Склонность Миши к искусству радовала Александра Михайловича, но не вносила никаких перемен в его планы относительно будущей профессии сына. Этот человек, плоть от плоти лучшей части интеллигенции его времени, жаждал видеть своего отпрыска достойным гражданином отечества, полезным членом общества и без особых колебаний определил его дальнейший путь - карьеру юриста. Укрепляла отца в этом решении и традиция семьи: его дед, Антон Антонович Врубель, получив образование в Германии, был судьей в Белостоке, сам Александр Михайлович, окончив Военно-судную академию в 1860-е годы, служил теперь военным судьей.
Однако, конечно, дело не только в семейной традиции. Всего лишь немногим более десяти лет прошло со времени освобождения крестьян и судебной реформы, с возникновения суда присяжных, с утверждения гласности и правосудия. Сколько же надежд тогда возникло и укрепилось в связи с этой судебной реформой и как, казалось, стали оправдываться эти надежды поначалу! Может быть, во многом вдохновляемый этими надеждами, и оставил Александр Михайлович строевую службу ради юридической. Теперь, конечно, он не испытывал прежней идеалистической веры в полное торжество праведного суда на Руси. "Да, теперь не то время расцвета военно-судного дела", - говорил он вздыхая. Но все-таки он не потерял веры в будущее и эту веру стремился внушить своему сыну.
В 1874 году Миша окончил гимназию с золотой медалью, которая открывала ему дорогу в жизнь.
II
Питал ли молодой Врубель надежды на свое деятельное участие в истинном правосудии, когда поступал на юридический факультет Петербургского университета, или его привлекала лишь гуманитарная направленность этого учебного заведения и юридической профессии? Ведь, кажется, юридическое образование никак не давало себя знать в его последующей жизни. И все же могли ли его совсем не задеть лекции, которые он слушал ежедневно в университете? Речь шла об отношениях личности и общества, для регулирования которых и возникли в глубокой древности юридические нормы; по-разному, в разных ракурсах представали сложности защиты прав и свободы человеческой личности и связи этой свободы с общественной необходимостью, освещались проблемы вины и ответственности, взаимозависимости личной нравственности, морали и права. Каждая из такого рода проблем при своей, казалось бы, отвлеченной юридической природе таила в себе нечто будоражащее, лично волнующее. Да разве категории свободы и необходимости, вины и ответственности - разве эти категории позднее не отметили драматично всю духовную жизнь Врубеля?
Особенной популярностью пользовались тогда в университете лекции профессора Александра Дмитриевича Градовского, читавшего курс государственного права. Его приходили слушать студенты всех факультетов, набивая аудиторию до отказа. Он снискал любовь как ученый и как человек - смелостью образа мыслей, независимостью убеждений, чувством человеческого достоинства, презрением ко всякому чинопочитанию.
Основная идея курса, который Градовский читал, - идея закона, сильного и бесстрастного, поставленного во главу угла государственного строя. Никто так, как Градовский, идеалист по природе, гегельянец, не веровал в благодетельность проведенных в 1861 году реформ и не отстаивал важность твердого, нерушимого законодательства для охранения результатов этих реформ.
Так же горячо, поистине патетически, отстаивал Градовский идею личности, ее свободы, ее развития. Чувство человеческого достоинства - как любил говорить о нем профессор и как красиво говорил! Как он верил в то, что хорошая система юридического законодательства, юриспруденции, может обеспечить россиянину истинную независимость и достоинство личности, что уважение к существующему государственному праву и человеческому достоинству - едины. Едко, желчно высмеивал его, этого либерала-профессора, Ф. М. Достоевский - его главный оппонент, презирая все либеральные институты, уповая лишь на нравственное самоусовершенствование личности!
На чьей стороне был Врубель в этих спорах? Известно только, что он симпатизировал Градовскому, тем более что его отец был лично знаком с профессором и, видимо, уважал его, и что он хорошо сдал этот предмет на экзамене. В то же время он, как это станет очевидно позднее, читал сочинения Достоевского, живо интересовался его творчеством.
Но самое главное - проблемы свободы и достоинства личности были кровными проблемами Врубеля, они занимали его всю жизнь.
Да если бы Врубель и не хотел, не был расположен размышлять на юридические темы, сама жизнь тогда заставила бы его. Не случайно "трудными годами" назвал это время Градовский. Русское общество явно не справилось с потрясениями, произведенными "бескровной революцией" - отменой крепостного права, введением новой судебной реформы, земского управления. Как какая-то эпидемия, революционные и анархические настроения захватывали умы. По городу ползли темные слухи о свершающихся и готовящихся покушениях. От высоких сановников до прислуги - все испытывали чувство тревоги, страха, подавленности. О чем бы ни говорили тогда в гостиных, в конце концов разговор сводился к одному - к революционерам.
"Был перед прошлым воскресеньем у Арцимович, - писал Миша родителям, - Виктор Антонович говорил мне о переписке с папашей, любовался на отношения "зуб за зуб" супругов Скребицких… и несколько грубоватыми выходками Александра Ильича в трактатах о вопросах политических. Это было как раз в тот день, когда так ужасно досталось Толстому от Гаммы (каково сравнение чувствий полученных с предвкушением приятности подачек эрмитажной прислуги)". (Здесь речь идет о статье в газете "Голос" высмеявшей Толстого.) И далее, в связи с "грубоватыми" выходками Скребицкого: "Это было по поводу назначения нашего Фойницкого (проф. уголовного судопроизводства) помощником обер-прокурора (сената) в деле жихаревском, политическом. Говорил о тех средствах, орудиях, которые следовало бы употреблять в борьбе с социалистической пропагандой, и современных примерах средств той и другой деятельности, того и другого деятеля. Да, в таких беседах преисполняешься невольным глубо…" (слово оборвано). Далее письмо не сохранилось. Но по этому отрывку очевидно, что и родственники Врубеля В. А. Арцимович, А. И. Скребицкий, просвещенные либералы, и он сам взволнованы революционными выступлениями и готовящимся крупнейшим политическим делом - процессом 193-х. Кажется, что все они были не менее испуганы революционерами, социалистическими теориями, чем автор романа "Бесы" - Достоевский. Подобно ему, они готовы были признать беспочвенность и противоестественность революционных движений и социалистических теорий. На Руси, где массы оторваны от подлинного участия в общественной жизни, они породят только темный разгул страстей, попирание законов!
Добавим здесь: если бы Врубель не хотел размышлять на юридические темы, углубляться в проблемы свободы, необходимости, права, то его личные человеческие отношения могли бы расположить к этому. Особенно потому, что с этих пор складывались непросто, зачастую были чреваты какими-то коллизиями… Он не уставал в то время изучать Канта, штудировал его творения сначала в интерпретации Куно Фишера, потом начал читать и сочинения самого философа. Теоретически Врубель принимал его этику с постулатами долга, категорическим императивом. И вместе с тем уже теперь какой-то произвол и безответственность, "беззаконность" начали проявляться в его отношениях с друзьями, родственниками. Уже теперь отец Врубеля начинает сокрушаться по поводу невнимания, равнодушия сына к родным. И нельзя сказать, что Миша был черств. Не навещая родителей в течение долгого времени, он искренне сокрушается по этому поводу. И в эту пору самоотверженно ухаживает за больным отцом своего друга Саши Валуева. Хотел ли он показать, что добро по велению долга - не добро, что свобода личности несовместима с "категорическим императивом" и ценно только внутреннее побуждение к добру, личное желание?
Что касается категории закона вообще, то в отношении Врубеля художника, "беззаконного" гения - эта категория в данном случае звучит еще более странно, чуждо. Но разве не испытывал он и как творец потребность в законе, который требует себе подчинения, разве не хотел ему подчиняться?
Одним словом, думается, что, как бы прохладно ни относился Врубель тогда к занятиям, он все же должен был приобщиться к живому, злободневному началу юриспруденции и к ее философическому, "вечному" смыслу. Как будто нарочно, все складывалось тогда в жизни Врубеля так, чтобы приобщить его к "злобе дня" и к актуальным проблемам.
В первый год учения в университете он поселился у брата мачехи - Николая Христиановича Весселя. И это объяснялось не только материальными и бытовыми соображениями, но и авторитетом Весселя среди родных. Он был, можно сказать, человеком идей. Он не только их имел и следовал им в жизни, он был ими одержим. Его устремления и идеалы простирались в разные области - от финансового положения России до ее отношений с Востоком. Но в первую очередь его интересовала педагогика.
Реформы 1860-х годов, порожденные ими иллюзии справедливой защиты человеческих прав, свободы индивидуальности вывели педагогику на передний план борьбы. И одним из самых прогрессивных и активных в то время деятелей на этом поприще стал Вессель, неутомимо боровшийся за демократизацию просвещения, в России как педагог, как ученый.
Благодаря ему и для Врубеля на определенный период времени вопросы образования, просвещения становились актуальными, кровно, близкими, животрепещущими. Кстати, не под влиянием ли Весселя Анюта Врубель избрала своей профессией педагогику, и не авторитетом ли Весселя объяснялось то, что у него поселился не только Миша Врубель, но еще дальний родственник Миши по матери и племянник знаменитого химика, профессора Д. И. Менделеева, - Петя Капустин?
Педагог-теоретик по призванию, Вессель разработал целую многоступенчатую систему воспитания человека - от грудного возраста до "полной возмужалости", до вступления в общество его полезным членом. И в этой системе Вессель был истинным сыном своего времени, сочетая "здравый смысл" и "земную соль" позитивизма с "идеальными" идеями просветителя Жан-Жака Руссо, идеями, одухотворенными мечтой о добром, разумном человеке - сыне природы, полезном члене гармонического общества по велению, долга (кантовского категорического императива) и по свободному выбору. "Воспитывай человека согласно с его природой" - вот главный принцип, на котором покоилась педагогика Весселя, вдохновленного знаменитыми педагогами И. Г. Песталоцци, Ф. Фребелем.
Эстетике в педагогической системе Весселя принадлежало также чрезвычайно важное место, и, конечно, это покоилось на "разумном" сознании единства этического и эстетического совершенства, необходимости и возможности практического достижения этого единства. Естественно, что Вессель был далеко не чужд искусства, - в его доме можно было смотреть художественные журналы, слушать музыку. Как раз в ту пору, когда здесь жил Врубель, Вессель готовил к изданию совместно с Альбрехтом сборник детских и народных - солдатских и матросских - песен, им собранных, под названием "Колядки". Таким образом, в педагогической системе Весселя - просветителя, рационалиста - витал и дух романтизма.
Идеи гармонического воспитания испытывались Николаем Христиановичем и на собственных детях. К сожалению, правда, результаты были весьма сомнительного свойства - родные Врубеля постоянно сокрушались по поводу неприспособленности к жизни и бездеятельности младших Весселей. Но педагогическая теория обладала истинно поэтическим обаянием и, захватывая романтической приподнятостью над повседневностью, покоряя классицистической разумностью, вместе с тем была подчинена злободневности, "положительности". Итак, Вессель - позитивист, в котором "просвечивает" романтик и просветитель-классицист. Сама жизнь покажет сложную сущность сплава, составлявшего принципы Весселя. В начале 1880-х годов он изменит своей былой сосредоточенности на реальном, "позитивном", положительном и станет защитником классического образования. Тогда снова воскреснет неразрешимый спор "реалистов" и "классиков", отметит общественную мысль. Чрезвычайно сложно будут преломляться позднее и в сознании самого Врубеля все эти проблемы.
Впрочем, уже теперь можно предсказать, что Миша не станет только слепым последователем идей Весселя. Достаточно вспомнить его высказывание еще в гимназические годы о Рафаэле и Дольчи и о несовпадении эстетического и этического совершенства: "…моральная сторона в человеке не держит ни в какой зависимости эстетическую…"
Но, как бы то ни было, как раз в эту пору жизни в семье Весселя Миша Врубель занялся репетиторством. "Миша ходит в школу и дает уроки, - сообщал Петя Капустин в письме Анюте от 4 февраля 1875 года, - …к нему приходит мальчик, которого он готовит в гимназию".
И далее в том же письме Капустина: "Сегодня Миша был в театре и слушал Нельсон, от которой в страшном восторге и собирается даже поднести ей какую-то картину… Нельсон для него теперь предмет всех разговоров и помышлений". Добавим здесь: Христина Нельсон, гастролерша, покоряла тогда петербуржцев исполнением роли Офелии в опере Тома "Гамлет".
Поклонение артистке… Врубель еще мальчиком, в Одессе, стремился к этому, жаждал этого. Теперь он уже не сможет без этого поклонения жить. Он будет искать возможности, пользоваться каждым поводом, чтобы утолить эту потребность. Не только сам концерт, который слушаешь с замиранием сердца, но потом - пройти за кулисы, поднести свой дар, выразить свой восторг. Испытать блаженное чувство, вызванное "нисхождением божества" к тебе, смертному, оказаться самому в ситуации, близкой к оперной. Нет, он не принадлежал к тем неказистым, неловким, нечесаным студентам, которые не знают куда деть руки в таких случаях, не могут произнести ни слова. Он испытывал довольство собой, гордился своей светскостью, изяществом, красноречивостью.
И еще притягательной была сама артистическая атмосфера, эта блаженная атмосфера, в которой совсем иначе дышалось, чем дома, в университете, у Весселя, атмосфера, вся проникнутая эстетическим, игрой, что ему было необходимо как воздух. Недаром во время памятного визита к Арцимовичам его так коробило от "кислой", как он выразился, м-ме Арцимович и от барышень, "неспособных пожуировать настоящим". Он-то был способен пожуировать и радовался этой своей способности, чего нельзя сказать о родителях. Не так давно отец испытывал чувство облегчения по поводу того, что в сложном характере переменчивого мальчика, весьма склонного к резким скачкам настроения, кажется, торжествуют радость, живость, свет, красота над меланхолической задумчивостью и странной склонностью впадать в оцепенение. Теперь он озабочен тем, что Миша становится все более рассеянным, все менее усидчивым и серьезным.
Даже в ту пору, когда экзамены "грозили своей страшной серьезностью", по собственным словам сына, когда все кругом кричало: "занимайся, занимайся", - он думал о студенческом бале, не забывал о музыке. Он обожал рассуждать на музыкальные темы. Благо, поводов было немало. Хотя бы знаменитая Патти, снова гастролировавшая в Петербурге, которую так мило высмеял Мусоргский в своем "Райке": "Ах, Па-а-тти, Па-а-тти-и…" Жорж Вессель, послушав "Севильского цирюльника" с участием знаменитой певицы, безапелляционно заявил, что "Патти - дрянь и "Севильский цирюльник" - тоже дрянь…". Врубеля позабавила ответная реплика невесты Жоржа по этому поводу, что, видно, "Севильский Демон" или "Севильская Юдифь", по мнению ее жениха, - лучше.
Упомянутые столь язвительно оперы - тоже особая тема. Дело в том, что, как выразился Миша, "половина Питера перебесилась" в увлечении ими. Причина их успеха, по его мнению, в волнующем сюжете, прекрасно написанных либретто, потрясающей обстановке.
Как же в итоге относится Миша к Патти, что он сам думает по поводу "Севильского цирюльника" и "Демона", а также тех опер, которые иногда называют "жижицей, торопней, кабаком"?
Он - за настоящую, подлинную музыку без спекуляции на сюжете…
Характерен пафос эстетика, просветителя, которым одушевлен Врубель в это время. Он рвется к воинствующей деятельности на эстетической почве, он создает, стремится создавать вокруг себя атмосферу художественных споров, дискуссий. Кислым барышням семейства Арцимович он противопоставляет живую молодежь в доме бабушки. "Теперь мы сообща заняты решением вопроса о значении и цели пластических искусств, - повествует он в письме родителям. - Для этого были la grand Comilée в Академии Художеств. Завтра идем таким же путем в Эрмитаж, сегодня вечером читаем Прудона о значении искусства для жизни, а в следующую неделю "Лаокоона" Лессинга: конечно, я в этих прениях чуть не один defend la cause "искусства для искусства", и против меня масса защитников утилизации искусства…".
Итак, спорщики размежевывались на два лагеря со знаменами, на которых были написаны имена Прудона и Лессинга, и Врубель почти в одиночестве оказывался под знаменем Лессинга. Интересно, что он при этом характеризовал свою позицию как защиту "искусства для искусства". Если бы Лессинг, яростный борец на баррикадах революционеров-просветителей, подозревал, какой вывод сделают из его труда его потомки! Но эта ситуация - пример того, как видоизменяются во времени явления искусства. Врубеля привлекают идеальные эстетические нормы Лессинга их противоположностью пресловутой "пользе" и низкой прозе повседневности.
Не была ли в ту пору такая позиция романтической, не романтизм ли это в классицизме?
Таким образом, он не только главный "заводила" в художественных спорах и главный арбитр по вопросам искусства, но он уже утверждает свою эстетическую позицию и имеет мужество идти против течения.
Впрочем, можно сказать, что эстетические взгляды Врубеля не отличались полной ясностью, его кидало из стороны в сторону. Кажется, что вкусы его еще не определились. Только очевидно было, что ему претили практицизм, упрощенность и категоричность суждений Прудона по вопросам искусства.
Летом 1875 года мы застаем Мишу Врубеля в имении Починок Смоленской губернии, в семье сенатора Бера, женатого на племяннице композитора Глинки - Юлии Дмитриевне Вер, в качестве гувернера ее сыновей Николая и Бориса. Как попал он в этот дом? Возможно, через Весселей, которые были в родстве с Верами. Но нельзя не поразиться закономерности, с которой происходят в жизни Врубеля уже сейчас разные случайности. Поместье Починок, родовое поместье композитора Глинки, дышало воспоминаниями о нем, атмосфера была проникнута музыкой тем более, что сын хозяев имения серьезно занимался ею (в будущем он станет капельмейстером Большого театра, композитором, собирателем музыкального фольклора). Врубель репетирует Николая и Бориса в латыни ж алгебре, обучает крестьянских детишек грамоте, печется о здоровье детей - добросовестно и даже рьяно исполняет свои гувернерские обязанности. И при этом не утрачивает своего артистического, исполненного иронии, шутки, настроения. Единственное сохранившееся письмо, адресованное Юлии Дмитриевне, покоряет емкостью и красотой языка, игрой мысли и чувства, мягкой иронией. В нем виден Врубель - педагог-эстетик. Он вносит в исполнение гувернерских обязанностей и строгую серьезность и основательность педагога-позитивиста и эстетическое начало, соответствующие его представлениям о воспитании гармонического человека.