Продолжение романа "Лубянка, 23".
От автора: Это 5-я часть моего затянувшегося "романа с собственной жизнью". Как и предыдущие четыре части, она может иметь вполне самостоятельное значение и уже самим своим появлением начисто опровергает забавную, однако не лишенную справедливости опечатку, появившуюся ещё в предшествующей 4-й части, где на странице 157 скептически настроенные работники типографии изменили всего одну букву, и, вместо слов "ваш покорный слуга", получилось "ваш покойный …" <…>
…Находясь в возрасте, который превосходит приличия и разумные пределы, я начал понимать, что вокруг меня появляются всё новые и новые поколения, для кого события и годы, о каких пишу, не намного ближе и понятней, чем время каких-нибудь Пунических войн между Римом и Карфагеном. И, значит, мне следует, пожалуй, уделять побольше внимания не только занимательному сюжету и копанию в людских душах, но и обстоятельствам времени и места действия.
Содержание:
Об авторе 1
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ 1
ГЛАВА 1. Трое в одном купе (не считая четвертого). Воспоминания эмбриона. Я подслушиваю чужой разговор. Дневниковые записи Саньки: "Как он ездил в командировку". ШахмурзАне верит в алмостЩ 2
ГЛАВА 2. Опять недовольное ворчание по поводу литературных дел. Детское издательство заглаживает свою вину. Рессоры "Эдика" прогибаются, но выдерживают. О проблемах плоти: распутство по уважительной причине. О "царапинах" дружбы и совсем немного о ревности… Вынужденный перерыв в повествовании… "Сюита памяти"… Кстати о Фолкнере… 6
ГЛАВА 3. Поверка личного состава. Брачный сезон (Миша, Артур, Алик, Игорь, Жанна, далее везде…). О двух Яблочковых и об одном Гургене. Ещё не… Я становлюсь "четыреста седьмистом". Секретный сотрудник гондурасской разведки. Страсти по Иву Монтану. На авансцену выходит Полина. "Её командировка, или все мужчины одним… мазаны" 11
ГЛАВА 4. Калерия, дочь Максима, и "Орлёнок" Лёня. Появление отечественного варианта Кандида, когда-то описанного Вольтером. Эпизод с диктофоном. Дом Детской Книги и его обитатели. Та, кто напоминает неких красивых женщин, и её муж Дима с "лакмусовой" фамилией. Цепочка из хороших людей. Наше незаконное проживание в городе Батуми, где Римма устанавливает тишину, необходимую мне для творческой работы. О Шехерезаде 20
ГЛАВА 5. День рождения Полины. Очень много литературных критиков и всего одна "Крошка". Краткое воспоминание об учебнике по географии. Моя "лаборатория" в Жуковском и задушевное объяснение с самим собой и с читателем. Поэт Яков Штернберг и снова о переводе стихов. Кандид попадает в больницу (эпизод 2-й). Дача на Клязьме и попутные воспоминания о двух семьях, о школе, об институте. В Серебряном Бору (рассказ со множеством многоточий) 25
ГЛАВА 6. "Если взялся метить атом…" Музей частушек имени Ю. и Ю. О Капе и об эстетике секса. Неожиданное появление Володи Чалкина. Мой виртуальный "базар" с неким "лОпэсом". Чалкин-младший и его одноклассник Вася, исповедующий "ахИмсу". Случай на Савёловском. Митя и Максим Горький 33
ГЛАВА 7. Нескладная попытка разделаться с "измами" в литературе и прочая воркотня, в том числе на весьма серьёзные темы. Две Ахматовых. Повторение уже пройденного в 40-е годы. Нечаянная радость, и в связи с этим - о достоверности при переводах стихов и прозы. О писателях-арестантах (в том числе, о школьнице Лене). Великий танцовщик Махмуд Эсамбаев выручает нас с Юлием. И ещё об одном хорошем человеке - Жоре Ладонщикове. Мы с Юлием начинаем раскусывать "Орешек" 38
ГЛАВА 8. О "непорочном зачатии" Орешка и связанные с этим рассуждения. О детстве "Кандида". Немного больше о голубоглазой актрисе Елене Павловне и её семье, о копне сена в Крюкове и о покровителях или патронах… И всё-таки: пытливость подлинного литератора или обыкновенная тяга к распутству?.. 43
ГЛАВА 9. Виолетта, но не поёт. Напасти психоанализа. Ингмар Бергман - моё второе (или третье) "я". Володя и Регина. Развожу демагогию… "Строки судеб" 48
3. СТРОКИ СУДЕБ 51
ГЛАВА 10. Москва - Махачкала и обратно. ТомИла и капитан Врунгель. Журчащий гостиничный номер под бдительной охраной и о разновидностях литературного перевода. О том, кто отменил ради нас запрет на водку и к кому во дворец мы были званы. Прогулки по Махачкале военных лет… А вы закусывали коньяк солёным огурцом?.. Как я спасал Томилу. Амалдан, молодой тат, и его трансформация. Эх, так и не удалось спеть вместе с композитором Покрассом!.. Об Алексее, развеявшем стихотворную бурю своей прозой 57
ГЛАВА 11. "Дом созидания". Литературный фонд и литературный фон. "Звердом" в Голицыне. Действующие лица (в основном, почтенного возраста) и действующие морды (потому что собаки и кошки). День пожилых женщин. Вторжение Генитальева. Немного о женщине отнюдь не пожилой. Моя первая книга. Переезд на новую квартиру по адресу - улица Черняховского, 4-А. Поездка в город Омск. Петька и его родители. "Провокейшн" и "Цепная реакция". Приглашение на донос… 68
ДВА ПРОИСШЕСТВИЯ 75
ЭПИЛОГ 78
О себе 78
Примечания 79
Юрий Хазанов
Черняховского, 4-А
Только потеряв интерес к будущему, человек созревает для автобиографии.
Ивлин Артур Во
Об авторе
Родился. Учился в школе напротив московского зоопарка. Потом уехал в Ленинград, в военно-транспортную академию. Вскоре - война, которую прошел от Москвы до Вены. После войны окончил московский педагогический институт. Работал учителем в школе, где коренным образом разошелся с директором во мнениях по поводу воспитания учеников, а также своей одежды (синие вельветовые брюки). Это подтолкнуло заняться литературой - сначала переводами (стихи и проза), затем собственной прозой (для детей и взрослых). К настоящему времени вышло 20 книг повестей и рассказов (в России и за границей), сборник стихов и довольно много переводных книг (в основном, с английского).
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
…Если трубный глас Страшного суда раздастся - я предстану перед Ним с этой книгой в руках и громко скажу: "Вот, что я делал, что думал, чем был. С одинаковой откровенностью рассказал я о хорошем и о дурном. Дурного ничего не утаил, хорошего ничего не прибавил. А если что-либо слегка приукрасил, то лишь для того, чтобы заполнить пробелы моей памяти. Возможно, мне случалось выдавать за правду то, что лишь казалось правдой, но никогда не выдавал я за правду заведомую ложь.
Я показывал себя таким, каким был в действительности - презренным и жалким, когда им был; добрым, благородным, возвышенным, если бывал им…
Собери вокруг меня толпу, подобных мне, Всемогущий: пусть они слушают мою исповедь, пусть краснеют за мою низость (вместе со мною), пусть сокрушаются о моих злополучиях… И пускай потом хотя бы один из них, если осмелится, скажет: я был несравненно лучше этого человека…"
(Из "Исповеди" французского философа и писателя Жана Жака Руссо.)
Это 5-я часть моего затянувшегося "романа с собственной жизнью". Как и предыдущие четыре части, она может иметь вполне самостоятельное значение и уже самим своим появлением начисто опровергает забавную, однако не лишенную справедливости опечатку, появившуюся ещё в предшествующей 4-й части, где на странице 157 скептически настроенные работники типографии изменили всего одну букву, и, вместо слов "ваш покорный слуга", получилось "ваш покойный …" Что, в общем-то, вполне соответствует законам Природы, потому как столько, сколько я, нормальные люди не живут.
Но именно сейчас, находясь в возрасте, который превосходит приличия и разумные пределы, я начал понимать, что вокруг меня появляются всё новые и новые поколения, для кого события и годы, о каких пишу, не намного ближе и понятней, чем время каких-нибудь Пунических войн между Римом и Карфагеном. И, значит, мне следует, пожалуй, уделять побольше внимания не только занимательному сюжету и копанию в людских душах, но и обстоятельствам времени и места действия. Что, помимо прочего, я и пытаюсь делать. (А тех, кто и без моей подсказки не путают пока ещё Сталина со Сталлоне, прошу на меня не обижаться.)
Ю.Х.
ГЛАВА 1. Трое в одном купе (не считая четвертого). Воспоминания эмбриона. Я подслушиваю чужой разговор. Дневниковые записи Саньки: "Как он ездил в командировку". ШахмурзАне верит в алмостЩ
1
Смеркается. Уж два часа мы едем,
Уже Ока блеснула, как слюда;
Уже успели надоесть соседям
Вопросами "откуда" и "куда"…
Это начало нашей с моим другом Юлием большой дорожной поэмы, задуманной в пятистопном ямбе, которую мы так никогда и не дописали - ни ямбом, ни амфибрахием.
"Никогда", в данном случае, стершаяся от употребления гипербола, а суровая правда в том, что Юльки давно уже нет на свете, а меня скоро не будет. (И это никакое не преувеличение.)
Но вот слово "соседям" в предпоследней строчке неоконченной поэмы - совершенно явная гипербола, поскольку сосед у нас в купе был всего один, остальные три места занимали мы с Юлием и его сын Санька, который уже несколько подрос с тех пор, как мы с ним познакомились, когда он, сидя на горшке, читал "Мадам Бовари". Теперь он слез с горшка и переключился на Чехова и Пастернака. Даже прочитал одновременно с родителями неизданный у нас в стране роман "Доктор Живаго". Однако честно признался: было скучновато. С чем я вполне согласился, когда через несколько лет тоже сумел прочитать.
Каким образом он (я говорю о романе) попал к ним в дом? Ну, это довольно просто: у одного из друзей Юльки была приятельница, которая хорошо знала приятельницу некой О., кого любил Пастернак, а у О. была дочь И., с кем дружила племянница той приятельницы… Короче говоря, роман был перепечатан на пишущей машинке, а экземпляр оказался почти "слепой". В общем, так называемый "самиздат".
Ох, по присущей мне манере, я отвлекся уже в самом начале повествования! А тем временем мы едем в скором поезде, который должен привезти нас в Пятигорск, откуда собираемся доехать до Нальчика и потом до Орджоникидзе. (С момента своего возникновения и в течение семидесяти лет после него этот город был Владикавказом, а в перерыве ещё лет десять назывался Дзауджикау.)
В Орджоникидзе мы с Юлием побывали годом раньше, тоже в конце лета. Помню, вышли из вагона и почти сразу упёрлись взглядом в плоскую гору, похожую на гигантский стол. Она так и называется - Столовая. И показалось: вот-вот подойдут к ней торопливым шагом проголодавшиеся великаны и усядутся вокруг, заткнув за ворот по облаку вместо салфетки и плотоядно облизываясь. Однако образ этот мелькнул и тут же исчез, не получив должного развития: нужно было думать, где устроиться на ночлег и поесть самим.
К нашему невообразимому удивлению, в первой же попавшейся на пути гостинице оказался свободный номер. Находилась она в невысоком домишке на проспекте Мира и называлась "Терек". Что-то давно знакомое, но полностью забытое мелькнуло тогда передо мной в очертаниях этого неказистого здания. Кажется, Лев Толстой - полагаю, в шутку, если он умел шутить, - уверял, будто помнит себя в эмбриональном состоянии… Нет, я был тогда уже далеко не эмбрионом, мне исполнилось… да, да, конечно, мне должно было вот-вот стукнуть шесть лет, и мы остановились в этой самой гостинице на пути в Грузию, в Боржоми, куда нас позвала тётя Люба: она приехала туда со своим сыном Рафиком из Баку. А со мной были мама и папа, и я впервые в жизни отправился так далеко от Москвы. Отсюда потом мы ехали в открытом автомобиле по Военно-грузинской дороге до Тифлиса, и на одной из остановок, в Пасанаури, где к столбу был привязан медвежонок, которого мне стало очень жалко, какие-то громкоголосые дяди-грузины похитили моего папу. Я готов был зареветь, но мама шепнула, что это они так, в шутку, он скоро вернется.
Папа вернулся очень весёлый, с какими-то сладостями для нас с мамой, и мы двинулись дальше. В Боржоми я впервые увидел Рафика, мы пили с ним бессчётное количество стаканов боржома. С ним и ещё с одним мальчишкой, которого прозвали "Гнусиком", так как он всё время гнусил и нам ставили его в пример: каким не надо быть. Мы же с Рафиком, видимо, отличались некоторым упрямством - потому что про нас мамы твердили: "Им, что ни говори, как горох об стенку!" И мы начали обращаться друг к другу не иначе как "друг-стена"… Но я опять отвлёкся.
А поезд между тем всё идёт и идёт, и мимо нас проезжают поля, кусты, деревья. Солнце близится к закату, на пригорке виден большой дом, весь в золотых заплатах; ряды деревьев в одном месте напоминают огромные букеты: листва воткнута в стволы, как в вазы; а придорожные столбы электропередач, пришло мне в голову, похожи на огромных неряшливых домохозяек: с вечера накрутили свои прямые космы на изоляторы-бигуди, да и забыли снять - вышли прямо в них на улицу…
- Самая лучшая рыба - колбаса, - услышал я уж не знаю в который раз.
Это произнёс наш сосед, продолжавший поглощать вынутые из авоськи продукты. Он выложил их в дикой спешке сразу после того, как поезд оторвался от перрона Курского вокзала, но дальше всё происходило словно при замедленной съёмке: рука с колбасой или со стаканом пива долго висит в воздухе, прежде чем приблизиться ко рту, жевание и глотание тоже происходит с расстановкой, и фильм к тому же звуковой: кроме афоризма о колбасе, мы узнали, что лично он человек русский, но родился и живёт на Кавказе, а потому всё про него знает.
- Вот вы… - куском колбасы он указал на меня, - сколько у Эльбруса имен - знаете?
Я несколько растерялся, но, собрав все интеллектуальные силы, ответил, что, кажется, его называют еще Шат-Гора. У Лермонтова в одном из моих любимых с детства стихотворений есть строчка: "У Казбека с Шат-Горою был великий спор…"
- Правильно. Два с плюсом.
- Почему такая низкая отметка? - обиделся я.
- Потому что ещё три названия не сказал, дорогой. - В голосе соседа появился чуть заметный кавказский акцент. - Ещё его Минги-Тау зовут, Эль-Бурун и Ошхамахо. Вот!
Я полностью признал поражение и вышел в коридор, куда уже некоторое время назад удалился Санька. Он стоял там с каким-то мальчишкой, я пристроился рядом, чтобы глядеть в окно и ненароком подслушивать их разговор, бесплатно обучаясь языку подростков, который я хотел позаимствовать для своих будущих творений.
- …Тебе сколько? - услышал я вопрос Сани.
- Сколько чего?
- Месяцев!
Постановка вопроса озадачила собеседника, но ненадолго.
- Сто тридцать пять месяцев и шестнадцать дней, - отчеканил он. И почти без паузы добавил: - А у нас в классе одна девчонка, её спросили, что такое рабовладельческое общество, знаешь, чего ответила? Где рыб разводят. Вот смех. - Он не засмеялся и сразу спросил: - Знаешь, кто такой анчоусный посол?
- Ну, этот… - неуверенно сказал Саня. - Который из страны.
- Из какой?
- Из республики Анчоус, - уже более твёрдо ответил он. - Не слышал? В Южной Америке. Справа, если на карте.
- Ха, справа! Ещё скажи, за углом! В жизни такой страны не было. Анчоус - рыба такая, вроде селёдки. А посол анчоусный - когда её засолят. Я в женском календаре прочёл.
- А ты ел её? Вкусная?
Не знаю, как у беседующих, у меня началось выделение слюны.
- Может, и ел, - сказал мальчишка. - Я много чего ел.
- А ты вот чего скажи, если такой умный, календари изучаешь… - Саню, видно, уже заело. - Сколько инфузорий поместится на кончике ножа?
Ух ты! Да он, ко всему, схоласт! Не удивлюсь, если знает, что это такое, и сможет доходчиво объяснить мне, дилетанту, знающему всё понаслышке. Интересно, что ответит собеседник?
Смутить того не удалось. Наморщив лоб, он торжествующе провозгласил:
- Сколько, спрашиваешь? Смех! Ровно сто миллиардов двести миллионов триста тысяч пятьсот семьдесят три. Не веришь? Проверь!
Ай да молодец! Тоже схоласт хоть куда…
Дальнейшему состязанию доморощенных философов помешал Юлий, предложивший нам прошвырнуться в вагон-ресторан. Это при наших-то финансовых возможностях! Но, когда у него были деньги, что случалось крайне редко, он умел и любил быстро их тратить.
Сидя в ресторане, мы сразу пожалели, что пришли: шумно, душно, нас долго не обслуживают; официант справедливо нам пенял: "Ну, чего торопитесь? Всё равно выйти из поезда некуда". Ненадолго нас развлёк нетрезвый пассажир, упорно требовавший от официанта сменить пейзаж за окном, пока там не стемнело и требование не потеряло актуальности. Слушая его настойчивые призывы, мы с Юлием пришли к единодушному мнению, что если уж что-то менять, то в поезде - по крайней мере, повара и грязные скатерти, а если не в поезде - тут надо серьезно подумать. Однако думать не стали, и Юлий начал рассказывать Саньке, что ожидает того в ближайшие дни. Как мы все поедем из Нальчика к подножью Эльбруса, как остановимся на поляне, где из-под земли бьёт фонтан настоящего, неразбавленного и бесплатного нарзана, и будем там жарить шашлыки. А перед этим заедем в совхоз "Эльбрусский" к дяде Ибрагиму, и тот, увидев нас, первым делом воскликнет: "Молодцы, олягЗ-билягЗ, что Саню привезли! Пускай малец узнает, откуда дуют ветры!" Потому что слово "Эльбрус" именно это означает на балкарском языке… А потом, продолжал Юлька, тщетно стараясь перекричать всех остальных пассажиров, нас пересадят на "козла", и мы поедем дальше, и вклинимся, как корабль в морскую пену, в овечьи отары. И овцы будут обтекать нас, а позади мы увидим чабанов с длинными палками и огромных кудлатых овчарок, величавых, как львы…
- А иногда, - вмешался я, стремясь продемонстрировать и свою способность образно мыслить, - иногда среди белого овечьего моря возникает темноватый мыс, и когда он становится ближе, мы видим, что это маленький длинноухий ишачок, навьюченный пастушьей поклажей…