномыслия карались. Достаточно вспомнить расстрел Н. Гумилева, пощадить которого просил М. Горький и другие. Говорят, что, когда Дзержинского просили отменить принятое решение - "Можно ли расстреливать одного из лучших поэтов России?" - он ответил: "Можно ли делать исключение для поэта, расстреливая других?" Нельзя было даже отмолчаться. По сути, интеллигенции не просто навязывалась несвобода, от нее требовалось активное участие в этой несвободе: было мало молчать о том, о чем думаешь, надо было убедительно говорить то, чего не думаешь. К этому времени удивительно подходит чеканный афоризм А. Камю: "Свободен лишь тот, кто может не лгать".
Разумеется, необъективно было бы рисовать прошлое лишь черными красками: огромный пласт культуры был действительно буквально выкорчеван новой властью, но при этой же власти была побеждена неграмотность, были подготовлены тысячи специалистов "из народа" - то есть культура стала развиваться экстенсивно, "вширь", что тоже имело немалое значение. Впрочем, многие авторы считают, что происходило распространение псевдокультуры, и такое мнение имеет под собой основания - классовый критерий смещал акценты в оценке культурных достижений прошлого и настоящего, приводил к утилитарному подходу в образовании и культуре, породил изоляцию от культурных процессов в других странах, но тем не менее имевшие место процессы демократизации культуры нельзя оценивать лишь негативно. Думаю, речь надо вести о смене типов культурного развития - на смену интенсивному развитию пришло развитие экстенсивное, из-за чего многие высоты были утеряны, но определенный минимум знаний люди могли получить даже в захолустье. В целом же нельзя отрицать, что в течение нескольких десятилетий именно Зарубежная Россия стала носительницей традиций отечественной культуры и философии. Поэтому Бердяев был, видимо, прав, почувствовав в своей высылке "что-то провиденциальное и значительное".
Но в высылке интеллектуалов в 1922 году было и нечто фантасмагорическое: страна нуждалась в восстановлении после кровопролитных войн и революций, уровень среднего и высшего образования резко упал, даже всеобщая грамотность была тогда задачей, которую еще только предстояло решить. И вот в этой обстановке более двух сотен далеких от политики и реального сопротивления режиму людей, единственным "грехом" которых было умение мыслить, изгонялись из родной страны, которая так в них нуждалась. Даже если режиму не были нужны философы и литературоведы, то уж врачи с агрономами - точно пригодились бы! Но к постановлению были приложены и отдельные списки врачей, инженеров, агрономов… (Правда, опомнившись, в последний момент врачей решили выслать не за рубеж, а "во внутренние голодающие губернии для спасения гибнущего населения и борьбы с эпидемиями".) Многие не хотели уезжать, хотя, наверное, им все же повезло, - они выжили, смогли работать, получили признание. Известный историк русского зарубежья Марк Раев не без иронии писал по этому поводу: "Благодаря Ленину, Зарубежная Россия получила когорту блестящих ученых и интеллектуалов…" Тех же, кто остался, ждала гораздо более горькая участь, - достаточно вспомнить о судьбе "ученого попа" (как писали тогда советские газеты) - отца Павла Флоренского, богослова, философа, математика с мировым именем, который погиб в лагере из-за своих религиозных убеждений.
В тюрьме Бердяев встретил многих знакомых, которые гадали о причинах своего ареста. А 18 августа он был допрошен. В этот раз его пригласили уже к обычному следователю, так как речь шла о выполнении простых формальностей по решенному делу. Сначала, согласно правилам, он заполнил анкету-вопросник: возраст, адрес, род занятий, семейное положение. Были и интересные вопросы, например, о политических убеждениях. Николай Александрович написал: "Являюсь сторонником христианской общественности, основанной на христианской свободе, христианском братстве и христианских верованиях, которые не угнетаются ни одной партией, т. е. одинаково неслиянны ни с буржуазным обществом, ни с коммунизмом". Сам протокол допроса содержит собственноручно записанные Бердяевым ответы. Он объяснил, что его отношение к советской власти базируется на том, что любую классовую точку зрения - будь то точка зрения дворянства, крестьян, буржуазии или пролетариата - он считает неоправданно узкой. Более того, он написал, что не верит в существование в России пролетарского государства, так как большинством населения страны являются крестьяне. В качестве задач интеллигенции Бердяев назвал отстаивание одухотворяющего начала в культуре. Он откровенно отметил, что не сочувствует политике советской власти относительно высшей школы, поскольку она нарушает свободу науки и преподавания и стесняет свободу прежней философии, что не принадлежит и никогда не будет принадлежать ни к одной политической партии… Но ответы Бердяева никакого значения не имели - решение было уже принято. На следующий день следователь Бахвалов вызвал его и сообщил, что решением ГПУ он за антисоветскую деятельность высылается за границу - бессрочно. Ему - так же, как и другим высылаемым интеллектуалам - был представлен приговор, где содержалось предупреждение о расстреле в случае попытки самовольного возвращения в Россию.
За многих арестованных и включенных в список на высылку стали вступаться коллеги, знавшие их люди. Среди тех, кто не побоялся поставить свои подписи под ходатайствами за арестованных, были и коммунисты (А. Луначарский, например, вступился за профессора Ивана Лапшина). Решение о высылке трех-четырех первоначально внесенных в списки людей (писателя Е. Замятина, например) было отложено. По всем остальным спорным вопросам политбюро предоставило право изменять список Дзержинскому.
Бердяев объявленным ему решением был поражен. Он вспоминал позднее: "Когда мне сказали, что меня высылают, у меня сделалась тоска. Я не хотел эмигрировать, и у меня было отталкивание от эмиграции, с которой я не хотел слиться. Но вместе с тем было чувство, что я попаду в более свободный мир и смогу дышать более свободным воздухом". Он, как и другие, написал типовое заявление в коллегию ГПУ, где просил разрешить выезд вместе с ним за границу семьи: его жены, Лидии Юдифовны Рапп-Бердяевой, ее сестры, Евгении Юдифовны Рапп, и матери жены Ирины Васильевны Трушевой. Кстати, в этом заявлении он указал и возраст каждого из членов своей семьи. Рядом с именем Лидии стоит: "48 лет", то есть он выбрал самую позднюю из известных дат ее рождения - возможно, он не знал, что жена его на несколько лет старше.