Захар не успел выключить аппарат, как совсем рядом разорвался зенитный снаряд, будто где-то рядом топнул детский шарик. Мотор дрожал и стал давать перебои.
Летчик попытался выскочить из опасной зоны. Набрав скорость за счет потери высоты, он пристально всматривался вниз. Линия фронта рядом. Но как дотянуть до нее? Хотя бы сесть на нейтральную полосу. А высота все падает и падает.
Стрелка высотомера замерла на нуле. Выпускать шасси или же садиться на "брюхо"? Аэрофотоаппарат при посадке на фюзеляж будет смят. Летчик энергично двинул рычаг выпуска шасси вперед, затем выключил магнето и повел самолет на посадку.
Машина чиркнула колесами о землю, раза три подпрыгнула, чуть пробежала вперед и остановилась.
- Кассеты! - мелькнуло в голове.
Хитали тотчас бросился под фюзеляж, чтобы разрядить фотоаппарат. С непривычки не так просто выполнить эту несложную работу. Наконец, все сделано, но Хитали не покидает самолет, еще и еще раз осматривает машину. Жаль расставаться с ней.
Неожиданно послышалась автоматная очередь. Человек пять-шесть в зеленых мундирах частыми перебежками спешили к севшему самолету. Истребители прикрытия, по-видимому, заметили вражеских солдат и всей силой огня обрушились на них. Кое-кто из фашистов упал замертво, остальные залегли. Положение осложнялось.
Тем временем самолет ведомого выпустил шасси и со снижением пошел на посадку.
Хитали встрепенулся, услышав до боли знакомый рокот, он отличил бы его в гуле тысячи других. Это ж Савельев, его летчик!
Он качает крыльями, энергично снижается, видно, намереваясь сесть поперек окопов. Но это невозможно: вон какие щели, сразу скапотирует. Хитали начал энергично махать планшетом - нельзя, уходи!
Самолет пронесся над головой и развернулся под девяносто градусов. По нему уже палят зенитки. Но вот "Ильюшин-2" проваливается за высоткой. Что с ним?! Сбили? Опрокинулся?
И вдруг на высотке показывается остроносый самолет со сверкающим диском винта. Значит, сел! Рулит. "Ильюшин" внезапно разворачивается, чудом задержавшись на краю окопа.
Стараясь не терять ни секунды, Хитали вместе с кассетами бежит к севшему самолету. Сердце в груди чуть не выскочит.
Откинув фонарь кабины, Савельев машет рукой что-то кричит, но Хитали видит только открытый рот летчика и ничего не слышит.
Мучительно долгими кажутся эти минуты. Хитали все время думает о том, удастся ли взлететь, ведь кругом изрытая земля.
Самолет Савельева разворачивается, и Захар видит за кабиной летчика открытый люк, где он должен будет укрыться со своим грузом. Лишь бы успеть! Сумеет ли Савельев продержаться? Захар не спускает глаз с самолета, ему все время казалось, что он вот-вот уткнется в окоп или траншею.
Начала бить прямой наводкой артиллерия. Взрывы вздымали черные столбы пыли. "Еще один залп, пронеслось в сознании Хитали, - и самолет разлетится в щепки". Поднятая от рвавшихся снарядов пыль обдала лицо летчика. Вокруг потемнело. Зашаталась земля. Хитали, припав к земле, замер на месте.
Фашисты, строча из автоматов, спешили к севшему самолету. Те, кто был поближе к машине, уже бросали гранаты, которые, к счастью, рвались, не долетая до "ильюшина".
Минуты две Захар лежал не шевелясь. Затем, высунувшись из воронки, осмотрелся вокруг. Самолет находился от него в двадцати метрах, а то и меньше. Он не помнил, сколько раз поднимался и падал на невспаханном поле, сколько натыкался на отвалы рыжей глины брустверов. Раз десять хватался он за тощие пучки ковыля и вместе с ними сползал в воронку. Совсем обессилев, лежал на раскаленном суглинке и смотрел, как жухлый кустик "куриной слепоты" сорил семечками, а ветерок пересчитывал черные маковки. Так и подмывало вскочить на ноги, подняться во весь рост, ринуться к самолету. Но как подняться? Опять ударила артиллерия. Один снаряд разорвался совсем рядом. Дохнуло в лицо гарью. Летчик прильнул к земле. Поднял голову - краснозвездный самолет совсем рядом. Вокруг него рвутся снаряды, падают мины, а он кружит между воронками, не прекращая стрельбы из пушек и пулеметов.
- Командир! Товарищ командир!
Хитали бросился к плоскости и прижался к иссеченному осколками фюзеляжу, подняв правую руку, чтобы ухватиться за открытый фонарь кабины. Пытаясь перекинуть сумку с кассетами в люк, он судорожно цеплялся левой рукой за борт кабины. Затем прыгнул за борт сам. Теперь скорее взлететь!
Минуты полторы-две "ильюшин" петлял между дорогой и линией фронта по изрытой калмыцкой земле, так и не рискнув начать взлет по прямой. Каждый толчок колес, каждый поворот самолета отзывался в сердце Хитали. Проходило время, но самолет продолжал оставаться на земле.
Самолет рвется вперед, а летчик продолжает сдерживать машину тормозами. Самолет вздрагивает, то и дело наклоняется вперед, того и гляди - чиркнет винтом о землю.
"Возьми, не пожалеешь", - всплыли в памяти Захара слова Выдрыча о Савельеве. Нелегко это сделать - сесть на боевом самолете вблизи переднего края, на территории, занятой врагом. Еще труднее осуществить взлет под непрерывным артиллерийским огнем.
К счастью, подключилась наша артиллерия, она заметно ослабила огонь вражеских батарей и заставила залечь перешедших в атаку фашистов. "Ильюшин" исколесил добрых полкилометра и, наконец, выбравшись на сравнительно ровную площадку, на виду фашистов взмыл в воздух.
Летели на малой скорости - ни щитки, ни шасси Савельев не смог убрать: снарядом перебило систему. В суматохе пошли вдоль линии фронта. Гулко застучали "эрликоны". Савельев маневрировал, как мог.
А тем временем на аэродроме все ждали возвращения воздушных разведчиков. С момента взлета прошло более двух часов; все понимали: ждать больше нечего, однако не расходились.
Около командного пункта стоял комиссар Выдрыч. Никогда я не видел такого сумрачного, отсутствующего лица. Казалось, Иван Георгиевич ничего не видел и ничего вокруг себя не замечал.
Вдруг все хором закричали:
- Летит!
- Ракеты! Зеленые ракеты!
Вот уже самолет зарулил на стоянку. Из кабин вылезают двое - Савельев и Хитали. В воздух летят планшеты. "Ура!" - кричат все и срывают с головы шлемофоны.
Выдрыч как-то сразу помолодел, заблестели глаза. С распростертыми объятиями встречает он необычный экипаж.
- Товарищ майор, задание выполнено, - начал свой доклад Хитали.
Глядя на измученное лицо Захара, я невольно думал: "Сколько минут пришлось им пробыть по ту сторону фронта, с глазу на глаз с врагом? Кажется не так уж много - четверть часа. А чтобы пережить это, человеку надо обладать очень многим".
VI
Привычка вставать засветло выработалась у Захара еще в Михайловке. Там надо было вставать с первыми петухами и менять место укрытия. Наташа, встававшая еще раньше, приходила за ним и вела его в более надежное место.
Эта привычка очень помогла Хитали, когда, прибыв, на Сталинградский фронт, он стал заместителем командира эскадрильи. У него сразу появилась масса новых забот. Замкомэска должен быть готовым не только временно заменять командира в его отсутствие, но и взять на себя постоянное управление подразделением, опираясь на накопленный опыт, умело выполнять широкий круг обязанностей. Предстояло водить группы штурмовиков в бой, личным примером показывать, как надо бить врага. Да и текучка захлестывала. Работа с людьми - сложное дело. Дни были заполнены до отказа.
Вот и сегодня, помимо боевого задания, вон сколько предстоит дел! Будет заседание парткома, а он неизменный его член, затем надо написать представление на младшего лейтенанта Савельева, побывать на комсомольском собрании.
Устроившись за небольшим дощатым столом при свете коптилки, Хитали склонился над чистым листом бумаги. Писал он неторопливо, внимательно перечитывая написанное. Он понимал, что Савельев совершил подвиг, но какой мерой его оценить?
"Нужно представить к ордену Ленина, - решил Хитали. - Комдив подпишет. Да и комиссар поддержит". И только после того, как представление было закончено, в сердце зашевелилось беспокойство: не слишком ли несбыточными надеждами обольщает себя? Однако он тут же отогнал эту мысль. "Нет, летчик Савельев действовал по-геройски, и он достоин высокой награды".
Написав представление, Хитали перешел к другим делам. Много еще надо было работать над слаженностью экипажей, звеньев, эскадрильи в целом. Не сразу достигалась согласованность в действиях ведомых в групповом полете. Случалось, некоторые летчики из-за слабых навыков в распределении внимания теряли из виду самолет ведущего, но признаться в этом боялись.
Есть такое понятие в психологии - ложный стыд. Им страдают многие молодые пилоты. Их тревожит, а что скажут на земле? Как смотреть в глаза товарищам? Учитывая это, Хитали добился, чтобы провели тренировку "пеший по-летному". Овладев способами перестроения на земле и закрепив навыки маневрирования в звене, молодые пилоты в значительной мере избавились от психологической напряженности в полете, обрели уверенность в своих действиях.
Вот тогда и утвердилось правило разрабатывать варианты боевых порядков при отражении ударов истребителей противника. Во время подготовки к вылету летчик составляет два-три таких варианта. Конкретная обстановка в воздухе, конечно, могла потребовать иных решений, но предусмотренные способы согласованных действий в значительной мере способствовали боевой активности летчиков, успеху выполнения задания.
На собственном опыте Хитали знал: ничто так не способствует самоутверждению молодого командира, формированию его характера, как поставленная перед ним боевая задача, осуществление которой зависит всецело от его собственной инициативы. Поэтому он постоянно заботился о выучке молодых летчиков, стараясь развивать у них тактическую сметку и закалять волю. Его товарищи Савельев, Пискунов, Колесников изо дня в день совершенствовали технику пилотирования, искали новые способы боевых действий, прислушивались к каждой его задумке.
По разному люди находят свое призвание. У кого-то пробуждается интерес к определенному делу еще в пору юношества, другие познают свое призвание уже в зрелом возрасте. Хитали еще до войны определил свою профессию. Закончив летное училище в 1941 году, он не задержался в тылу и с первых дней Отечественной войны оказался на фронте.
Разумеется, ответственность чувствовал он и летом 41-го, но тогда это была ответственность рядового летчика, неизменно сводившаяся к действиям ведомого. Нужно было выполнять приказ ведущего, не выходя за пределы строго очерченного инструкцией круга обязанностей.
Движимый любовью к летной профессии, стремлением испытать себя непосредственно ведущим, Хитали не всегда придерживался инструкций. В них многого не хватало, чтобы по-настоящему научиться бить врага. У Захара всегда ключом била инициатива. Он группировал вокруг себя опытных и молодых летчиков, обобщал все передовое, новое в тактике действий штурмовиков и внедрял в жизнь.
Незаурядные способности к летному делу, редкостное трудолюбие помогали Захару успешно овладевать искусством боя и обучать этому искусству молодых летчиков.
Война требовала от летчиков упорства в достижении цели, отваги, готовности идти, если потребуется, на оправданный расчетами риск. Я не раз слышал, как Хитали негодовал: почему некоторые летчики в бою безынициативны, почему действуют однообразно, только с бреющего, чтобы создать шум? Действительно, в бою, когда обстановка осложнялась, когда чаша весов колебалась, верх одерживал тот, кто наряду с отличной техникой пилотирования обладал мастерством в стрельбе и бомбометании, кто применял новые тактические приемы, был инициативнее врага.
Захар со стоянки уходил последним, а приходил первым. Выслушает рапорт, произнесет свое неизменное: "Ну как тут, порядок?" и пойдет с дежурным к самолетам. Остановится, поговорит с авиаспециалистами, случается, огорченно скажет:
- А говорили - порядок. Порядок тогда, когда все самолеты готовы к вылету.
Затем непременно заглянет в землянку эскадрильи, прислушается к часам-ходикам. Здесь они тикают вовсе не так, как в поселке. Не идут, а бегут и вечно всех подгоняют. Здесь они жадные: ни одной минуты даром. Здесь они строгие: учат не отступать от назначенных сроков. Никакие другие часы не могут так научить ценить время, как эти - эскадрильские.
Наступает нужный час, и Хиталишвили подает своей эскадрилье команду: "По самолетам!". Взревев моторами, "ильюшины" мчатся на взлет.
Захара всякий раз волновал первый утренний боевой вылет. Он быстро взбадривает расслабленное за ночь тело, от ощущения легкости невольно ширится грудь, и Хитали с удовольствием вдыхает пропитанный бензином и маслом горячий воздух.
Перед вылетом в землянку обязательно заходит капитан Чернов, комэск. Он заводит с летчиками разговор о красоте волжских мест, восторженно вспоминает Астрахань, где долгое время жил. Слышатся шутки, смех. И только Хитали видит, как пристально вглядывается комэск в лица летчиков, пытается узнать, не слишком ли волнуются они перед предстоящим боем. Ведь сидеть в кабине самолета, когда рядом рвутся зенитные снаряды, - удел не для слабонервных.
- Еще раз проверьте подготовку летчиков, - приказывает комэск.
- Все будет в порядке, - заверяет Хитали, провожая капитана на стоянку.
Он хорошо знает свою эскадрилью. Здесь подобрались люди многих национальностей, различные по характеру и темпераменту. Но как они удивительно похожи друг на друга! И не потому, что обычно ходят все вместе, эскадрильей. Не потому, что у них одинаковые комбинезоны и летное снаряжение. Нет! Они похожи прежде всего своей высокой идейностью, страстным желанием бить врага.
В авиации есть такое понятие - "готовность". Под этим подразумевается время, нужное для того, чтобы машины взлетели на выполнение задания. Как сократить это время, - вот над чем часто задумывается Хитали. Ведь нередко полк вылетает по вызову с передовой. И тут каждая минута промедления может пагубно сказаться на исходе боя. Запоздает группа с приходом на цель, глядишь - враг уже овладел опорным пунктом, и попробуй теперь его выбить оттуда.
Хитали всегда старался добросовестно, в полную меру сил и способностей выполнить свой долг. Такова формула жизни этого летчика. Превыше всех должностей и титулов нес он главное звание коммуниста. И когда молодые пилоты иногда самоуверенно судили о старших, взваливая на них вину за наше отступление, Хитали нередко говорил, что стойкости и убежденности мы должны учиться у них, воинов 41-го. Это были преданные, не знающие сомнения бойцы и их стойкость, мужество помогли вам - и старым и молодым - не только остановить, но и поставить на краю пропасти фашистскую армию в битве под Сталинградом.
VII
…Когда младший лейтенант Савельев открыл дверь землянки, майор Выдрыч сообщал сводку Совинформбюро.
- Разрешите присутствовать? - спросил летчик.
- Присутствуйте, товарищ младший лейтенант, ответил сухо комиссар и, взглянув на часы, вил: - Вы опоздали на четверть часа, а это, поверьте мне, не к чести летчика.
Савельев смутился и, торопливо отыскав свободное место, бесшумно присел на нары.
Никто из летчиков, казалось, не обратил внимания на происшедшее, и только Хитали понимающе, едва заметно улыбнулся. Отыскав взглядом закусившего губу Алексея Савельева, он тихо, только для него одного, сказал: "Повезло нам, Алеша: наш комиссар научит нас ценить время".
С началом боевого вылета комиссар был на стоянке. Техсостав работал с огоньком, а Выдрыч стоял поодаль, посматривая на часы. После взлета подошел к инженеру полка, потер в коротком раздумье переносицу:
- Огорчать вас не хочется, и душой кривить не могу, - начал он, и внимание техсостава обострилось.
Затем Выдрыч быстро и точно сделал замечания:
- Подвеску бомб производили без соблюдения техники безопасности, дозаправка горючим производилась медленно, к тому же с неоправданной потерей бензина. Всю стоянку залили горючим. Первая эскадрилья взлетела после сигнала через три минуты, а вторая - через семь. А все потому, что не научились ценить время!
Когда после возвращения с боевого задания усталые летчики с наслаждением курили, на стоянке вновь появился комиссар.
Справившись о выполнении боевой задачи, Выдрыч не удержался, сказал: сказал:
- Молодцы! Хорошо взлетели, быстро собрались организованно отошли от аэродрома. А вот вторая эскадрилья, - комиссар помедлил какое-то время, затем докончил свою мысль: - не цените элемент времени. А жаль!
- Хитали появился над целью на восемь минут раньше. Разве это не показатель?!
- Вот и узнайте, как этого добилась первая эскарилья. Об этом, пожалуй, смогут рассказать Чернов и Хитали. А чтобы достичь таких же показателей, надо "разжигать" огонь соревнования. В боевых условия это очень трудно. Но нужно пытаться. Бот вы, Вавилов, скажите, что если группа штурмовиков опоздает хотя бы на одну минуту с атакой? - спросил Выдрыч инженера эскадрильи.
Вавилов вспыхнул. Недоумевающе пожав плечами, он ответил:
- Я, право, удивлен вашим вопросом. Одна минута и та возводится в степень…
Комиссар помрачнел, потер переносицу и снова заговорил:
- С одним из близких мне летчиков в начале войны произошел скверный случай. Выбросить десант было приказано в 11 часов 00 минут, а он опоздал. Когда же выброска произошла, к этому квадрату подоспели фашисты. Десантники были сброшены на марширующие части немецких войск и не выполнили поставленной задачи. Многие из них поплатились жизнью. Вот что значит минута в боевой обстановке.
Вскоре полк вызвали по тревоге. Хитали дал команду технику самолета:
- Запуск!
Закрыт фонарь. Рука привычным движением нащупывает тумблеры на приборной доске кабины, открыт кран "Воздух". Винт дернулся с места, раздался знакомый звук мотора, переходящий в рокочущий мощный гул.
Техник убирает упорные колодки из-под колес, понятным для летчика жестом дает сигнал на выруливание.
Величаво, будто гигантские литавры, грохочут двигатели штурмовиков. На какое-то время, прежде чем взлететь, ведущий останавливается на старте. Еще один внимательный взгляд влево, вправо перед прыжком в опрокинувшуюся над аэродромом, залитую солнцем бездонную голубизну.
Стартер взмахнул белым флажком, и самолет словно срывается с катапульты, мчится вперед. Спустя несколько минут после того, как группа собралась в колонну звеньев, с высоты доносится затухающий гул моторов. Самолеты уходят на запад.
В динамике наземной радиостанции, откуда ведутся переговоры с ведущим, слышится знакомый баритон:
- Группа в сборе. Иду на выполнение боевого задания.
Взволнованные авиаспециалисты долго еще стоят без движения, глядя в сторону удаляющейся группы штурмовиков. На аэродроме воцаряется тишина. У самой кромки аэродрома, раскачиваясь на ветру, приглушенно шепчутся молодые березки. Буйствует вокруг летнее разнотравье, всюду розовеют головки дикого клевера. Будто подвешенные колокольчики, неумолчно звенят в небе жаворонки.
Тридцать минут полета - и пейзаж меняется. Замелькали по сторонам озера, вокруг простирается рыже-желтая неохватная степь без единого намека на жизнь.