Скромный мужчина молча налил всем ещё вина, Лина бросилась к своей сумке, начала выкладывать на стол продовольственные запасы. И Линина мама, конечно, не ударила лицом в грязь перед пассажирами купейного вагона.
- Что есть в печи, на стол мечи, - с одобрением сказал скромный.
- Ну, - Мамед поднял стакан. - Без женщин жить нельзя на свете, нет…
Он выразительно поглядел на Лину - в глаза, потом опустил взгляд ниже и звучно выпил.
- …Приезжайте, Сергей Семёныч, - продолжал с белой бородкой. - Ну, как откажешь? Только вот жена не любит, чтобы уезжал. Мы, поверите, всегда вместе. В отпуск, в гости…
- …Сто десять деревьев в парке повырывало, - закончил неизвестно когда начатую фразу скромный. - Такая буря. Жалко, парк там хороший. По-над самым Тереком…
Мамед пересел к Лине, стал расспрашивать, бывала ли раньше на Кавказе, знает ли его законы.
- У нас гостю, - говорил он, - главный почет. Неважно, какой ты - плохой, хороший, чёрный, картавый, в крапинку… Пока ты гость, я за тебя в ответе. Лучший кусок тебе…
И он посмотрел на Лину совсем не глазами гостеприимного хозяина.
- А у каких-то там северных народов, не знаю точно, хозяин жену свою предлагает. На ночь. И отказаться нельзя…
Это сказал скромный и взглядом неопровержимо доказал, что воображение у него намного богаче речевых способностей.
Сергей Семёныч дремал. Проехали Тулу, поговорили о самоварах, которые стали электрическими, о пряниках, которых вообще не стало. Мамед сидел очень близко к Лине, она отодвигалась, но он опять оказывался совсем рядом. Можно, конечно, встать и уйти, но кто его знает - ещё обидится… А вагон, действительно, трясёт… Странный какой-то, этот… Кавказцы обычно такие лощёные, она их часто видит у себя на работе. А здесь словно кавказский Гарун эль Рашид. Переоделся в рубище, остригся, как острожник. Но под одеждой остался таким же - самоуверенным, гордым, чванливым… К чему этот маскарад?
Мамед ответил вскоре на ее невысказанный вопрос.
- А я из заключения, - сказал он, как если бы возвращался из круиза по Средиземному морю. - По амнистии вышел… Нет, не за политику, этим не занимаемся. И не украл ничего… Хотя они считают, что украл… А почему, скажи пожалуйста?.. Сами материал достаём, сами делаем, сами продаём. Никого покупать не заставляем. Берёшь - спасибо, нет - прощай, будь любезен… Скажи, да?..
Он положил свою руку на Линину. Рука была горячая, влажная, и, опустив глаза, она увидела волосатые смуглые пальцы - будто перевязанные чёрной лентой.
Лина высвободила руку и спросила - ей было интересно:
- А что вы продаёте?
- Не нужно, не брали бы, - продолжал Мамед. - Мы же не заставляем. В магазинах всё было бы, какой дурак спекулировать станет?.. Чего делали, спрашиваешь? Хорошие вещи делали… разные… не плохие… Никого не грабили, не убивали… Говорят: незаконно. А что такое "законно", скажи, да? Что людям хорошо, то и законно…
Он придвинулся к Лине, как бы для секретного разговора, но тише говорить не стал.
- …С иностранцем одним беседовал - поляк, что ли, или француз, точно не знаю. Он говорит: за что у вас сажают, за то у нас уважают. Частная инициатива… Большое дело… Не задушишь, не убьёшь, как ни старайся…
Лина невольно оглянулась: Сергей Семёныч дремал напротив у окна, рядом с ним сидел скромный, на его лице Лина поймала выражение не то интереса, не то зависти. Мамед пододвинулся ещё ближе.
- А я, всё равно… - сказал он. - Приеду, опять буду… Меня там ждут, я знаю… А что делать? Закон природы. Скажи, да?.. Пока шарик вертится…
Лина поразилась убеждённости и откровенности, с которыми он говорил всё это ей, первой встречной, да и не ей одной. Она подумала, что так вести себя могут только очень недалёкие, упрямо-самовлюблённые или же, наоборот, смелые люди, абсолютно уверенные в своей правоте.
Впрочем, для подробного анализа времени не оставалось: Мамед внезапно сжал рукой её колено и сказал прямо в ухо:
- Жарко здесь, да? В тамбур пойдём…
Лину обычно не пугала, больше бесила нелепая, безвкусная настойчивость мужчин, не дающих себе труда понять, с кем имеют дело, и действующих по изобретённой ими самими теории, по которой "не родилась ещё та женщина, что не уступит мужскому напору", или ещё грубей: "все женщины по природе продажны". Эти формулы Лина слышала не раз и от хорошо знакомых. Правда, для своих слушательниц, а также ближайших родственниц обычно делалось исключение…
- Дайте пройти, - сказала Лина резко, и Мамед моментально отодвинулся, пропуская её. Вид у него был обиженный, блестящие глаза и надутые губы говорили: "Тебе же лучше хотят, а ты…"
Лина стояла в коридоре, глядела в тёмное окно и видела там, как на фотомонтаже, своё собственное лицо - то перечёркнутое зубчатой стеной леса, то усыпанное огнями придорожного посёлка, то повисшее среди звёздного неба. Она прислонялась лбом к прохладному окну, и тогда фотомонтаж исчезал, а в стекле словно появлялась дыра, куда врывались незамутнённые деревья, огни, звёзды… И покой. Чувство покоя…
Сергей Семёныч давно уже спал на нижней полке, Мамед тоже улёгся; скромный командировочный прошёл в туалет - а она всё стояла у окна, позабыв о своих спутниках, слушая перестуки колёс, радуясь новизне ощущений: тому, что под ногами не паркетная неподвижная ёлочка, а рвущаяся из-под ног ковровая дорожка, и что спать она будет не на старом своём диване с закруглённой спинкой, похожем на большое кресло, а на жестковатой подрагивающей гулкой полке…
- Мечтаете? - услышала Лина у самой своей щеки и вздрогнула - так она задумалась, и ещё потому, что почувствовала чужую руку у себя на спине.
Рука сразу отпрянула, и тот же голос произнёс:
- Я вам хотел сказать… Вы с ним не очень… С этим чёрным… Не советую.
Лина с удивлением смотрела на скромного командировочного. Сейчас в его тоне слышалась уверенность облечённого властью и потому всегда правого. Уверенность была и в руке, которой он сжал линин локоть; даже в молчании - когда он умолк.
В отличие от Мамеда этот человек напугал её. Может, причиной тому внезапная перемена его поведения, или тусклый безмолвный коридор со сплошь закрытыми дверями - только Лине стало не по себе. Ничего не сказав, она прошла в купе, села на свою полку. Напротив мирно покачивался белый прихрапывающий клин сергей-семёнычевой бородки, на потолке трепыхался, словно хотел улететь, синий мотылёк ночника.
Лина легла, не раздеваясь, только прикрылась одеялом, и уж потом, когда скромный затих у себя на верхней полке, встала, вышла в умывальник, переоделась там и тогда улеглась по-настоящему.
На следующий день в купе не было прежнего оживления. Лишь Сергей Семёныч время от времени принимался рассказывать - как он учился и зарабатывал на жизнь, и как достиг сейчас заслуженного уважения в научной среде, ездит за границу, и среди холодильщиков страны его знают и ценят, а вот теперь пригласили приехать, он не хотел, но уговорили: "Приезжайте, Сергей Семёныч", а вообще, жена не любит, чтобы он уезжал, они, поверите, всегда вместе - в отпуск, в гости…
Бывший скромный всё время глядел в газету. Мамед надолго ушёл в вагон-ресторан, потом сидел в другом купе, и Лина, выходя в коридор, беспрерывно слышала его гортанное: "Скажи, да?"
Читать в поезде Лина не могла - дремала или смотрела в окно. Вот какая-то большая станция. Мимо проплывает на железнодорожной платформе странное жёлтого цвета сооружение с надписью "Хоппердозатор"… Сколько, всё-таки, непонятного на свете! "Хоппер" какой-то… Или то, что с ней случилось: ну, как, всё же, бедный Володя дни и ночи проводит со своей бабулей?..
Справа завиднелись горы: сперва - будто вырезанные из тёмной бумаги, потом - ярко-белые, почти слитые с белёсым небом.
В вагоне стало шумней: готовились к выходу. Скромный молча укладывал чемодан. Мамед не появлялся из соседнего купе - там ехали женщины. Сергей Семёныч говорил, что его должны встретить, обязательно встретят, номер забронирован, только вот где, не знает. Но его встретят, непременно, с машиной…
Поезд остановился. Лина попрощалась со спутниками, пошла к выходу. Скромный не ответил ей, Мамед весело крикнул, блеснув зубами: "Счастливый путь!", Сергей Семёныч поклонился, сказал, что подождёт здесь, в вагоне, за ним придут, должны прийти, обязательно придут… С машиной…
Лина вышла на вокзальную площадь. Собственно, никакой площади не было. Были две улицы буквой "Т", по которым ходили тускло-красные трамваи, и чуть выше пересечения улиц - белое старомодное здание вокзала, похожее на провинциальный театр. А вдали, где-то у основания буквы "Т", стояла плоская, как стол, глыба - Столовая гора.
Лине тоже обещали гостиницу, надо было позвонить в местное издательство. Она вошла в разноцветную автоматную будку с выбитыми стёклами, чемодан оставила снаружи. Сначала долго было занято, потом кто-то искал кого-то, но, в конце концов, всё выяснилось - номер есть, гостиница "Кавказ", трамвай третий до улицы Бутырина.
- …Тут недалеко совсем, - услышала Лина уже не из телефонной трубки. - Только трамвай редко ходит… Вон как раз… Бежим! Давай помогу!
Не ожидая её согласия, какой-то парень, лет, наверно, двадцати, с длинными баками, в белоснежной нейлоновой рубашке и чёрном костюме схватил линин чемодан и побежал к трамваю. Удивлённая подобным сервисом Лина припустилась за ним. Они вскочили уже на ходу, парень опустил чемодан на ребристый пол, протянул кондуктору деньги, которые тот взял с таким отвращением, как вегетарианец мясо.
- Два и багаж, - сказал добровольный носильщик, хотя чемодан у Лины был совсем небольшой.
Но парень "гулял". А Лине было и смешно, и неловко: её тронуло это непрошенное благодеяние.
Трамвайный разговор между ней и парнем был коротким и анкетообразным.
- Откуда?
Лина сказала.
- В командировку?
Лина не стала отрицать.
- Надолго?
Лина точно не знала.
- Как там у вас погода?
Лина ответила.
Потом они помолчали. Трамвай шёл с таким грохотом, словно колонна бронетранспортёров.
- …Кинотеатр "Победа", - сказал новый знакомый. - Следующая наша.
Перед остановкой он снова подхватил, несмотря на протесты, линин чемодан, донёс до самого окошечка администратора. Парень не отходил от Лины, пока она заполняла все графы бланка: год рождения, пол, национальность, семейное положение, и Лина начала бояться, что он ринется за ней в номер, но, когда всё оформила, он проводил её до начала лестницы и сказал, как о чём-то заранее условленном:
- Ну, так я попозже зайду. Поужинаем.
- Что вы, зачем? - сказала Лина. - Спасибо большое.
- Ничего, ничего, - ответил парень, видимо уловив в её голосе колебания по поводу того, не слишком ли она злоупотребляет его великодушием. - Я приду.
- Ни в коем случае! - крикнула Лина. - Вы что, с ума сошли?
- Ладно, ладно, - снисходительно сказал парень. - Чего кричать, всё равно приду, комната сто восемьдесят семь, я знаю. Поужинаем, чего такого?
- Прошу вас, не надо, - сказала Лина.
Но парень уже повернулся на высоких каблуках и мимо украшенного галунами швейцара прошёл к двери, красивый и изящный в своём чёрном костюме и чёрных ботинках. Анкетные данные Лины его не обескуражили.
Чушь какая, думала Лина, подымаясь на третий этаж. И ведь не шутит, это видно. Влюбился, что ли? Ненормальный просто…
Настроение было испорчено, но утешала не лишённая приятности мысль: в самом деле, почему она, женщина в самом, как говорится, соку, не может понравиться красивому молодому человеку? Ещё как может… Не все же кидаются на старух. Как некоторые…
Первое, что Лина сделала, войдя в номер, это заперла дверь. Она не думала, конечно, что парень действительно заявится, - так, разговоры одни, фанфаронство, собственного изготовления миф о своей непобедимости. Но, всё же, чем чёрт не шутит?.. Лина медленно, с удовольствием, как новосёл, устраивалась в малоуютной комнатке со скрипучим шкафом, ещё более скрипучей кроватью и треснутым умывальником. Развесила платья, разложила на полках туалетные принадлежности, вымыла желтоватый графин, подвинула стол к окну, поставила иначе стулья, забралась на подоконник и получше прикрепила занавеску… Интересно, кто придумал это дурацкое сооружение по принципу монорельсовой дороги? Крючки не двигаются, всё время застревают, материя срывается…
В дверь постучали.
- Сейчас! - крикнула Лина и не слишком легко спрыгнула на пол. - Кто там?
- Это я, - сказал мужской голос.
- Кто "я"?
- Я, Алан.
- Какой Алан?
- Ну что, не знаешь? - сказали за дверью. - С которым сюда ехала. От вокзала… Открой.
- Я же сказала вам… - Лина побледнела - так разозлилась. - Я же сказала, что никуда не пойду.
Надо же, пришёл! Она забыла и думать о нём, ей так уже сделалось хорошо и спокойно, как давно не было.
- Почему не пойдёшь? - голос недавнего благодетеля звучал раздражённо. - Открой, говорю…
- Уйдите, - раздельно сказала Лина. - Или я позвоню дежурной.
- Строит из себя, - сказал Алан. - Открой, ну! Ужинать пойдём. В ресторан… Приглашаю ведь. У нас так гости не поступают. Надо уважать…
При всём своём возмущении Лина не могла не заметить некоторой комичной трогательности ситуации. Мужественный кавалер силком заставляет даму своего сердца принимать пищу… Как житель Севера - переспать с его женой… Так сказать, апофеоз гостеприимства, квинтэссенция рыцарских чувств… Она хотела уже открыть дверь и лицом к лицу объяснить этому чудаку всю нелепость его притязаний, когда услышала:
- Ну пойдём же. Плохо не будет. Слышишь?
Слова и тон, каким они были сказаны, словно схватили Лину за руку и удержали. Она снова разозлилась, даже отошла к окну, чтобы подальше быть от этого типа, от его разговоров, И крикнула оттуда:
- Не хочу с вами говорить! Сейчас же уходите!
- Ну, ладно, - с угрозой произнесли из-за двери. - Пожалеешь.
По коридору простучали удаляющиеся шаги.
Лина растерянно прошлась по комнате. Радостное настроение новосёлки улетучилось без следа. Сейчас от стола к умывальнику и обратно мерила шагами комнату усталая и напуганная не очень молодая женщина. Женщина из коммунальной квартиры, замордованная соседями и не решающаяся выйти даже на кухню.
Довольно долго не проходило у Лины это ощущение. Оно не давало читать, сидеть, лежать. Лина слонялась по комнате, стояла у окна, глядела на пустой, тёмный гостиничный двор, на большие ярко освещённые окна противоположного корпуса. Лишь когда оттуда послышалась мелодия "ТбилисС", наполнившая окрестности, Лина поняла, что там ресторан - видимо, тот самый, из-за которого она подвергается такой длительной осаде. И, быть может, этот настойчивый Алан сидит сейчас за столиком, смотрит на её окно, жуёт шашлык и строит новые планы… Лина поёжилась, отошла в другой конец комнаты. Зазвонил телефон. Она не сразу сняла трубку: мысль о том, что кто-то здесь может звонить ей, была слишком непривычна.
- …Да? - сказала Лина.
- Сто восемьдесят седьмой?! - раздался в трубке громкий голос, будто говорили рядом, в комнате. - Девушка, это я. Выходите, я у входа, столик уже занял, музыка играет… А?
- Я не пойду, - устало сказала Лина. - Что вы пристали? Нельзя же так… До свиданья.
Она положила трубку, и сейчас же снова раздался звонок.
- Да? - сказала Лина, надеясь на чудо: что звонит дежурная по этажу, или просто ошиблись номером.
Чуда не произошло.
- Ну, что же, ещё не вышла? - прокричал голос Алана. - Давай, я жду! ФитчЗн стынет.
Нет, это просто издевательство, подумала Лина, с отвращением кладя трубку. Что он, сумасшедший, что ли, или пьяный в дым?
В ней давно уже исчезли все остатки тщеславия от одержанной победы, осталось лишь чувство неловкости и стыда, словно сама в чём-то виновата, сама неосторожно завлекла это простодушное доверчивое существо. Этого красивого жителя гор… А ещё были досада и страх. Страх, что это самое существо станет поджидать её везде - в коридоре, на улице, устроит скандал, взломает дверь, ворвётся… Конечно, можно сообщить дежурной по этажу, в милицию, попросить, наконец, телефонистку не соединять - но Лине было неловко вмешивать других людей. Да и вообще, в подобных историях пятно ложится больше на правого, чем на виноватого.
Опять звонок… Нет, она не подойдёт!..
Вот опять… Да что же это?!
Телефон звонил регулярно, с перерывом в несколько минут. Лина не поднимала трубку, и постепенно ей стало казаться, что все эти звонки слились в один продолжительный… как в школе когда-то, или в цирке… Они с Володей любили ходить в цирк…
От звона Лина не знала, куда деться, - она сняла трубку, положила на стол. Та покричала немного, таким уже знакомым голосом, и потом замолкла. Раздались частые гудки. Они показались Лине прекрасней, чем любая музыка. Под эти милые гудки можно было мечтать о чём-то хорошем, спать, читать. Больше всего хотелось есть, но она и подумать не могла, чтобы выйти куда-нибудь. Решила лечь и стала уже стелить постель.
Гудки в трубке внезапно прекратились, что-то щёлкнуло, захрипело, громкий раздражённый голос сказал:
- Алё, сто восемьдесят седьмой! Положите трубку на рычаг! Трубочку положите!..
Осторожно, двумя пальцами, как дохлую змею, Лина подняла трубку со стола, опустила на рычаг. И сейчас же раздался громкий радостный звонок… Лина бросилась к кровати, схватила подушку, белое пикейное одеяло… Не до конца укутанный телефон был похож на крошечного негритёнка после купанья. Но вот его уже не видно совсем, сверху положена подушка, а на всё это наброшен линин плащ.
Под непрекращающиеся глухие, словно из подземелья, звонки Лина уснула. Спала она, видно, крепко, потому что утром не могла точно вспомнить, стучали к ней в дверь ночью или это ей приснилось, так же, как и удивлённо-возмущённая фраза: "Открой, говорю, ты чего? Так не делают!.."
Сейчас все её страхи и злость прошли, ей было легко и смешно: бедный Алан, наверное, не выспался и, чего доброго, тоже голодный остался…
Позавтракала она в буфете на втором этаже - после чего стало вдвое веселей и легче, и вот она уже выходит из гостиницы.
И как удачно - сразу подвернулось такси. Нет, сегодня положительно везёт с самого утра.
- На улицу Димитрова, - говорит Лина, и шофёр недовольно морщится, потом поворачивается и спрашивает:
- Город-то наш знаете? А то могу показать. У нас особенно окрестности хорошие.
- Не надо окрестностей! - почти кричит Лина. - Мне в учреждение.
- Как хотите, - говорит шофёр. - Моё дело предложить.
Машина уже спускается с горки, мимо здания гимназии, где учился Коста Хетагуров, поворот налево - и она приехали.
- Я подожду вас, - говорит шофёр.
- Зачем? - удивляется Лина.
- Ну, так. Город показать…
- И окрестности?
- Можно и окрестности.
- А вечером поужинать? - кричит Лина так, что прохожие оборачиваются. - Уезжайте отсюда. Вот вам!
Она бросает в него рубль, хотя счётчик показывает едва тридцать копеек, и, не оборачиваясь, бежит в подъезд.