Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится - отлучали!..
Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет "Полного собрания своих сочинений" или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы.
Содержание:
Необходимое пояснение - (Вместо предисловия) 1
Самое первое… 2
Человек с ромбами 3
Родные акулы 10
Угрюмый кудесник 11
Эксцентрическая комедия 13
Две театральные легенды 15
Шесть легенд о Рубашкине 17
В эпицентре урагана 20
Ваш Григорий Козинцев 26
Разговоры с Юрием Домбровским 28
Острова - Каспийские рассказы 38
"Как вдох и выдох…" - Бабкины рассказы 42
Топ и Пти - Сказка для маленьких и не маленьких 46
Карнавал Теодора Вульфовича 48
Теодор Вульфович
Моё неснятое кино
Необходимое пояснение
(Вместо предисловия)
Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится - отлучали!.. Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет "Полного собрания своих сочинений" или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы. Теперь мне остаётся только заполнять в этом "Собрании сочинений" белые пятна, незавершённые страницы.
Меня спрашивали: "Зачем ты это делаешь?".
Я отвечал: "Чтобы не подохнуть от скуки; чтобы не свихнуться от восторга перед прелестями торчащей перед глазами действительности; чтобы не заржавело…"
Так что, всё то, что я написал, скорее всего, это мои большие и маленькие неснятые фильмы. Смешные или горькие размышления о результатах того, что всё-таки удалось запечатлеть на плёнке и с теми или иными потерями довести до экрана…
Достаточно свободно и без особого давления с официальных сторон мне удалось снять несколько научно-популярных фильмов (на московской студии, что находилась на Лесной улице).
Среди них были замечены:
"Старт в стратосфере" - 1955 г., "Если бы горы могли говорить" - 1956 г., первый номер детского киножурнала "Хочу всё знать!". И - только два художественных игровых фильма - "Последний дюйм" (по рассказу Дж. Олдриджа) - 1959 г. и "Мост перейти нельзя" ("Смерть коммивояжера" - пьеса Артура Миллера) - 1960 г. Обе ленты сняты на "ЛЕНФИЛЬМЕ" - спасибо простому и замечательному человеку, тогдашнему директору студии, Николаеву, и художественному руководителю - замечательному, но не простому режиссеру Козинцеву Григорию Михайловичу.
Перечисленное сделано в содружестве с режиссёром Никитой Курихиным. Вместе мы начали работать ещё на режиссерском факультете в институте кинематографии. Он погиб в автомобильной катастрофе летом 1968 года… Пусть память о нём будет светлой. Мы неплохо потрудились. Вместе… А развело нас обоюдное несовершенство.
Остальные фильмы я уже снимал без него… Он - без меня… Кончилась хрущёвская оттепель (её уже называли "распутицей"). Все мои последующие фильмы были в разной степени изуродованы доброхотами, наставниками и откровенными держимордами. Я в них (в лентах) вижу больше следов увечий и отпечатков пальцев повелителей разных мастей, чем сохранившихся достоинств. А это фильмы:
"Улица Ньютона, дом 1" - "ЛЕНФИЛЬМ", 1962 г. Фильм о молодых студентах-физиках принимали, или, вернее, не принимали, четыре с половиной месяца, кромсали, уродовали его так, что мы уже не могли вспомнить, что из картины удалено, а что осталось, какая реплика заменена по смыслу на обратную, и как нам теперь свести концы с концами. Выворачивали руки, ноги, мозги наизнанку. Больше других лютовал совершенно опсихевший от нашей непокорности зампред Комитета по делам кинематографии (фамилию упоминать просто брезгую, кстати, он был не одинок)… Начали атаку на фильм персонажи из ленинградского обкома КПСС и секретарь по пропаганде (фамилию тоже не назову - пусть и она канет и булькнет в партийно-художественном болоте).
После этого три с половиной года я числился безработным и мог писать свои рассказы и повести, не очень-то сокрушаясь о потерянном времени.
"Крепкий орешек" - эксцентрическая комедия - "МОСФИЛЬМ", 1968 г. Поначалу всё шло довольно благополучно, если не считать "помощи" моих коллег по профессии - худсовета киностудии "МОСФИЛЬМ". Они меня не жаловали - средне именитые, совсем не именитые и даже те, которых никто никогда не знал и не узнает никогда… Тем не менее, фильм официальными военными кругами был принят и включён в программу пышного празднования пятидесятилетия вооружённых сил страны. За один месяц почти ежедневных показов по воинским частям и учебным заведениям я стал: "Отличным пограничником", "Выдающимся сапёром", "Почётным офицером" одной из прославленных дивизий в окрестностях Москвы: ни разу не прыгнувшего с парашютом, меня произвели в мастера этого вида воинской доблести со знаком "101-го прыжка" из поднебесья; я стал почетным суворовцем и отличным воспитателем подрастающего воинского поколения одновременно; апофеозом был Кремль - Почетная грамота специального Караульного полка (тоже с каким-то нагрудным знаком). При этом фильм пользовался неизменным успехом - смеялись и аплодировали от всей души. И всё это я слышал и видел сам… А тут беда! Наши оккупационные войска в Чехословакии после лихой победы над другом и братом были загнаны в глухие леса и предгорья, без права появляться в населённых пунктах. И затосковали. Глухо. Год, как-никак, 1968-й! В отрыве от живых людей наши солдаты и офицеры малость одичали, стали катастрофически закисать и тухнуть… В политорганах переполошились. Решение было найдено мгновенно: десять самых старших и самых ретивых офицеров и генералов Политуправления Советской Армии были направлены в полки и батальоны, дислоцированные в Чехословакии с десятью копиями фильма "Крепкий орешек"! - для поддержания психической устойчивости и боевого духа. (Клянусь! Я никакого отношения к этой акции не имел - разве что ещё в мае 1945 года (двадцатью тремя годами раньше) был участником освобождения Чехословакии и в передовом отряде, со своим взводом разведчиков на бронетранспортёре, въехал в Злату Прагу в составе танкового корпуса генерала Белова, армии генерала Лелюшенко). Но, как бы там ни было, а военно-транспортный самолёт с десятью копиями "Крепкого орешка" был десантирован во все воинские подразделения на территорию Чехословакии. А с ними десять отважных комиссаров Политуправления.
И вот тут маршальский золотой этаж Министерства Обороны СССР (так называемая "инспекторская группа", а по существу, скопище военных пенсионеров самых высоких воинских званий, от нечего делать решили посмотреть мою ленту, и тут же, после просмотра, грохнули своё единодушное мнение, направленное во все инстанции с требованием: "срочно!". Скромно - положительная оценка моего фильма за несколько часов была заменена на резко отрицательную. И началось… (Но об этом чуть позднее. См. опус "Эксцентрическая комедия").
Друзья и родные решили, что теперь-то мне снимать не дадут вовсе (320 печатных изданий страны Советов хором заявили, что я "Опошлил последнюю святыню- память о Великой Отечественной войне 1941–1945 годов, и надругался над… тут каждый может вставить своё слово, - в печатных изданиях тоже были разночтения - от девичьей и воинской чести, до чести Страны. В целом!").
В нападках на фильм и его создателя дураки, как всегда, перестарались и, несмотря на множество ограничений в прокате (Минус кинотеатры центра Москвы! Минус все столицы республик! Украина совсем оборзела: "Минус вся республика! - кроме курортной зоны"). Вот тут люди, именуемые зрителями, как с резьбы сорвались: "что же это за диковина такая зловредная, что все, ну, прямо все-все газеты её так сильно лягают, а журнал "Крокодил" аж двумя фельетонами шарахнул, как из орудий главного калибра". И повалили - за первые полгода 37 миллионов зритепей! Намечался рекорд… Опсихелый зам. дёрнулся и приказал: "Прекратить подсчёт", - "А куда девать цифры и деньги?" - "Перекидывать на другие, идейно выдержанные фильмы выдающихся мастеров, например" (Со мной этот трюк уже проделали при прокате "Улицы Ньютона, дом 1").
Да ладно уж, чего душу травить? Будем перечислять дальше:
"Посланники вечности" - "МОСФИЛЬМ", 1971 г. "Товарищ генерал" - "МОСФИЛЬМ", 1974 г.
"Шествие золотых зверей" - "МОСФИЛЬМ", 1979 г.
"О странностях любви" - "МОСФИЛЬМ", 1981 г. (стереофильм).
Каждая картина имеет свою историю и приключения, но сейчас не об этом…
Теперь я пишу просто для того, чтобы было написано. И, может быть, издано… Чтобы прочли.
Самое первое…
…Самым-самым первым оказался Джекки Куган. Мне было три с половиной… но не больше четырёх лет. Это была американская кинокомедия с проказами, драками и трюками. Показали мне фильм в одном из трёх кинотеатров Москвы, расположенных на Пушкинской площади, не в "Центральном", не в "Великом немом", а скорее всего, в "Паласе". И тогда я за кем-то повторил: "Вот так штука капитана Кука", - и от себя добавил: "Джекки Куган", - вот и получалось КИНО. Это были мои первые опыты монтажа несочетаемого - наверное, всё это и оказалось впоследствии моей основной профессией…
Потом уже, и долго, всякое кино я принимал, как дикарь, за чистую монету и считал, что "так оно и было на самом деле" - только никак не мог догадаться, как удалось всё это заснять с такой тщательностью… Сомнений в достоверности происходящего на экране не возникало… А когда я стал догадываться, что всё это как-то воссоздается, делается, творится… На большой перемене в зале школы у Никитских ворот появились какие-то экстравагантные дамочки и девицы. Они вылавливали девчонок и мальчишек в снующей толпе и записывали в свои кондуиты.
- Хочешь сниматься в кино?.. Художественный фильм… режиссер - знаменитая Маргарита Барская… Фильм "Рваные башмаки" видел?.. Ну вот. Это она сделала. Режиссер!!
Но я слыл заядлым театралом, участие в съёмках фильма меня не прельщало. Уже после звонка на урок, когда я бежал в класс, одна из них всё-таки ухватила меня за рубаху.
- Нет-нет… He хочу!
Вот тут-то меня судьба и застукала: из всей школы выбрали меня одного. И уговорили. Начались съёмки фильма "Отец и сын" - играть никого не надо было: одежда своя, обувь своя (платили за амортизацию) и добивались-то всего-ничего - чтобы каждый как можно естественнее оставался самим собой. Главную роль исполнял Генка Волович с Тверского бульвара, дом 7. Мы сразу подружились и надолго. Разлучила нас только война - там его убили… По-настоящему.
Детфильм располагался в Лиховом переулке, рядом с Большим Каретным, там где теперь Центральная Киностудия Документальных Фильмов. Кроме Маргариты Барской, на студии работали такие знаменитости, как Николай Экк (автор и режиссёр первого звукового художественного фильма "Путёвка в жизнь" и первого цветного фильма "Соловей-соловушка" - его фильмы знала тогда вся страна). Ещё там работал замечательный режиссер Игорь Савченко - это он снял фильмы "Богдан Хмельницкий", "Дума про казака Голоту"… Сниматься в фильме в то время для каждого считалось большой честью и привилегией, не говоря о деньгах, - ты сразу становился избранным в этой стране всеобщего равенства. И то правда: оплата неправдоподобная - 40 рублей в смену (это всего 4 рабочих часа), а за любое продление смены, хоть на час, хоть на десять минут - вторые 40 рублей; специальные сотрудницы из Наркомпроса держали в "ежовых рукавицах" весь состав съёмочной группы и терроризировали их за всякую, даже самую малую провинность - ещё бы, детский труд в стране социализма запрещён - эксплуатация тем более!..
Большущий автомобиль "паккард" приезжал в назначенное время за каждым из исполнителей (это чтобы малолетние артисты не потерялись по дороге и не расползлись по подворотням). Через два часа работы в павильоне назначался специальный калорийный завтрак с фруктами и сладостями, но… только после того, как ты съел обязательную питательную сметану, масло, сыр и что-нибудь горячее (!) - лафа неимоверная, ведь я был вскормлен на сорокакопеечных котлетах, кашах и макаронах. Ну, ещё - хлеб по карточкам. А чаще обычная студенческая столовая "Рупь-пять" на улице Огарева. Принадлежала Московскому Государственному Университету: полтарелки борща, котлета с так называемым гарниром, и полстакана бледно-розового киселя, который накрывал всю эту муть ещё большей, но чуть сладковатой мутью. И ведь не дохли. Да ещё какие бодрые были! - вот что значит - "Молодость и настрой!"
Но вот тут надо признаться, этот непомерный заработок был мне более чем необходим. Творческий гонорар в два-три раза превышал заработок моей тёти Оли - она работала "на две ставки" - то есть с 8 утра до 8–9 вечера. Даже немного стыдно было перед ограбленной и заморённой до изнеможения высококлассной специалисткой по детскому туберкулёзу…
Мы с Генкой Воловичем не очень-то зазнавались и как могли увиливали от чрезмерной опеки. Мы оба неплохо учились, жили поблизости друг от друга и сходились взглядами - а они у нас были. Всякая исключительность и особенно автомобиль "паккард" нам одинаково претили, как и многое в окружающей нас жизни. Его отец, квалифицированный рабочий, был тяжело болен - родной туберкулёз… А вот сами съёмки и вся кухня кино мне, да и ему, не нравились. Всё время висело в воздухе что-то неимоверно фальшивое - не только во взаимоотношениях людей, но и в том, что мы порой видели на экране… Нет… Мои симпатии оставались с театром. Генка не был заядлым театралом, но кое в чём соглашался со мной. Туда - в сторону театра я и решил направить свои устремления, свои помыслы. Генка колебался - его больше устроило бы нечто военное. Ну, скажем так, училище… Он знал, что отец долго не протянет.
Роль в фильме у меня было небольшая, как бы совсем второго плана, но выходило так, что вызывали меня на все без исключения съемки. Я даже сердиться начал: "ну чего таскают на студию зря?". Потом стал догадываться - это делается неспроста. Кто-то заботился о том, чтобы я зарабатывал побольше. Становилось немного неловко. А тётка из этих денег не забирала ни копейки, знала, что они мне нужны на серьёзные "лагерные" дела, - папа уже был арестован и находился в лагере под Вязьмой… Я теперь мог делать крупные покупки: зимние суконные брюки, обувь, свитер, рукавицы, шерстяное нижнее бельё - это всё отцу. Раньше я возил туда старьё-хлам и продукты, курево, подарки охране, а теперь мог покупать нужные вещи… Ну, а после того лагеря, конечно, в пионерский.
Чуть позднее понял - режиссер фильма Маргарита Александровна Барская приглядывается ко мне пристальнее, чем к остальным. Она стала приезжать в школу, ни с того ни с сего забирала меня с уроков, и мы бродили по Тверскому бульвару - разговаривали. Она незаметно заманивала меня в кафе ВТО, что было на углу Пушкинской площади и улицы Горького. Там мы сидели подолгу, и она кормила меня, а сама почти ничего не ела, говорила, что ей худеть надо… Оказалось, что она знает о том, что мой отец сидит в заключении, почти не расспрашивала, а больше рассказывала о своих делах, о себе… Поначалу я даже не понимал, что происходит: взрослая, красивая женщина, известный кинорежиссёр, тратит на меня так много своего времени - ведь я был человеком шестого класса неполной средней школы… Правда, я умел слушать - мне было интересно… А когда приходилось говорить мне - был с ней предельно откровенен. Маргарита Александровна не скрывала, что отсутствие своих детей создаёт в её жизни какую-то проблему и наша намечающаяся дружба (она так назвала эти взаимоотношения) ей очень дороги и даже необходимы… Постепенно мы привязывались друг к другу, а я к ней - особенно. Съёмки фильма давно уже закончились, завершился монтаж, озвучание (она обо всём подробно рассказывала) - это была моя первая подготовительная ступень кино-школы. А дальше пошла какая-то путаница и сплошной перекос: фильм "Отец и сын" не приняли - сначала кино-начальники, а там и партийные шишки; шли непрерывные обсуждения, переходящие в шушуканья; то пахло переделками, сокращениями, то вовсе неприятием и репрессиями… И вдруг - мёртвая пауза. Похожая на затишье перед обвалом.
Как-то прогуливаясь со мной, Маргарита Александровна сказала:
- …Киностудия - особый организм: напряженный, политизированный, завистливый. Опасный. Тут ухо держи востро!.. Меня многие знакомые, сослуживцы стали не замечать, обходят при встрече… Один небезвредный дурак намекнул, дескать, "вокруг меня, в воздухе, висит нечто тяжёлое"… Многозначительно так намекнул. Пошляк… Даже Николай Экк на меня почему-то дуется… Но нам надо думать о другом - о следующей ленте: вот поедем вместе на Кавказ. Будем выбирать натуру. Леона возьмём с собой!.. И всё уладится. Правда?
Но мне казалось, что совсем не то время - ничего пока не улаживается… Она заметила, что я ей не ответил: остановилась, прижала мою голову к себе, как-то крепко и тревожно прижала - замолкла. Мне удалось глянуть вверх - она смотрела куда-то вдаль. Потом посмотрела на меня - в глазах не было ни ласки, ни нежности - пустота… Нет, там было холодное одиночество. Только ладонь, прижатая к моей голове позволяла предположить, что в этом одиночестве, может быть, есть небольшое место и для меня… Наверное, в этой круговерти я был для неё какой-то отдушиной… громоотводом. Или талисманом… Ведь она так и не смогла защитить своё детище, фильм "Отец и сын". А тут ещё я, с путанными проблемами… "Наверное для художника, - подумал я (или это потом пришло?), - нет ничего дороже, ближе, его собственного произведения. Особенно если оно ещё только зарождается, задумывается, ещё вовсе не сотворено. Оно, наверное, дороже даже уже законченного, хоть и подкошенного, уложенного "на полку".
Вот так мы гуляли по тихим переулкам, прилегающим к Тверскому бульвару.
Её вызвали в какой-то кабинет на разговоры. Вышла она оттуда сама не своя, но держалась - стойкая была женщина. Вызвали второй раз и третий… Прямо на студии. Ведь все всё видят. Тут Барская замкнулась и перестала рассказывать что бы то ни было.