В степи, на концерте, ели много, а дядьки выпивали. Мама шепнула: "Те стишки, что про Ежова, не рассказывай". - "Ладно".
Угомонился хутор, лежу и я, подложив ладонь под щеку. Хороший день получился: тут матросочка, а тут еще и пацан со своим "жалко". Хороший…
Ох, и сладко Коля завел:
Ой, чай малиновый,
Один раз наливанный,
Один раз наливанный,
А семь раз выпиванный.
Утром мама дыхнула зубным порошком и приказала:
- Сегодня и завтра будь дома! Я в Краснодар. Завтра вечером обратно.
Днем на хуторе появились заезжие начальники. "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону", - заорала детвора, увидев их. Посовещались начальники мимоходом в правлении, раки выпили и наметом поскакали на большак. К вечеру зажурились люди. А нам и байдуже (все равно) - купаемся в речке Уруп. Хорошо!
Увидала своего "жалкого" - быстрей в хату. Матроску надела - и на улицу. Что это по всем лавочкам и завалинкам тетки шепчутся?
А на следующий день никто на работу не вышел - все ловили поросят на сдачу. Дурка, как всегда, первая.
Вообще-то ее звали Шурка, но после одного случая за ней навсегда закрепилось имя Дурка. Но об этом позже. Так вот, Дурка растопырила руки - и ну ловить своего шестимесячника. Поросенка и пасти-то трудно, а поймать… Он то прыгает, визжит, а то, хитрец, подлез под вагончик и ну носом толкаться в дно. Прыгнет - ткнется; отдохнет, визгнет - и опять сначала. Он будто увлекал Дурку в игру: дескать, не лови меня, лучше посмотри, как я пятачком до вагончика достаю.
Отец наш без одной ноги, стоит, опершись на костыли, и вздыхает:
- Куда его уничтожать?.. Он еще маленький. Вырос бы к зиме…
Куда там! Наказ есть наказ.
По всем дворам суета, все норовят поймать своего порося - и в сетку. "А то еще и за рогатый скот примутся", - ворчат женщины.
Мама была председателем колхоза. Вернулась из Краснодара, а тут такое.
- Кто распорядился? - спросила она.
- Из района прискакали, - сообщила Дурка.
- Кто такие?
- Бэба Григорий, Кузьма Хуецкий и Хыдыный Тимоха.
Крыть нечем. Кому-то помощь понадобилась. Значит, поможем.
А вечером мы сидим с мамой на берегу Азовского моря, буксирчик ждем, чтоб утром в Ейске на базаре я тюльку продала.
Солнце село, пивнушка в три стола опустела. Мама улыбнулась и показала на соседний столик. Матрос, шатаясь, сел к нам спиной и уронил голову на кулак. Подсела женщина, вытянув к нему шею, что есть силы стала убеждать его, говорить о каком-то флигельке, где можно будет устроиться жить.
- Я буду вспоминать тебя в море, - отвечал он на все, что бы она ни говорила.
Женщина напрягалась, еще и еще страстно сулила своему собеседнику какие-то перспективы.
- Я буду вспоминать тебя в море…
- Смотри, смотри! - Мама положила мне руку на плечо.
Из-за кустов показался красавец казак Еремей. Фуражка в руке, голова опущена, на ней катаются кольца черных кудрей. Кончик шашки скребет береговые ракушки, он не пьяный, просто печальный.
- Ерема, - шепчет мама. - Свою подружку ищет.
Тут и она, Дурка, появляется из-за кустов. Села за свернутый канат. Ерема опустился на освободившееся место напротив матроса. Тот, не заметив смену собеседника, сказал погромче:
- Я буду вспоминать тебя в море.
Едва сдерживая хохот, мы пошли к буксиру. Устроившись возле чьих-то коленей, я проводила взглядом любимую фигурку своей мамы. И, глядя на воду, вспомнила вчерашнюю перепалку в правлении между Еремеем и Дуркой.
Атаман негромко постучал по столу и призвал утихомириться.
- Цыть, дамочка! Еремей, гутарь дальше!
- Ну, пошли мы на обрыв отдохнуть. Сели культурно. "Ера, мине холодно", - заявляет. Я снимаю китель, собрался накинуть ей на плечи. А она как с цепи сорвалась! Ка-ак схватит за грешное тело, я чуть не крикнул… Ну, не стерпел и врезал ей по первое число…
Дурка все это время придерживала марлю на правой щеке, а тут забыла - с синим подглазником и вздутой щекой кинулась в наступление.
- Ось послухай, батько! Послухайте, люди добрые! Усе пошли на кладбище. Мы тоже с Еремеем. Бес попутал - хлеба забыла взять. Все взяла - и закуску, и раки взяла. Сами знаете - поминальная. Ну, он и пошел до соседней могилы хлеба взять. А там эти блидя сыру купили, стали его угощать. - Сыр, замечу, в те времена был редким лакомством. - Жду-пожду… Уже и рюмочку выпила - сердце чуть не лопается, а его чуб все ветерком колышет и колышет. Уселся - и ни с места! Я и дернула с кладбища, аж тырса загорелась. В сарае поплакала, потом заснула как убитая. Тут он и является. Позвал на обрыв для примирения… Ну, там я не сдержалась, истинный бог…
Дружный смех.
Атаман достал кисет, скрутил цигарку. Встал.
- Цыть! Не затем я вас позвал. Поважнее есть дело.
Все затихли.
- Так, Мешкова, назначаю тебя в гурт на Москву, - обратился он к Дурке. - Поедешь с делегатами района на получение грамоты нашему колхозу от товарища Калинина. А когда - скажу.
И вот как-то ранним утром атаман стукнул Дурке в окошко.
- Бери документы - и в правление.
- Якие документы? У меня нема. Паспорт у колхози.
- Метрики, свидетельство…
Он ушел, а она быстренько сполоснулась, причесалась в момент - и уже на табуретке перед ним в правлении. Тут же и председатель, и парторг.
- Юбка черная есть?
- Есть.
- А кофточка белая?
- Есть, батько, прошвой вышитая.
- Шаль хорошая есть?
- Трошки потертая.
- Жинка моя принесет хорошую.
- Благодарствую.
- Завтра верхи (верхом) двинемся. Коня смирного дам тебе - и в район.
Дурка струхнула от незнания ситуации, но сработало "как все, так и я".
Так мы и жили: не дослушав как следует задания, кидались выполнять.
Приехали в Москву. Целый день они потели в одном из залов Кремля, зажатые охраной… Колхозы все шли и шли… Выкликали области, районы, деревни, станицы… Наконец наши услышали: ""Мировой Октябрь" Кущевского района". Как на подбор, казаки и казачки пошли по ковровой дорожке. Аплодисменты. Красиво прошли, будто пританцовывая. Взгляды устремлены на лесенку, по которой будут подниматься. Стали подходить к сцене. Калинин улыбается, ждет, держа грамоту в руке. Поздоровался за ручку со всеми. Его улыбка была мятая и усталая, а наших распирал восторг. Дурка не просто подала руку Калинину, а и встряхнула ее как следует. В зале негромкий смешок.
- Идите назад, - шипели незнакомые люди. - Возвращайтесь…
Ну, наши с достоинством пошли к лесенке, чтоб спуститься со сцены.
И тут произошел исторический казус, о котором долго потом вспоминали в селе. Дурка подождала, пока все спустятся, и твердой походкой вернулась к центру сцены, минуя Калинина. Все изумленно замерли. А она подняла правую руку и крикнула:
- Товарищи делегаты! От имени нашего колхоза про-си-мо нас обложить хоть каким-нибудь налогом!
Тут она низко поклонилась с особым казачьим шиком: выставила ладонь и дотронулась ею до пола. Выпрямилась, поаплодировала залу и гордо пошла к лестнице. Раздалось несколько неуверенных хлопков. Никто не знал, как реагировать на эту незапланированную выходку. А Дурку окружили "вежливые", взяли под руки и проводили в комнату, где молча пили чай с баранками растерянные станичники.
- Дурка ты, дурка, - ласково оценил Еремей ее поступок.
Так и стала она с тех пор не Шуркой, а Дуркой - уж очень подходило это имя к ее безотказному до дури характеру.
Много лет подряд эту байку про поездку в Москву у нас пересказывали, присочиняли, но из истории своего села не выбросили.
Найдется ли сейчас такой человек, как Дурка, чтоб бежать выполнять наказ, не дослушав, не поняв его содержания?
Часть VI
Сцена - лекарь и друг
Спасибо зрителям
Телефон сегодня раскричался не на шутку. Бывают дни спокойные, а бывают и, наоборот, такие, что, когда стелешь на ночь постель, с надеждой думаешь, что, может, завтра потише будет.
- Нонна! Ты хорошо меня слышишь? - Это Зея, моя подружка из Тбилиси. - Здравствуй, это я.
- Здравствуй, Зеечка, дорогая!
- Завтра подойди к шестому вагону. Я послала сулугуни, зелени, винца и пышек.
- Ну зачем? Мы живем нормально. Приспособились. И какая может быть зимою зелень?
- Что?
- Приспособились, говорю. А вы как там? Говорят, у вас с продуктами плохо.
- Да, но мы тоже перестроились, то есть приспособились, и вообще, не твое это дело.
Она бросила трубку, а может быть, разъединили. Ох, грузины! Что за люди!
Вспомнилось, как выступала я у них во Дворце культуры. Зал плотно набит зрителями. Концерт идет академически-торжественно. И вдруг объявляют меня. Я выхожу и чуть не сбиваюсь с намеченного пути к микрофону. Весь зал встал - стулья затрещали, как грома обвал, - зааплодировал. Это получилось быстро и неожиданно. Я стояла в растерянности, сдерживая слезы. Ведь грузин, я приметила, так просто со стула не встанет. Только если перед стариком, перед отцом, матерью. А здесь стояли все - и пожилые, и совсем молодые. Еле-еле остановила зал. Такая теплота шла от зрителей, такой восторг! Это значит, что вожди будут разделять Россию и Грузию, а мы, простые люди, никогда не смиримся с отчуждением, всегда будем родными друг другу.
Потом пошли, положили цветы на могилу Бори Андроникашвили - сына Пильняка. Его сынок Сандрик - точный портрет отца.
- Я не Сандрик, я уже Сандро!
Действительно, ведь он уже закончил киноинститут в Тбилиси. Красивый и по-особенному, по-грузински, добрый.
Не успела погрустить о Грузии и грузинах, как снова звонок телефона.
- Нонночка Викторовна! Здравствуйте! Это Иветта Федоровна.
- Здравствуйте, Иветта!
- Только не отказывайтесь, умоляю!
- Что такое? - бурчу недовольно.
Конечно, мы попали впросак с этой перестройкой. Были какие-то деньги - вырвали из рук, облапошили без спросу. Приходится подрабатывать. Несмотря ни на что - ведь давление мое уже не всегда бывает "на месте", как прежде. Я и сверстники мои стали зависеть от разных атмосферных явлений, магнитных бурь… Бывает и так, что валидол под язык - и на сцену. Смотришь, раздухарилась, разогрелась и будто здорова - отпустило. Чувствуешь себя семнадцатилетней. Скорей, скорей домой! Там таблетку коринфара - и в койку, чтоб эта нахлынувшая молодость не обернулась чем-то совсем уж плохим. Сколько раз бывало и так - наутро после подобного омоложения совсем скверно себя чувствуешь. "Последний раз, последний раз, - говорю себе, - больше не поеду, хоть убейте!"
- Вы меня слышите?
- Слышу, слышу! Что там?
- Тут такое! Соревнования!
- Соревнования? А я-то при чем? Соревнования… - Ох, не на ком зло сорвать! Не хочу ничего. - Да я у вас уже была.
- Ой, ой, Нонночка Викторовна, общественность города и слышать не хочет о другой кандидатуре.
- А что надо?
- Как обычно, творческий вечер.
- Для кого?
- Для всех. Молодежь съехалась со всего Советского Союза, то есть - Эс-Эн-Ге. Со всех республик до одной…
- Мне только спорта не хватает!
- Да все будет хорошо, все путем.
Обе замолчали, и она поняла, что я начинаю склоняться к согласию.
- У меня завтра поезд из Грузии, посылку послали, понимаете?
- Утром?
- Да.
- Отлично! Я пошлю нашего водителя в Москву, он переночует там, утром съездите на вокзал. Саша. Вы его знаете. Что ему семьдесят кэмэ!
- Да нет… Зачем так уж?.. Я сама утром съезжу на вокзал.
- Прекрасно. Он подрулит к вам в три. Начало в пять.
- Ладно.
- Миленькая Нонночка Викторовна! Целую вас! До встречи. Тут есть одно предложение… Но - на месте…
- Нет, нет! Хватит, Иветта.
В сердцах положила трубку на рычаг: навыступались мы все бесплатно за всю свою жизнь. А теперь, когда стали платить, сил не всегда хватает.
Утром поплелась на вокзал. Поезд опаздывал. Я нервничала. Но вот он подплывает к перрону, я увидела взмах флажка, будто матрос сигналил - SOS подавал с корабля. "Шестой вагон", - догадалась.
- Нонна, Нонна! - зычно кричала грузинка.
- Иду, иду! - смеялась я.
- Не суетитесь, - приказала она напирающим пассажирам и встречающим. - Нонна, вот видишь?
Она, кряхтя, выставила тот еще баул, коробку с нешутейным весом. Хорошо, я с коляской пришла - знаю эти "небольшие посылочки" из Грузии.
Поцеловала в щеку проводницу, подарила фотографию с автографом, и мы с нею прикрепили посылку к коляске веревкой. Спасибо тем, кто придумал эти каталки - никакой тяжести не чувствуешь, хоть мизинцем вези. Прикрылась темными очками, косынкой во избежание взглядов сочувствующих: "Как, без мужика и без "мерседеса"?!"
Бывало и такое: из больницы выпишусь и поглядываю - с кем бы выйти. Никогда не сообщала никому о своей выписке. Люди на работе. У братьев и сестер - дети, семья, заботы. Однако очень важно, как выйти. Все поглядывают: что да как, кто встречает, в чем одета. Один раз пристроилась к молодой паре. Муж приехал за любимой женой на машине, с большим букетом цветов. Я "под чужим флагом" шикарно подкатила к Театру киноактера и взяла на проходной ключ от квартиры, оставленный сыном, который уехал на гастроли. "Мордюкова явилась с красивым мужчиной и охапкой цветов", - так говорили потом.
…И вот приезжаю с посылкой домой. Саша уже подпирает подъезд.
- Ох, Саша, еще и двух нет! Шустрый ты!
Он закрывает машину и берет мой груз.
- Ого! - крякнул. - Кто-то постарался неслабо.
- Из Тбилиси. Ты раскурочивай посылку, а я соберусь, и кофейку выпьем.
Вскоре помчались мы по Подмосковью. Дороги неплохие, а где так и очень хорошие. Все в инее.
- Ох, Нонна Викторовна! Не отпустят вас сегодня.
- Не пугай! Что за намеки? Знаешь, что лошадь мечтает о конюшне, а актер об уединении?.. Понял?
Люблю ездить на легковой машине, люблю дорогу - нервы успокаиваются. Я смирилась с неизбежным. По накату пошел творческий вечер. За кулисами поймала Иветту.
- Иветта, говори, что надумала.
- Потом, потом! Я побегу насчет стола.
Слышу - знакомая музыка из фильма "Председатель". Зал загудел - это я в задранной ночной рубашке слезаю с печки. А чего? Кругом секс, свобода нравов. Шучу, конечно. Не гожусь я для порнографии. Колхозная коровушка, да и только. Все равно аплодисменты. И фильм хороший, да и я там сыграла неплохо. Встык идет фрагмент из "Женитьбы Бальзаминова". Там богатая тетенька сильно любви хочет и мнет у забора бедного Мишеньку - Вицина.
- Мне бы домой, - мяукает он.
Но куда там! Попался!
За эту небольшую роль я была удостоена престижной премии - братьев Васильевых. Вместе показывать фрагменты из разных фильмов - это наша хитрость: дескать, видите, какие разные роли играю. Еще немаловажный сюрприз - мой выход на сцену. Аплодируя, жадно разглядывают и меня, и одежду мою, и лицо - ведь видят впервые. Мы умеем себя приукрасить для сцены, чтоб не быть похожими на то, что показано с экрана.
Вижу, несколько рядов заняты спортсменами. Теперь пусть хоть съедят меня с солью - мне стало хорошо, тепло. Недовольства, раздражительности как не бывало. Сцена - наш лекарь и друг; я стала добрая, веселая, заводная и простодушная. Приятно думать, что трудилась на съемках на совесть, и теперь хоть какой фрагмент выбирай - не стыдно.
- Банкет, Нонна Викторовна.
- С этими пацанами - "иностранцами", спортсменами?
- Боже упаси! С ними вы познакомитесь завтра.
"Так, - думаю, - арестовали, как хотели!"
Иветта холодными пальцами жмет мой локоть и ведет на этаж выше. Тут представители города. Рассаживаемся вокруг стола. Хочется есть, еда красочная и разнообразная. Ткацкой фабрике исполнилось аж восемьдесят лет. Рюмочку выпила. И сцена, и банкет вернули мне бодрость. Как на сцене ни старайся, второе отделение, застолье, тоже на мне. Все ждут, что и как скажу, ждут каких-то особенных рассказов об особой, по их мнению, столичной жизни. Глянешь на какую-нибудь хорошенькую "курочку" и позавидуешь: как ей легко - отдыхает в полном смысле этого слова, ест, пьет, кокетничает. Грянула танцевальная музыка. Вот хорошо, потанцуйте, дорогие, а я отдохну, расслаблюсь. Что это? Иветта уже стоит в шубе и держит в руках мою.
- Господа хорошие! Гуляйте до утра, а Нонна Викторовна устала. Тем более ей завтра рано вставать.
Не успела оглянуться, как я - у Иветты в гостях. На кухне за столом нас трое - хозяйка, ее сын Витя и я. Парень высокий, крепкий, с доброй улыбкой. Оказывается, у Иветты дело ко мне. Вернее, дело не у Иветты, а у Виктора.
- Ну пусть он сам скажет.
- Он не только скажет, но и покажет на буере.
- На буере?
- Не пугайтесь. Послезавтра международные соревнования.
- А я при чем?
- Витя обещал пацанам - покатать вас, чтобы все увидели кинозвезду на буере. Сфотографируйтесь с ними.
- Какой позор!
- Нонночка Викторовна, это честь, а не позор. Я вам все расскажу об этом виде спорта.
- Я в сто раз больше вам расскажу. У нас на Азовском море еще не такие буера.
- Они одинаковые, - вставил Витя.
- Почему тетка должна с пацанами кататься?!
Кончилось дело тем, что меня все же уговорили. Завели будильник. А для меня раннее вставание во все времена было высшей мерой наказания: коленки дрожат, в глазах "песок", все идет наперекосяк. Напяливаю спортивное, буерное, обмундирование, Витя помогает, Иветта тоже. Я хохочу, и они за мной. Смех - мой спаситель, я приободрилась, повеселела, и мы почапали.
Идем, идем - никаких буеров и никакого льда.
- Ну и что же дальше?
- Сейчас, сейчас… Давайте я вас возьму на руки, - предлагает Виктор.
- Еще чего, ты совсем уж того!
И вдруг неожиданно за углом амбара открывается огромная театральная сцена: бесконечный, уходящий к горизонту лед, и на нем подковообразно застыли паруса и их капитаны. Все напоминало визит вежливости - молодежь улыбается и торжественно ждет. Я видела этих ребят вчера со сцены. Подтянулась, спину выпрямила. Витин буер стоял у берега в центре. Он предложил мне "засунуться" или "вставиться" так, чтоб только голова торчала. Бесцеремонно дергает меня за плечи, поправляет что-то на мне, укрывает как следует, закрывает шалью лоб.
- Голову не поднимать! - с улыбкой командует и демонстрирует, как от движения паруса перекладина может сильно ударить.
- Может быть, не надо? Ну его к черту, Витя! Я боюсь.
- Все будет о’кей!
Смотрю, остальные паруса как корова слизала - мы одни. Он что-то сделал, и мы полетели, как в самолете. Скорость очень большая. Сердце замерло, сперва от страха, а потом от наслаждения. Вдруг откуда-то брызги с шумом.
- Это полынья, - пояснил Витя.
Парус, а значит, и перекладина мотались перед моим лицом влево, вправо…
- Не холодно?
- Нет, хорошо, Витя! Хорошо! А другие где?
- Они за нами.
- Едут?
- Идут… Как надоест - скажите.
- Гоняй, Витя, сколько влезет. Хорошо!