Мне за время моего совсем короткого пребывания в пехоте пришлось принимать участие в трех боевых эпизодах, которые можно отнести, может быть с некоторой натяжкой, к классической атаке. Во всех трех случаях атаковали не участок эшелонированной обороны, а сбивали заслоны, имевшие целью на время задержать продвижение наших подразделений. И пусть простят меня истинные ветераны, множество раз поднимавшиеся в атаку в самых разных и более сложных условиях, за этот мой рассказ пятнадцатилетнего мальчишки, но мне думается, что нечто подобное переживали и они, но во множество раз чаще.
Первый раз это произошло в Восточной Пруссии, когда полк двигался в походном порядке во втором эшелоне наступавшей армии. Наш взвод шел во главе колонны, метрах в 50-ти от головного 1-го батальона. Погода была ветреная, с хорошим морозом и мы надели шинели поверх ватных телогреек. Вокруг было тихо.
Неожиданно с правой стороны, от леса, что виднелся на взгорке метрах в четырехстах от дороги, ударили несколько пулеметов, в том числе крупнокалиберный. Батальон и мы мгновенно залегли в кювет и за толстые деревья, росшие вдоль дороги. Минометная рота, тащившая на плечах 82-миллиметровые минометы, стала их устанавливать в кювете, но им мешали кроны деревьев и они, отодвинувшись метров на 50 от дороги, стали пробивать в снегу толстый ледяной наст, чтобы установить опорные плиты. При этом они попали в поле действия крупнокалиберного пулемета и многие погибли. Два наших ДШК старались подавить его, но у него была очень удобная позиция и губительный огонь продолжался, хотя и с меньшей интенсивностью.
Раздалась команда "приготовиться к атаке", ударили минометы. Первые мины разорвались между нами и немцами, очевидно только развеселив их, а когда они начали рваться у цели, нас подняли в атаку. Мы, как могли, бежали по глубокому снегу то скользя, то проваливаясь сквозь наст, огонь пулеметов МГ-34, а это было довольно страшное оружие, продолжался. Батальон не выдержал и залег. Я лежал на снегу, продалбывая локтями и коленями толстый наст, стараясь стать невидимым и был, казалось, насквозь мокрым, мне страшно хотелось пить. Запихивая в рот пригоршни снега, невкусного и не утолявшего жажду, я вдруг вспомнил совсем другое…
В 1940 году мама отправила меня поездом под наблюдением проводника в Ростов, где брат моего отца дядя Ваня учился в партшколе, с тем, чтобы оттуда я уехал с ним в Морозовскую на все лето к дедушке на хутор. В день моего приезда мы с дядей пошли ужинать в столовую и пока я сидел и ждал, он принес на стол яйца, масло, хлеб и две стеклянные, закрытые картонкой, запотевшие, с капельками воды, бутылки с кефиром.
И вот тогда, лежа, как мне казалось, в снежной яме, я вдруг образно представил перед глазами эти бутылки, и мне смертельно захотелось именно того, ростовского кефира. Вспоминая об этом, я не могу понять, что со мной происходило и при чем здесь кефир, но так было и так осталось в памяти.
Минометчики наконец пристрелялись, мы поднялись и изо всех сил рванулись вперед, уже с близкого расстояния швыряя гранаты и строча из автоматов. Заслон был подавлен скорее всего минами, а не нашей стрельбой из автоматов. Были убитые, раненые и пленные. Крупнокалиберный пулемет уничтожен вместе с расчетом прямым попаданием мины. Рядом с пулеметами, а их было три, лежали запасные стволы, охлаждаясь в снегу, настолько интенсивной была их стрельба.
Так мы и двигались по Восточной Пруссии: очень быстро, часто чуть ли не бегом, то сталкиваясь, то расходясь с противником. Иногда на 2–3 дня нам давали самоходные орудия ИСУ-152. Тогда было значительно легче: и подъехать можно, и спрятаться за их броню, и за мощное орудие. Прямое попадание в дом фугасного снаряда оставляло только кучу битого кирпича и разлетевшуюся на 200 метров вокруг черепичную крышу.
Пару раз нас поворачивали на восток и мы шли гонять какую-нибудь дивизию фольксштурма или оставшееся в тылу подразделение вермахта. Фольксштурм почти не сопротивлялся, а солдаты еще пытались, но совсем вяло. Сидя где-нибудь в доме, если случался нормальный ночлег, Половинкин говорил, обращаясь к молодым:
- Совсем не тот немец стал, боюсь, что не увидите вы настоящих немцев.
Потом думал о чем-то и продолжал отвлеченно:
- Как мы выдержали их в 1941/42 годах? До сих пор понять не могу.
Второй раз мне пришлось участвовать в атаке в составе взвода, усиленного отделением автоматчиков, на довольно крутую возвышенность, где находился опорный пункт, перекрывший движение по главной дороге. При каких обстоятельствах и кто организовал эту атаку я рассказывать не хочу по нескольким причинам и пусть смысл случившегося останется за кадром.
Мы, наш взвод и 10 автоматчиков, быстро разбежались по подножью этого холма, как бы охватывая его полукольцом и синхронно слева и справа стали короткими перебежками продвигаться наверх, проклиная всех и вся. Перебежками это назвать было нельзя: с наветренной стороны на склон намело много снега и ноги порой проваливались до колена, а залегая - оставался на поверхности. Мы были в белых маскировочных костюмах с перебинтованными автоматами, но день был яркий и немцы нас, конечно же, видели. Мы отлично понимали, что являемся хорошей мишенью и развязка наступит быстро, но единственная надежда - оставшийся в лесу со снайперской винтовкой Половинкин.
Стояла мертвая тишина и уже был слышен металлический щелчок: немец вложил ленту и передернул рукоятку, над бруствером мелькнула голова в белой каске.
Почему не стреляет Половинкин? Мы перебегаем, низко наклонившись, кажется, что туловище параллельно земле и если ранение, то легким не будет: пуля войдет в голову и выйдет ниже поясницы. Мы уже прошли половину расстояния, отделявшего нас от немцев. Почему они не стреляют? Не иначе как подпускают ближе, чтобы всех сразу и наверняка…
Наверху взрыв снаряда прямо в центре пулеметной позиции, сразу же второй. Над нашими головами просвистели осколки, оглядываемся на выстрелы - танк Т-34 стоит с высоко поднятой пушкой прямо на дороге в лесу, едва высунув ствол из-за деревьев. Когда вернулись в лес, выяснили, что танк после ремонта догонял свою часть, на опушке остановился, увидел нас, поднимающихся на бугор, и решал помочь.
Чем могло все это кончиться без этой неожиданной помощи - трудно представить. Отношения с вышестоящим командиром стали натянутыми и строго формальными, испортить до конца из-за субординации их нельзя. А то, что произошло в Алленштайне, явилось пиком напряженности.
Третья атака, в которой мне пришлось участвовать, случилась во время моего пребывания во 2-ом батальоне. В рассказе о капитане Трусове я не упоминал о ней, так как этот эпизод выходил за тему повествования и лично к капитану отношения не имел.
Батальон двигался по дороге не походной колонной, а скорее, табуном: как сказала одна старушка на понтонном мосту в Николаеве, когда роте было приказано идти не в ногу: "Сыночки, а нет ли моего сыночка в этом табуне?"
Незадолго до этого был привал, комсорг полка капитан Звонарев обошел роты, рассказал последние новости со всех фронтов и самую главную - о том, что войска 1-го Белорусского бьются за плацдармы на Одере, а значит, совсем скоро будет взят Берлин. Но в конце он сказал фразу, которая потрясла меня тогда и запомнилась на всю жизнь:
- Сейчас мы идем на Данциг и Гдыню, вы стоите в центре Европы и за вашей спиной огромная страна до самого Владивостока, которая смотрит на вас, надеется, ждет Победу и ваше возвращение.
С этим настроением и шел батальон вперед на Данциг и Гдыню, не ведая, что произойдет через несколько минут. Мы подходили к высокой железнодорожной насыпи, пересекающейся под прямым углом с шоссе, по которому мы двигались. Неожиданно колонну галопом верхом на лошади обогнал командир полка и, спрыгнув на землю, поднял руку и что-то сказал комбату. Тут же раздалась команда:
- Батальон, вправо, в цепь, короткими перебежками вперед, ориентир - опушка леса.
Четыре стрелковых роты тут же развернулись, рассредоточились по широкому полю от железной дороги до молодого лесочка справа и начали движение. Помню, что пулеметная рота отстала на километр, а минометная - еще дальше.
Расчет ПТР залег за рельсами, поддерживающими телеграфный столб, второй - выбежал на полотно железной дороги. Мне ничего на оставалось, как отбежать вправо и от ПТР, и от пулеметчиков и перебегать вместе со всеми.
На середине поля был взгорок и немцы, пропустив нас ровно до середины, открыли кинжальный огонь из нескольких пулеметов. Роты залегли, перебежки прекратились, все лежали, вжимаясь в землю и прикрываясь оружием. Я лежал правой щекой в снегу, прикрыв голову автоматным диском.
Не знаю, сколько это продолжалось, счет времени был потерян. Появились раненые и убитые. Первым, прямо от насыпи, поднялся один из ротных командиров:
- Вперед, быстро, бегом, иначе все погибнем, - крикнул он и с пистолетом в руке выбежал перед залегшими плотной цепью солдатами.
Батальон поднялся и с яростной матерщиной бросился вперед, крик стоял неописуемый, перекрывал даже стрельбу пулеметов. Мы бежали во весь рост, стреляя на ходу, и вдруг немецкие пулеметы умолкли, слышен был только гулкий звук станкового пулемета, бившего из молодого лесочка прямо во фланг немцам.
Осмотрели немецкую позицию: несколько убитых и два брошенных пулемета: один станковый, второй МГ-34. Сержант-латыш прихватил его и весь батальон вошел в лес, сели на хвою и поваленные деревья, молча отдыхали. Железная дорога была рядом, но уже в глубокой прорези.
Я сидел на низком пеньке рядом с сержантом, державшим в руках немецкий пулемет, и мы тихо разговаривали. Я спросил его об устройстве этого пулемета и он, положив его мне на колени, рассказывал. Открыл затворную коробку, вложил ленту и, показав положение, в которое нужно установить подаватель патронов, закрыл коробку.
В этот момент на полотно железной дороги выскочил немецкий солдат и стал осматриваться. Сержант замер и, толкнув меня, показал в его сторону. Немец никого не увидев, махнул рукой, и на полотно выскочили из леса еще 10–12 солдат, очевидно они уходили на другую сторону железной дороги. Сержант передернул рукоятку затвора и тут же дал длинную очередь прямо с моих колен.
Когда подтянулись все отставшие, наш батальон не вернулся на шоссе, а двинулся по просеке вдоль железной дороги. Сержант-латыш спустился на полотно, как только мы поравнялись с тем местом, где были немцы, и принес оттуда еще один пулемет:
- Немцы не простые, из ваффен-СС, наверное, еще встретимся. Это ребята серьезные, - сказал сержант и те, кто услыхал его, задумались.
Возвращаясь к теме атаки с громоподобной нецензурщиной, попробую рассказать еще об одном запомнившемся эпизоде.
На очень тяжелом марше, когда в кюветы сбрасываются пачки с патронами, гранаты, котелки, а иголка с ниткой в шапке клонит голову вниз, полку объявили привал. Весь личный состав улегся по обочинам и кюветам, подняв ноги вверх. По дороге примчался бронетранспортер со счетверенными крупнокалиберными пулеметами и экипажем из четырех девушек, командиром и водителем, съехал на боковую дорогу метрах в 10 от шоссе и остановился. Водитель, приподняв часть капота, возился с мотором, командир был около него, а девушки сидели в кузове, поглядывая по сторонам и выслушивая комплименты лежащих вокруг машины полуживых пехотных кавалеров, которых их появление явно взбодрило.
Неожиданно вдалеке показалось 6 или 7 "мессершмиттов", летевших параллельно дороге к нам в тыл, и одна из девушек, миловидная смугляночка, видно также в порыве вдохновения, присела к установке, прижалась к плечевым упорам и выпустила по ним длинные четыре трассирующих очереди. Все самолеты продолжили свой путь, а один развернулся на БТР и, стреляя из пушек и пулеметов, пронесся над нашими головами, а затем полетел догонять своих. Комплименты сменились страшной, неописуемой руганью тысячи разъяренных глоток; пулеметчица заплакала и вскоре БТР продолжил свой путь, провожаемый нецитируемыми пожеланиями.
Война заканчивалась, победа была где-то рядом и, видя нашу армию, вошедшую в Европу, любому человеку, будь то наш солдат или немецкий, было ясно, что повернуть события вспять уже невозможно. Желание вернуться домой было велико и у нас, и у немцев. На допросах пленные практически не кричали о верности фюреру и старались рассказать так, чтобы уменьшить потери своих коллег. Но война продолжалась, в нас стреляли и мы стреляли, стрелял и я.
Каждый раз, нажимая на спусковой крючок, я думал, как бы мне не попасть в того толстого фельдфебеля, который спас нас от расстрела 24 октября 1943 года, или в его ближайших родственников. Естественно, что сказать об этом было нельзя, ибо я тут же был бы заклеймен как пособник фашистов. Я думаю, что и сейчас, прочитав эти строки, кое-кто из ветеранов выскажется нелестно в мой адрес и, предвидя это, отвечаю: а вам приходилось стоять лицом к забору с поднятыми руками, когда за спиной пулемет, в патронник которого дослан первый патрон?
Да и ветеран ветерану рознь, всякие бывают. В конце 80-х жена упросила меня записаться в магазин, где отпускали кое-какие продукты для участников войны, время было непростое (не было масла, чтобы положить внукам в кашу).
Я пришел в магазин возле парка им. Шевченко, показал удостоверение и продавщица направила меня к мужчине, сидевшему за столиком и перелистывающему какие-то бумаги. Он, проверив удостоверение, положил передо мной список прикрепленных к магазину и велел вписать себя в этот список, в котором кроме фамилий были указаны год рождения и должность на фронте. Взглянув на сделанную мною запись, он сказал, как отрезал: "Не положено", - и тут же вычеркнул меня из списка. Маленькие глазки сверлили меня как буравчики, губы плотно сжаты и руки разведены в стороны, говоря о том, что встреча наша окончена. Не однажды уже оскорбленный военными: как действующими, так и отставными, я достал военный билет и положил перед ним. Он листал его, поплевывая на пальцы, сопел, потом сам ниже зачеркнутого вписал меня и молча протянул мне военный билет. Во время этой процедуры я рассмотрел его фамилию, стоящую в списке первой и прочел: полковник, начпроддивизии. "Хорошо, браток, устроился!" - хотелось выкрикнуть мне любимую фразу моего друга, старшины первой статьи Коли Денисова.
Возвращаясь в то время, о котором ведется основной рассказ, мне хотелось бы вспомнить еще один эпизод, писать о котором, как и вспоминать, было неприлично и не принято. Речь пойдет о трофеях.
Находясь на переднем крае, трофеи не найдешь и не соберешь, не до этого, если не считать оружия или продовольствия, которым пользоваться все-таки приходилось. Но был случай, когда один из наших опытных солдат при обыске генеральской машины извлек из-под сидения маленький саквояж, в котором была обнаружена шкатулка с драгоценностями.
В первый же ночлег, когда собрались все вместе, Половинкин, взводный и Соловьев удалились в угол и о чем-то долго совещались. Слышно было, что Зайцев возражал. Половинкин настаивал, а Соловьев больше молчал.
Потом Половинкин поставил на стол шкатулку и мы все увидели, что она почти полностью заполнена золотыми изделиями: кольцами, медальонами, цепочками, браслетами и т. д.
- Эту шкатулку я обнаружил в машине генерала, взятого нами в плен неделю назад, - начал Александр, высыпая содержимое на стол.
- Судя по фирменным знакам и другим признакам, эти драгоценности собраны со всего света. В том числе и из России, а следовательно, награблены. Греха не будет, они сняты не с убитого, а взяты у живого генерала и поэтому мы их разделим на всех и каждый из вас положит свою долю в карманчик для солдатского медальона. Если ранят и попадете в госпиталь куда-нибудь в Сибирь - продадите спекулянтам и подкормитесь. Ну, а если убьют, значит не судьба, пропадет.
Помолчав, а потом постучав пальцами по столу, как бы привлекая внимание, закончил:
- Об этом никто не должен знать. Если кто-либо проговорится случайно или умышленно - будет иметь дело со мною лично.
Свою долю - медальон с цепочкой и толстое кольцо с тремя камешками, я завернул в тряпку и положил в брючный махонький карманчик, тут же забыв об этом до поры, как и велел Половинкин.
Чтобы закончить "трофейную" тему скажу только, что от той поры у меня до сих пор есть полевая сумка и компас, отобранные у лично мною плененного оберлейтенанта, командира минометной батареи. От него же был пистолет "вальтер" и кортик, но их изъял начальник школы сержантского состава капитан Семенец в апреле 1946 года, выручив от возможного суда за хранение трофейного оружия. Дальше я расскажу об этом подробнее.
Так мы дошли до Алленштайна. Что там произошло, я уже рассказал. А входили мы в него после того, как с востока на запад по нему промчался казачий кавалерийский корпус, оставив после себя истоптанный тысячью копыт немецкий обоз и кучи конского навоза на дороге.
- Только что были здесь и на сытых лошадях, еще теплый, - заметил кто-то из наших остряков.
Маршруты первых дней движения по Восточной Пруссии точны и названия населенных пунктов соответствуют тому времени. У меня сохранилась найденная там туристическая карта немецко-американской топливной кампании "Эссо", с помощью которой удалось многое запомнить, особенно в первые дни движения. А потом чаще всего было не до того. Память еще хранит множество различных эпизодов и встреч с освобожденными из рабства молодыми парнями и девушками, военнопленными и не только нашими, но и французскими, английскими, польскими. Однако все это может увести в сторону от главной идеи моего рассказа, но одно отступление все же позволю.
Проверяя стоящий примерно в километре от главной дороги большой и красивый фольварк, наши ребята услыхали стон в подвале, на двери которого висел огромный замок. С помощью гранаты дверь открыли, вошли и увидели большую бочку, к которой спиной была привязана голая девушка, сидящая на цементном полу без сознания.
Подняли ее наверх в теплую комнату, растерли спиртом, влили в нее водку и она, придя в себя и увидев нас, опять потеряла сознание. В конце концов мы все же услыхали от нее, что произошло: вечером в фольварк зашли шесть немецких солдат, поужинали с выпивкой и стали приставать к хозяйской дочке. Хозяин предложил им вместо дочки русскую работницу, чему те обрадовались и вшестером ее изнасиловали. Утром повторили, привязали к бочке и ушли. Спасибо, не убили.
Несколько дней она была под наблюдением полковых врачей, а потом мы снабдили ее одеждой и с первой оказией отправили в тыл. Была она украинкой, из-под Киева. Интересно получила ли она в наши дни компенсацию от Германии за работу в рабстве?
Ну, а что касается меня, то после Алленштайна я уже был во втором стрелковом батальоне и достаточно полно рассказал об этом в самом начале. Отдельными деталями я дополню свои воспоминания о последнем дне пребывания в дивизии.